Больные ублюдки

В 1941 г. Франклин Д. Рузвельт провозгласил четыре фундаментальные ценности, четыре человеческие свободы: свободу слова, свободу вероисповедания, свободу от нужды и свободу от страха. Это произошло в то же время, когда появился первый компьютер, Гленн Сиборг открыл плутоний, а на теле Европы разрасталась опухоль фашизма. Сегодня мало осталось в живых тех, кто помнит прежний мир, до. Компьютеры стали неотъемлемой частью нашего быта, атомный грибок клево смотрится на десктопе, идеология ненависти сменила маску, а четыре свободы как были, так и остались миражом. Расскажите о свободе от страха женщине, сжимающей в кулаке связку ключей, когда она идет по темным улицам от остановки до дома. Расскажите полноправным гражданам США, которые после очередного выпуска новостей переглядываются в бессилии и идут в детскую, потому что их сыну уже девять и пора, пора поговорить с ним о том, как выжить с его оттенком кожи. Как ему не позволено то, что сойдет с рук его белым приятелям. Объяснить, что все равны, но некоторые равнее. Что он может плескаться в бассейне со своими одноклассниками, жарить мясо у себя во дворе вместе со своей семьей, просто идти по улице, и какая-нибудь сумасшедшая расистка позвонит в 911 и скажет, что он ведет себя подозрительно¹. И полиция приедет. Его белые друзья могут дерзить полицейским, а ему нужно говорить только «Да, сэр» и «Нет, сэр», потому что это его, не их, швырнут на землю, его застрелят, если он побежит. Попробуйте объяснить это ребенку. Расскажите о свободе от нужды мальчику, который пойдет подрабатывать, не закончив школу, чтобы помочь семье, у которой не хватает денег на еду и оплату счетов. Расскажите ему и его родителям, моющим ваши офисы, о равных возможностях и о том, что белый наследник фондов и выпускник Лиги Плюща всего добился сам. Расскажите о свободе вероисповедания мусульманам во взорванных мечетях, владельцу заправки в Аризоне, маникюрше из Нью-Йорка, да что там, людям, похожим на мусульман: бородатым сикхам, индусам, чья кровь пролилась в великой свободной Америке во имя ненависти². Расскажите и готовьтесь удалять свой аккаунт в Твиттере, потому что ваша свобода слова ничто перед хейтерами и уж тем более ничто перед веб-бригадами, направляющими фокус туда, куда нужно власти. Четыре свободы? Скорее, четыре стены, и они реальнее, чем та, которую Трамп обещал выстроить за счет Мексики. Они очень эффективно отделяют тех, у кого есть свобода, от тех, кому не позволено ее иметь. И эти метафорические стены слишком часто становятся бетонными, с решетками на окнах. В четырехугольную коробку поместится все что угодно, даже время. День за днем, день за днем, капли в море. Для Гильермо четвертый день в тюрьме начался с прожженных глаз Святого Элигия, покровителя ювелиров и автомехаников. Знать бы, что ничего страшнее не придется сделать ради Семьи — не беспокоился бы, да только надежды на спокойную жизнь не было. Гильермо вышел из камеры и поплелся за сопровождающими, радушно хлопавшими его по плечам. Один был смугл, по его спине болтались длинные дреды, подвязанные платком. Добродушное лицо и никаких татуировок. Прозвище его, однако, намекало, что парень этот не так миролюбив, как выглядит: Буллет, пуля. Он с готовностью продемонстрировал Гильермо пустой тоннель в ухе, где носил обычно пулю для девятимиллиметрового полуавтоматического пистолета, столь любимого гангстерами. В Тене необычное украшение у него, разумеется, отобрали на входе. Второго звали Демон. Этот не пренебрегал спортзалом, стригся под ноль и носил серьги в обоих ушах, кубики циркония, традиционно играющего роль бриллиантов, а может, и правда бриллианты, кто их разберет, если раньше не видел настоящих. Держался он без агрессии, но Гильермо сразу понял, что в Семье этот парень занимает не самое последнее место. Буллет был, кажется, кубинцем, Демон — колумбийцем, если Гильермо хоть что-то понимал; спросить он не рискнул. В Тене они все были одной крови — коктейль из генов конкистадоров-идальго и коренных американцев, смешанный в шейкере веков. Это на воле пуэрториканец не сядет за один стол с доминиканцем, а выходцы из Панамы и Гондураса не упустят случая подложить друг другу свинью. По дороге за ними увязался еще один «родственничек», молчаливый верзила, несший узел с тряпками — должно быть, стирал для