Гувернер

Насчет своих школьных разборок Джи Ху позвонил еще лишь однажды. Просил проведать одного парня в больнице. Мне не трудно, я съездил. Мне было очень стыдно перед обоими: и перед Джи Ху, и перед Ним. Про расследование я ничего не говорил ни тому, ни другому. Откуда-то узнав про мои изыскания, на меня вышел один высокопоставленный чиновник, чтобы выяснить, насколько далеко я готов пойти в своем желании воздать одному нехорошему человеку по заслугам. У чиновника этого у самого имелся большой зуб на негодяя. Только вот в отличие от меня, ему было много что терять, поэтому он не хотел, чтобы его имя появлялось в следственных документах. Собственно, он бы предпочел, чтобы не было даже слухов о его заинтересованности. Однако же ему лично пришлось шепнуть кое-кому на ухо дать моему расследованию зеленый свет и открыть уголовное дело, когда он выяснил, что идти я готов до конца. А мне только того и надо. Мне было плевать, что я фактически оказался один, кто жертвует своим именем и положением. От карьеры у меня оставалось одно название, с мнением родственников по поводу своих планов я никогда не советовался, уже смирившись с мыслью, что однажды меня все-таки вычеркнут из семейного древа. Нет, я не считал, что мне нечего терять. Но… Я набрал скорость, и уже никакая сила не могла заставить меня свернуть. Почему? Почему так получается, что для мужчин их чертовы принципы становятся важнее всего? Важнее любви, важнее семьи, даже важнее жизни… Я психовал, я мысленно на коленях просил прощения у Него, но остановиться уже не мог. Не мог. Само собой, умников, готовых дать показания о примененном по отношению к ним или к их родственникам сексуальном насилии, в Сеуле и в Южной Корее не нашлось. Да я, признаться, и не рассчитывал поначалу отягчать выдвинутые против него обвинения еще и этими статьями. У моего врага и без того набиралось достаточно параграфов Уголовного Кодекса, чтобы я почувствовал себя вполне удовлетворенным. Но этот тип решил без боя не сдаваться и устроил мне coming out. Пока суд да дело, откопал где-то моих нью-йоркских знакомых, а те, не смущаясь, на голубом глазу поведали о характере нашего знакомства, под чем и подписались. Правильно, чего им смущаться-то? Мы же ничего плохого не делали. В Америке. Это уже даже становилось весело. Никакого кайфа бить безответного врага. Я перешел к плану «Б». Среди его жертв нашлись трое (двое мужчин и одна женщина), кто переехал на ПМЖ в другие страны. А там, как я и надеялся, их друзья и соседи совсем по-другому смотрели на их право требовать справедливого наказания для обидчика. С моей аккуратной подачи и при поддержке их друзей все трое согласились дать показания. За давностью эпизодов надежды на то, что это прибавит еще статейки к его преступлениям, было мало, но чтобы учинить вокруг его имени скандал, если вдруг паршивцу удастся каким-то образом вывернуться по заведенным статьям, годились любые средства. В приличном обществе руки ему уже не подадут. Самое неприятное, все это в итоге коснулось Джи Ху. К тому времени я уже успел ему все рассказать и предупредить, что его, вероятнее всего, вызовут на допросы. Думал, он от меня отвернется, как и большинство моих знакомых. Как и бывший президент (дед Джи Ху), который от глубокого переживания своей вины и от стыда не посмел даже на глаза показаться внуку. За время следственного процесса старший господин Юн потратил немало средств, чтобы история с гувернером, неожиданно оказавшимся голубым и подозреваемым в растлении малолетнего подопечного, не просочилась в прессу и не получила огласки в обществе. Что ж за порода такая человеческая? Ведь я ничего плохого мальчику не сделал, пальцем его не тронул, заботился как о родном — мне-то почему при этом стыдно? Почему общественному мнению удается навязать мне чувство вины?.. Джи Ху не отвернулся от меня. Спокойно и не таясь пришел по повестке в Департамент, не моргнув глазом побожился, что все эти годы знать не знал о моей нетрадиционной ориентации, а потом на детекторе лжи подтвердил, что никаких сексуальных домогательств по его адресу от меня не было ни разу. Он умничка, догадался не устраивать истерику, доказывая, какой я на самом деле хороший — что являлось бы косвенным свидетельством недозволительно близких отношений. Наоборот, выглядел скорее незаинтересованным, словно нас все эти годы связывали только пункты контракта. Цыпленок жжет. Какое счастье, что никто не догадался спросить подключенного к шайтан-машине Джи Ху, имели ли место быть сексуальные домогательства в обратную сторону. Можно сказать, что все закончилось куда лучше, чем могло закончиться. Мой враг получил срок, я получил бессрочную командировку за границу (все же ведь не позорную отставку!) и попрощался с Любимым — с его-то карьерой пока еще все хорошо, и мне хотелось, чтобы у него и дальше все складывалось ровно, вот я и решил оградить его от общения со своей неблагонадежной персоной. Скрепя сердце посоветовал найти ему кого-нибудь поспокойнее — без лишних, никому не нужных принципов и без шила в интересном месте. Надеюсь, был убедителен. От цыпленка так просто отделаться не получилось. Через год-полтора он ловко нашел повод и предлог уехать из Сеула, без сопровождения и не вызывая посторонних ассоциаций о целях поездки, чтобы повидаться со мной. Я был тронут и вместе с тем немного обескуражен его способностью хладнокровно использовать имя любимой девушки для прикрытия. Даже его лучшие друзья не заподозрили подвоха, когда Джи Ху не сел в самолет вместе с Со Хён, а полетел в Париж следующим рейсом — непрямым (надо же, какая досада!).