Херонимо или еще кого-то важного в иерархии Семьи. Прачечная была рядом с душевой, Гильермо заглядывал туда, пока бродил по Тене, но вид серьезных парней, сидевших у входа, заставил его продолжить путь. Байкеры, должно быть; косматые, как медведи, и все в татуировках. Кубинец, Буллет, сунул одному из них мятую купюру, и те приветствовали прибывших, как старых знакомых. В прачечной рядами стояли стиральные машины и сушилки, некоторые из них работали, крутя в утробах оранжевые комбинезоны разной степени застиранности. Несколько человек ждали окончания сушки прямо в нижнем белье, кто-то складывал на широком столе простыни и полотенца. — Мы подождем с тобой, — сказал Демон. Загрузив оранжевое в одну машину, а простыни, футболки и прочее белье — в соседнюю, молчаливый снял с себя комбинезон и остался в исподнем, забрасывая оранжевое к оранжевому. — Не стесняйся, parce, — сказал Демон, и Гильермо мысленно отметил, что был прав насчет него — это было типичное для Колумбии словечко. Он неловко разделся, комбинезон был заскорузлый от крови. Буллет скептически оглядел его и принес чистое полотенце со стола. — Тебе б помыться. Jefe велел за тобой приглядывать, так что пошли в душевую, мы все равно собирались. Не сидеть же здесь, пока оно крутится. — А мне нравится смотреть, — сказал один из парней у стола, — разгружает мозги. Есть целые каналы по ящику, где показывают горящий камин или вид через лобовое стекло. — Эти белые, — Буллет покрутил пальцем у виска, — gente loca. Демон, хоть и сильно уступавший приятелю в смуглости, кивнул с пониманием. «Эти белые» были не расой, но той ее частью, у которой йоги, угги и собаки на безглютеновой диете. Гильермо обмотался полотенцем и швырнул в стиральную машину казенное белье. Остаться без одежды было страшно, хоть она мало чем помогла бы ему в случае нападения. Все трое латинос смотрели на него без особого интереса — Гильермо понял, что уже научился замечать нехорошие взгляды, означавшие, что его ждут проблемы. Пожав плечами, он последовал за Буллетом, помахивавшим небольшим пакетом с туалетными принадлежностями. Молчаливый включил стиральную машину и нагнал их уже в душевой. Было время завтрака, но душевая не пустовала. Гильермо замешкался на пороге. — Ты чего? — спросил Буллет, вставая под струи воды. От нее поднимался пар — по-видимому, в Тене все-таки можно было вымыться по-человечески, для этого требовалось лишь поймать момент, когда душем не пользуется куча народу сразу. Даже облако пара не могло скрыть Джуниора Морелли, всего в сверкающих каплях, как в бриллиантах, и его заметно привставший член. Телохранители умело игнорировали нарушение приличий, вероятно, это была не первая эрекция Джуниора в их присутствии. Пара человек постарше сидели поодаль в полотенцах, уже закончив мытье, и вели неспешную беседу. Парень помоложе, качок с короткими волосами торчком, стоически терпел близость чужого члена к своей заднице: Джуниор намыливал ему спину. Его собственный — внушающая уважение колбаса — смирно висел вдоль ноги, не проявляя интереса к происходящему. — Потереть тебе спинку, Эль Карнисеро? — спросил Джуниор, ухмыляясь. Желание вымыться моментально исчезло. Придурок, вот же повезло нарваться на сицилийцев, еще и в таком месте! — Не урони мыло, maricón, — огрызнулся Гильермо. — Да расслабься ты, — сказал Демон вполголоса, намыливая подмышки, — он к тебе не полезет, ты с нами. Морелли не дурак, в С3 нас больше, он знает, что если случится война, макаронников задавят. Вот дерьмо! Гильермо почувствовал себя уязвленным. То ли страх был написан поперек всего его лица, то ли уже вся тюрьма знала, что чертов Морелли подкатывает к нему шары, — в любом случае, это было унизительно. Он сорвал с себя полотенце и включил душ. Да пусть Морелли хоть облюбуется на его задницу, пошел он к черту! Может, отвалит, наконец, — лос карнисерос здорово попортили Гильермо товарный вид. То ли вид исполосованной шкуры и впрямь помог, то ли возымело эффект сказанное колумбийцем — говорил он, верно, не столько для Гильермо, сколько для придурка Морелли, — но сицилийцы вскоре закончили мытье и ушли. Гильермо ожидал от Джуниора какую-нибудь шалость напоследок, но тот прошел мимо него молча, даже не попытался ущипнуть за задницу. — Будь это кто-то другой, — сказал Демон, проводив их взглядом, — он уже получил бы пизды. Но он племянник дона. Если его тронуть хоть пальцем, завтра здесь будет полтюрьмы сицилийцев. — Херонимо это не понравится, — прибавил Буллет, — но ты не ссы, мы рядом. Мы теперь всегда будем рядом. Гильермо вздохнул. Перспектива не особенно радовала. Пользуясь относительной свободой выбора, он отошел подальше от своих спутников; те не возражали, разбрелись по разным углам, и Гильермо выдохнул. Душевая — пожалуй, самое опасное место в тюрьме: голый человек беззащитен, уязвим. И все же каждый приходит туда, потому что чистота — одно из очень немногих доступных заключенному удовольствий. Оно возвращает, пусть ненадолго, чувство контроля над своим телом, своей жизнью. Гильермо выключил душ, когда лужа вокруг ног перестала быть красной. Порезы уже схватились корками, но от горячей воды снова стали кровоточить. Его спутники закончили мытье, один сушил дреды полотенцем, другой сидел на стуле, болтая ногой в мокром шлепанце, третий одевался. — Кто тебя так отделал? — спросил Буллет, кивнув на порезы Гильермо. — Хочешь, пощекочем ему печень ножиком? — Это было не здесь. До. Гильермо вытерся застиранным полотенцем, стараясь промокать кожу как можно аккуратнее, но все равно перепачкал кровью. Обернул вокруг бедер чистой стороной наружу: шутки про менструацию уже переполнили чашу его терпения. Выйдя из душевой, все четверо вернулись в прачечную. У входа уже сменился караул, и новый бандит вытянул руку ладонью вверх, требуя мзды. Сунув ему купюру, извлеченную неизвестно откуда, — Гильермо предпочитал не думать об этом — Буллет вполголоса витиевато выругался по-испански, проклиная байкеров и их жадность. — Ничего, недолго им осталось. Здесь скоро все будет наше, — пробормотал он, недобро поглядывая на них, когда все четверо отошли на безопасное расстояние. — Жадность до добра не доведет, — поморщился Демон, — мы отвоевали кухню, разве этого мало? Вот так дела — Семья, похоже, заправляла кухней не так давно! Гильермо подумал, что это заслуга Херонимо, и Буллет, будто прочитав его мысли, покивал головой: — Jefe далеко пойдет, такие люди — раз в поколение. Он как цемент, держит нас, сделал всех одной семьей. Мы разные, кто-то гранит, кто-то песок, но здесь всем найдется применение. — И не приведи Святая Дева узнать, как быстро мы начнем грызться без него, — буркнул Демон. — ¡Dios! ¿Vas а callarte? — оборвал его Буллет и добавил, обращаясь к Гильермо: — Этот pendejo не особенно-то верит в успех, — он кивнул на товарища, — и напрасно, Херонимо — великий человек, и если у кого-то получится, так это у него. В Тене не раз сидели люди из Картеля, но еще никто не сумел наладить бизнес с внешним миром. — Бизнес? — переспросил Гильермо. Демон ткнул приятеля локтем, но тот отмахнулся и только понизил голос до едва различимого шепота: — Героин, братишка. Мы нагнем всю Тену, будем хозяевами. Херонимо нашел способ поставлять в тюрьму наркотики?! Гильермо ощетинился. Все вдруг стало проясняться — так вот зачем старый бандит так стремительно и бескомпромиссно подгребал под себя всех латинос, которые попадали в Тену! Вот почему заполучить в Семью его, Гильермо, стоило жизни Феликсу Брейгелю! Стоило бы догадаться, что старый лис из Картеля не удовлетворится торговлей специями и солью... Гильермо удалось не попасть в ряды наркоторговцев на воле, но здесь он угодил в самую гущу, и выхода не было. В Тене наркоторговцы легко найдут жертв. Измотанные бездельем и бесконечным ожиданием суда люди дорого заплатят за волшебный сон. Все, кто побеждал зависимость на воле, в четырех стенах слетят с катушек. Все, кто хрипит по ночам, задыхаясь под потными телами сокамерников, отдадут душу за милосердное забвение. И Гильермо придется стать одним из тех, кто продает смерть, болезнь, нищету и унижение отчаявшимся людям, быстро теряющим человеческий облик. Прикармливать, подсекать, как рыбак, играть на слабостях. А потом выбивать долги, оставаясь глухим к мольбам. Буллет еще что-то вещал, Гильермо слушал вполуха, наблюдая за тем, как в пене вертится кругами его комбинезон в стиральной машине, все больше запутываясь, переплетаясь рукавами с чужими. Вскоре Гильермо перестал отличать свою одежду от чужой, все слилось в одну оранжевую спираль, которая гипнотизировала, затягивала на дно. Оно было так близко, что казалось, будто можно дотянуться до него рукой. Гильермо встряхнулся. Пока что он не совершил ничего дурного, кроме присяги Семье. Или Херонимо лично? Судя по всему, Херонимо был Семьей, а Семья не могла существовать без своего лидера. Что будет, когда Херонимо получит приговор и отправится в другую клетку? Распадется ли Семья, или же к тому времени торговля героином превратит ее в четкий механизм, мгновенно заменяющий выпавшую шестеренку другой? Цикл стирки завершился, белье ловко перекинули в сушилку. Кажется, времена, когда Гильермо мог думать своей головой, остались в прошлом. Пока Буллет и Молчаливый занимались этим, Демон наклонился к Гильермо: — Морелли назвал тебя El Carnicero... Бриллианты сверкнули, отразив свет ламп. Чужое тело так близко, рельефные мышцы, татуировки... Что-то дрогнуло внутри, и Гильермо поспешно отдалился. — Он не знает, о чем говорит. Демон пожал плечами. Кажется, такой ответ его удовлетворил. К тому моменту, как Гильермо вернули одежду, завтрак уже закончился. Обитатели С3 возвращались в блок. Гильермо почти физически ощутил на себе взгляд и торопливо натянул приятно теплые трусы. Только после этого он поднял глаза. Квин Латрин ухмыльнулась, любуясь, но тут же, проследив взгляд Гильермо, Демон заступил обзор, скрывая подопечного от ее внимания. Что ж, у Семьи были свои преимущества. Увы, они не уравновешивали минусы, если кубинец прав. — У тебя с ним проблемы? — спросил Демон, кивнув в сторону Квин. — Разберусь сам. Он натянул комбинезон. Разводы на том сильно побледнели и теперь не так бросались в глаза; отстирать их совсем вряд ли было возможно. Чистый после душа, в выстиранной одежде, Гильермо почувствовал себя почти человеком. — Parce, ты просто магнит для пидарасов. Впрочем, с таким телом... — Мы пропустили завтрак, — сказал Гильермо, желая сменить тему. Трое латинос незло рассмеялись. — Ты забыл, что мы теперь правим кухней. Пойдем, парни сделают нам приличной еды вместо тех помоев, которыми здесь травят людей. В опустевшей столовой их встретил аромат кофе, пробивавшийся сквозь душный, пропитанный запахами воздух. Чем ближе Гильермо подходил к кухне, тем больше пахло... домом? Странный и неуместный запах тревожил куда сильнее, чем манил. В тюрьме не должно пахнуть домом. Гильермо остановился возле коридора, где еще вчера Брейгель поймал его в ловушку и нашел собственную смерть. Двери были заперты. Гильермо не знал, что хотел увидеть — следы крови возле чулана? Вчерашнее происшествие ныло в голове, как заноза. — Что с ним будет? — спросил он своих сопровождающих. — С тем парнем, который убил ради меня. Буллет пожал плечами. — Отправили в Макс⁴, ну впрочем, мы все здесь временно. Его там примут с распростертыми объятиями, как-никак, продырявил наци. — А Белое братство? — Брейгель — слишком мелкая сошка, чтобы мстить за него через кого-то, да еще в другой тюрьме. Впрочем, даже если они попытаются... У него есть Семья, которой он доказал свою верность, его защитят. Мы не бросаем своих. Вот ты... Ты ведь не думаешь, что ты был в опасности? Себойя здорово сыграл с тобой, вроде подставил, а ведь на самом деле следил, чтобы тебя не убили. Не сердись. Идем, сделаем тебе arepas, как мамочка готовила. Запах кукурузных лепешек, вот почему пахло домом. Abuelita жарила их почти каждый день: руками, как все латинские бабушки, мешала тесто из подсоленной воды и кукурузной муки, потом ловко укладывала в сковороду, в брызжущее масло. На корочке всегда получались черные, слегка подгоревшие узоры, и Гильермо с бабушкой всматривались в них, пытаясь увидеть лицо Иисуса. Позже сам Гильермо готовил arepas для дочери, но Анхелика предпочитала черничные блины с кленовым сиропом, как в фильмах про богатых белых людей. Он вспомнил, что должен позвонить Химене, она до сих пор ждала его домой — по крайней мере, Гильермо хотелось верить, что ждала она его, а не подписанных документов для развода. Гильермо зажмурился до боли. Какой бы срок ему ни дали за убийство Кейна, этот кусок времени выпадет из жизни. Ни один судья не даст ему опекунство после тюрьмы. Гильермо будет целиком зависеть от бывшей жены, просить разрешения увидеться с дочерью. Гильермо принимал как должное накрашенные ноготки Анхелики после дня в салоне с мамой, хоть и не одобрял этого, как Химена не одобряла присутствия девочки в автомастерской; было странно представить себе, что Химена сможет запретить ему брать дочку с собой на работу, а его слово не будет иметь веса, даже если через десяток лет Анхелика начнет одеваться, как ее мать. Спору нет, Химена выглядела впечатляюще: когда она шла по улице в жаркий день, парни помоложе кончали в трусы, — но это совсем не то, чего хочет для своей дочки нормальный отец. Особенно тот, который до боли хорошо знает, какие люди ходят по одним улицам с ней. — О чем задумался, esé? — Буллет хлопнул его по плечу и тут же отдернул руку, запоздало вспомнив о ранах. — Пойдем, покажу, где что. Гильермо последовал за ним вглубь кухни, мимо прилавка, теперь пустого, мимо стеллажей с посудой, во внутреннее помещение с плитами и мойками. — Здесь мы готовим, ножи выдают с утра и пересчитывают, так что без фокусов. Холодильник плохо закрывается, ему надо поддать хорошенько, чтобы щелкнуло. А здесь, — он любовно погладил массивную бронированную дверь, запертую на висячий замок, — наше окно в мир. Каждое утро фура привозит продукты. Мы должны вставать раньше всех, чтобы ее разгружать и готовить завтрак, потом моем посуду, а там уж скоро надо начинать готовить обед — можно весь день просидеть среди своих на кухне, охрана разрешает. Это самое безопасное место в Тене. Если бы не героин, можно было бы и впрямь радоваться своей удаче. Гильермо получил завтрак — отличный вкусный завтрак, простой, но не сравнимый с тем, что ему приходилось есть в другие дни. Обжигая пальцы кукурузными лепешками, Гильермо отстраненно подумал, что изголодался в последнее время. Теперь он почувствовал прилив сил — долгожданный и упоительный. Пока он ел, незнакомые парни разбирали ящики, стоявшие у двери. Раскладывали по местам банки с фасолью, большие пакеты с рисом, хлеб — видно, до завтрака они разбирали только скоропортящиеся продукты, а теперь заканчивали. Так и впрямь можно просидеть на кухне весь день, если кто-то имеет на тебя зуб... Парни болтали о своих подружках, и Гильермо понял, что они не заметили его — он сидел на ящике, достаточно низко, чтобы его закрывала мойка. Подслушивать не хотелось, и Гильермо хотел было выпрямиться, но тут один сказал: — Поклянись, что никому не скажешь, я сдохну от стыда, если об этом кто-то узнает. Я так соскучился по этому делу, что вчера дал соснуть одной из Сестричек. Девка давно на меня облизывается, а тут так невмоготу стало... — Ты же знаешь, что у этой «девки» между ног? — расхохотался его приятель. — Между ног можно и не заглядывать, а красится она так, что не отличишь от настоящей девчонки! После такого признания раскрывать свое присутствие было совсем уж неловко, и Гильермо остался на месте. Некоторое время парни обсуждали транссексуалов, трансвеститов и разницу между ними (даже для Гильермо было очевидно, что они не знают, о чем говорят), потом один из них вздохнул, заглядывая в последний ящик: — Ничего нету. — Придурок, ты что, думаешь, они просто сунут в ящик между консервами и макаронами? Или, может, положат сверху, чтобы было заметнее? Гильермо насторожился. Если они говорили о том, о чем он думал, за подслушивание его могли посадить на перо. Голос продолжал: — Они там осторожные. Если не увидят jefe лично — отбой, с концами. — Вот почему он уже которое утро здесь появляется... — То-то и оно, приятель. Никто не знает, когда, но со дня на день все решится. Динамик под потолком кашлянул, свистнул, а потом гнусавым голосом произнес: — Три-три-ноль-два-пять-два-семь, Дорада, в медотсек! Гильермо вздрогнул. Его вызывали. Если он не появится в медотсеке через пару минут, охрана придет его искать. Динамик повторил уже нетерпеливее, и Гильермо беспокойно забарабанил пальцами по тарелке. Они говорили о героине? О долгожданной контрабанде, которая упрочит положение Семьи в Тене? Или у него разыгралось воображение? Как бы там ни было, для него лучше бы делать вид, что он ничего не знает... На его счастье, голоса парней послышались тише, и он понял, что собеседники скрылись в недрах просторного холодильника. Тогда Гильермо поднялся с места и торопливо покинул кухню. Оба латинос, сопровождавших его в душ и на кухню, продолжили выполнять свои функции не то конвоя, не то телохранителей и довели его до дверей медотсека. Внутрь их не пустила охрана, но Демон кивнул Гильермо, будто говоря: будь спокоен, мы здесь. В самом деле, много ли можно натворить в помещении с несколькими охранниками и медиками? Разве что разболтать что-нибудь важное... Медичка отругала его как ребенка, что пришел позже обычного, и вколола антибиотики так яростно, будто представляла на месте его задницы своего бывшего. Гильермо ничего другого не оставалось, как терпеть, шепотом выругавшись по-испански. После он некоторое время постоял, держась за стул и осторожно потирая пострадавшую ягодицу. Где угодно, кроме медотсека, это было опасным жестом. Когда он вернулся в коридор, конвоиров у него было снова трое. Молчаливый, похоже, нарочно искал их общества — видно, сам недавно прибился к Семье и считал, что в компании безопаснее. Вряд ли он подозревал о тех переменах, которые ждали Семью со дня на день. А может, все знал, но не видел в этом большой беды. Троица проводила Гильермо обратно на кухню. Там его посадили чистить лук, а Молчаливого — картошку: до обеда оставалась пара часов, пора было готовиться. Шутка ли, накормить такую ораву! Порции в Тене были вполне приличные, не то что на постоянном заключении, где можно получить на завтрак половину вареного яйца и тост с маслом. Побыв в Тене, многие возвращались на волю, особенно те, у кого были хорошие адвокаты. С такими не пошалишь. Гильермо быстро начал тяготиться своим новым положением. Он ни на минуту не оставался один: даже в туалет его сопровождали. У Семьи был собственный распорядок, не считавшийся с личными желаниями. Вскоре Гильермо понял, что знает всего два способа отделаться от непрерывного контроля: попасть в медотсек и отправиться в Круг Святой Агаты. Перспектива пропороть себе руку луковым ножом радовала мало, поэтому после обеда он сказал охране, что должен идти на собрание Круга, и его отвели — к досаде «родственничков», вынужденных остаться за дверью. В маленьком зале расставляли стулья, кисло пахло кофе. На Гильермо косились, впрочем, как и вчера. Он сел у стены, не желая становиться частью этого круга, но в то же время четко понимая, что ничем не отличается от остальных. Странное чувство... Воспоминания о пережитом кошмаре еще не успели покрыться пылью, но казалось, что прошло не пятеро суток, а несколько месяцев. Будто все это было не с ним, в другой жизни. Боль еще не заживших ран и оранжевая униформа заключенного напоминали: с ним. — Ты Гильермо Дорада, — сказал кто-то негромко, над плечом. Гильермо повернулся. Возле него стояла одна из Сестер, пестрая птичка на длинных ногах. Умная птичка, выбравшая момент, когда Гильермо не был окружен своей новой Семьей. — Квинни передает тебе привет, — сказала она и сунула ему в руки потрепанную Библию. Гильермо не успел сказать и слова, а птичка уже упорхнула, занимая свое место на стуле в круге. Гильермо с недоумением раскрыл книгу и едва не уронил на пол самопальный нож, спрятанный между страниц, отличный кусок листовой жести, отточенный с одной стороны. Гильермо торопливо захлопнул Библию. Интересно, сколько он просидит в карцере, если попадется с такой контрабандой? И что с ней делать теперь? Он заказал Квин оружие в панике, когда со всех сторон грозила опасность, но смог бы он и в самом деле пырнуть кого-то ножом? Он вспомнил, как лежал в руке тот, другой нож, оставшийся в пронумерованном пакете в полицейском участке. Как вросла в ладонь липкая от крови рукоять. Он все еще держался за нее, когда выбрался из Скотобойни, боялся лишиться единственного оружия, боялся столкнуться на улице с Эйблом и с... ней. С тварью в золотом. Впрочем, он не был уверен, что ее взял бы нож. — Добро пожаловать в Круг Святой Агаты, — произнес уже знакомый голос, и Гильермо увидел отца Финнегана на одном из стульев. Все уже расселись, он пробежал взглядом по лицам и нахмурился: прямо напротив него сидел молодой скинхед со свежими татуировками на лице, тот самый, который вместе с Брейгелем избил и его, и самого Финна, когда тот попытался вмешаться. Удивительно, что Финн пустил его сюда. Что наплел ему этот нацист? Гильермо знал, что в Круг допускают только тех, кто пострадал от сексуального насилия, но не очень понимал, как проверяют правдивость их историй. Нужно быть совсем без тормозов, чтобы изнасиловать скинхеда в тюрьме, где за него встанет все Белое братство. Вопрос этот волновал, верно, не одного Гильермо. — Что этот фашист делает здесь? — спросил молодой черный парень, явно из Сестер, и отец Финнеган мягко ответил ему: — Мы здесь не различаем цвета. Круг собирает только тех, кому место в Круге, и если он здесь, значит, ему есть, что сказать. Уайет, ты не обязан ничего говорить, но если хочешь, мы выслушаем твою историю, — сказал он, обращаясь к скинхеду. — И это касается всех вас. Отец Финнеган сидел спиной к Гильермо, но даже так было понятно, что он обращается именно к Гильермо, к человеку, чье присутствие здесь точно так же вызывало у многих вопросы. Скинхед бросил взгляд на Гильермо и начал свой рассказ: — Меня зовут Уайет Бик, мне восемнадцать лет и я учился в школе, когда все это случилось. Я никогда не был популярен, у меня не было девушки, да и друзей тоже. Последние несколько лет я ненавидел школу, надо мной издевались... Я даже не знаю, как это началось. Впрочем, нет, это ложь. Все началось с того, что я сказал Кейле Питерс: «Кейла, да я отлижу тебе так, что ты звезды увидишь». Кейла встречалась с Марком Брайтоном, капитаном футбольной команды. Ему не понравилось, что я сказал ей такое. Потом каждый день был хуже предыдущих. В конце концов... Это был четверг, меня подкараулили в душевой, в раздевалке. Уайет помедлил, глотнул кофе, и Гильермо с ужасающей четкостью понял, что он скажет дальше. Ему хотелось заткнуть уши, чтобы не знать, сколько их было и что они говорили («Отлижи мне так, чтобы я увидел звезды», конечно; капитаны футбольных команд злопамятны, когда дело касается девчонок, которых они считают своей собственностью). Как долго он лежал потом на кафельном полу, забрызганный спермой и мочой. Как добрался домой. Как в понедельник взломал отцовский сейф с оружием и дрожащими пальцами вставил патроны в магазин. Один из сидевших в круге начал чуть слышно всхлипывать, и Гильермо, приглядевшись к нему, с удивлением понял, что знает этого парня. Квортербек, с которым они поменялись адвокатами, сейчас его не узнала бы и родная мама. Вокруг глаз чернели, синели, желтели, переливались всеми цветами радуги не то размазавшиеся тени, не то синяки. Были ли его губы разбиты в кровь или вымазаны красной помадой? — Коннор, хочешь рассказать свою историю? — спросил Финн, и квортербек срывающимся голосом залопотал что-то о байкерах, о их главаре, к которому попал в камеру, Гильермо не стал слушать. — Что ж ты из трусов не выпрыгиваешь, — сказал он, — такой альфа-самец тебя ебет. — Гильермо! — воскликнул Финн, оборачиваясь, а квортербек, Коннор, хватал ртом воздух и то ли понимал, то ли не понимал. — Это блядский цирк, мотать тут сопли на кулак, когда получил ровно то, что заслуживал. Финн, ты знаешь, за что он тут? Знаешь, что он изнасиловал девушку? — Мы здесь не для того, чтобы бросаться обвинениями. Гильермо поднялся на ноги и вышвырнул в мусорку смятый стаканчик от кофе. — Да зачем вы здесь вообще? Как будто это что-то изменит. Он в два шага очутился у двери и с силой захлопнул ее за собой, грохот разнесся по коридорам, как выстрел. Покидать Круг Святой Агаты через пять минут после начала становилось традицией. Он почти удивился, не увидя своего конвоя — должно быть, троица не предполагала, что он выйдет так быстро. Дверь стукнула за спиной, и Гильермо поморщился: опять Финн будет читать ему нравоучения? — Прибереги свои высокопарные речи для этих кретинов там, — пробормотал он и зашагал по коридору. — Дорада, — окликнули вслед, и это был не Финн. Гильермо резко обернулся, подобрался: скинхед, Уайет, с татуировками на лице. Какого ему нужно? Решил мстить за Брейгеля? — Не бойся, — сказал Уайет. — Я ничего тебе не сделаю. Шмидт хочет с тобой поговорить. Бояться его было нечего: один, мелкий и вряд ли вооруженный. Гильермо даже в своем нынешнем, не самом оптимальном состоянии мог бы завалить его, да к тому же, в маленькой черной Библии пряталась заточка. Уайет подошел, вытянув руки ладонями вперед, будто успокаивал собаку. — Какой нахрен «Шмидт»? — буркнул Гильермо. — Гюнтер Шмидт — человек, который может сказать Братству, чтобы тебя не трогали, и его послушают. Он послал меня за тобой. — Мне не о чем разговаривать с наци. — Пожалуйста, — это было настолько неожиданно, что Гильермо даже передумал уходить. — Просто поговори с ним, выслушай, что он скажет. Я должен привести тебя, иначе... Что в Братстве делают со своими, с теми, кто провинился, не выполнил приказ? Гильермо не знал, но если учесть, что они делают со всеми остальными, вряд ли парня пожурят, погрозив пальчиком. Обритая голова добавляла ему пару лет, с волосами он был бы совсем мальчишкой. Гильермо хотел сказать, что ему насрать на проблемы придурочных скинхедов, но против собственной воли заглянул ему в глаза, и там было что-то узнаваемое, похожее. Желание выжить. Тот страх, с которым сроднился, потому что он с тобой всегда. Помедлив, Гильермо нехотя спросил: — То, что ты наплел там, — он обернулся на закрытую дверь, — в этом было хоть слово правды? Уайет кивнул, а потом Гильермо отчетливо увидел в его глазах самого себя, будто навелась резкость. — Ты извини, что я бил тебя, — сказал Уайет тихо, когда они уже шли по коридору, — ну, тогда... Я ничего против тебя не имею, правда. Я не нацист, просто... Когда я попал сюда, я не мог допустить, чтобы со мной это повторилось снова. Мне нужно было защитить себя хоть как-то, и я пошел к Шмидту... — Продал душу, — закончил за него Гильермо, и перед глазами встали прожженные календари в камере Херонимо. — Со свастиками на лице тебя точно не оправдают. Уайет пожал плечами. — Меня и так посадят, я знаю, школьных стрелков не оправдывают. Со свастиками на лице я, по крайней мере, буду под защитой Братства в тюрьме. — Дурак. — У меня не было выбора. Как и у тебя, только теперь Шмидт даст тебе выход. Они свернули в библиотеку, одно из самых уединенных мест Тены. Уайет зашел между рядами стеллажей, и Гильермо не без колебаний последовал за ним, понимая, что если его ждет засада, живым ему из библиотеки не выйти. Между разделами экономики и мировой истории он увидел человека в оранжевом комбинезоне. Уайет молча остановился в паре шагов от него, и человек обернулся. Гильермо встречал его прежде. Главой Белого братства Тены был секретарь начальника тюрьмы. — Гильермо Дорада, — сказал Шмидт, — арестован по подозрению в убийстве, предыдущих судимостей нет, с бандами не связан, в Тене четвертый день, за это время принял участие в двух драках, одна из которых — со смертельным исходом. Гильермо скрестил руки на груди. Шмидт давал понять, как высоко достает его власть. Секретарь Пайпера в курсе всего происходящего в Тене, включая то, что говорится в кабинете начальника. — Гюнтер Шмидт, — ответил Гильермо в тон, — лидер Белого братства в Тене и секретарь начальника тюрьмы, который либо не в курсе... Либо не возражает. — Он мне нравится, — сказал Шмидт Уайету, — схватывает на лету. Не боится испачкать руки, но при этом не рвется в стадо. Старику Мударре пришлось тянуть тебя на аркане, а, Дорада? Гильермо пожал плечами. — Я предпочел бы не ввязываться ни в какое дерьмо, мне и своего достаточно. — Но тебя не спросили. А теперь тебе некуда деваться, Семья не отпустит... По крайней мере, пока жив Мударра. Вот оно; Гильермо вздрогнул, поняв, наконец, о чем этот разговор. Шмидт улыбнулся, у него были хорошие белые зубы, ни намека на курение мета, да что там, на сигареты. Дорогие зубы человека того класса, где играют в гольф и носят пиджаки и галстуки. Гюнтер Шмидт вырос не в трейлерном парке, Гильермо мог бы побиться об заклад. Тем удивительнее видеть его в оранжевом комбинезоне. — Но если бы случилось так, чтоб старый хер отбросил коньки... Я обещаю тебе, что у Белого братства не будет к тебе претензий ни за беднягу Брейгеля, ни в дальнейшем. — Вам нужно, чтобы он умер? Почему бы вам самим не решать свои проблемы? — спросил Гильермо. — О, мы решим. Поэтому тебе стоило бы поторопиться, если хочешь успеть к раздаче. Может случиться, что кто-то другой окажется расторопнее, а ты останешься просто очередным поедателем бобов, который попадется на нож, защищая интересы Семьи, в которую не верит. Дорада, в настоящий момент у меня нет желания начинать открытую войну с Семьей, мне выгоднее, чтобы Мударра не заподозрил нас, если вдруг что-то пойдет не так, если у тебя не получится... компренде? — У вас ужасное произношение. Шмидт фыркнул. — Думается мне, мы друг друга поняли. Всего хорошего, Гильермо Дорада. Подумай над тем, что я сказал, но не думай слишком долго. Верь мне, так или иначе Мударра уйдет со сцены, его время кончилось. Вопрос лишь в том, утащит ли он тебя с собой. Выйдя из библиотеки, Гильермо задумчиво побрел по коридору. За пазухой от каждого шага вздрагивала потертая Библия с ножом где-то между «не убий» и «око за око».