Уже поздно исправляться.

Уже прошло некоторое время после того, как Дания осторожно усадил Альфреда на качели. Джонс смотрел на свой участок, лениво перебегал взглядом с одного на другое растение. Надо бы здесь прибраться, выполоть сорняки, может, новое что посадить. Он смотрел за жизнью, расцветающей в этот прекрасный июльский день, за переливающимися на травинках лучах солнца. Это было красиво, и душу заполняло чувство спокойствия. Рядом о чём-то своём переговаривались Су и Хенрик. Чаще всего просто говорили о каких-то пустяках, типа Олимпийских игр или своих увлечений. Америке было интересно их слушать, но он старался не подслушивать. Он пил чай, продолжая смотреть за красотой окружающего мира, что продолжил жить своей жизнью несмотря на личные драмы людей, что топтали его. Такие мысли в каком-то смысле мотивировали, но ни о чем, — ни о мотивации, ни о произошедшем, — Джонс не хотел и попросту не мог думать. Он ещё в день своего приезда сказал себе, что устал от этого. В конце концов, каков бы был смысл приезжать сюда, если не для того, чтобы искать успокоения? Голубыми глазами он посмотрел на друзей. Они так расслаблены... Могут говорить, могут улыбаться... В какой-то мере Альфред им завидовал - он был этого лишён. Нельзя говорить о своих интересах, нельзя говорить о политике - всё это компромат, что могут использовать против всего государства. Су толкает Хансена, смотрит на него строгим взглядом, пока американец оглядывал окрестности. Датчанин покачал головой, но Корее было капельку плевать на его мнение. Дело было в очках. Дания забрал из зала собраний очки Джонса, и нужно было их отдать, пока не поздно. Не хотелось ранить его после того, как он отойдёт. Хенрик вздыхает и, в последний раз жалобно взглянув на Су, прокашливается. — Ал, я кое-что принёс тебе. Американец незамедлительно поворачивается, приподняв бровь. В его глазах сейчас было такое спокойствие, такое умиротворение... Дания не мог этого нарушить, ведь, в конце концов, это же Ал. Поэтому датчанин нервно улыбается, доставая из кармана очки. "Только не плачь, пожалуйста..." — Они твои? Я нашёл их в зале собраний... Ты забыл... Техас, да? - Хенрик запинается, что ему, вообще-то, не свойственно. Он сглатывает, заметив заметное потемнение в глазах Альфреда. - Ты не обязан носить их! Просто Техас должен быть при тебе, наверное... Корея молча смотрел на них. Говорить ему было нечего, он лишь готов был если что успокоить американца. Кажется, тому это уже требовалось. Голубые глаза округлились и умиротворение из них исчезло. Джонс не брал Техас из рук друга, он отшатнулся лишь, и ударился головой о качели. Китай ухмылялся. Он приложил к губам указательный палец, и в зале все замолкли почти сразу же. Альфред чувствовал, как они смотрели. Жадные до унижения взгляды, угроза витала в комнате. Они не пытались остановить Вана. Почему? Америка нервно смотрит из стороны в сторону, поджав губы, ищет помощи, но на лицах остальных либо ухмылки, либо безразличие. Он пытается позвать на помощь, начинает отстраняться, пытается вырвать ноги из захвата и врезать Яо, но терпит в этом крах. А дальше только боль. Резкая, совсем не щадящая, она будто разрывала его на части. Альфред не верил, что всем плевать. Не верил, что ему никто не поможет. Он ищет помощи у Франции. Они ведь друзья! Франц уж точно поможет. Но тот только заставляет его запрокинуть голову. Джонс ждёт удара. Ему хочется закрыться, остановить боль, прекратить всё это действо. Он смотрит на Канаду, но тот только с удовольствием следил за очками. Хочется рыдать. Он и плачет, отчаянно и несдержанно. Почему? Как это случилось? Почему он позволил это? Из головы даже вылетели воспоминания о том, почему это началось. Почему они просто смотрят за его болью?! "Помогите, помогите мне! Кто-нибудь! Мэтти... Мэтт, ну же... Не держи меня, помоги мне! Почему ты так смотришь на меня? Неужели ты тоже против меня?" Неожиданно исчезает изо рта галстук. Альфред не находит варианта лучше, чем начать угрожать. Если не работают мольбы, то сработают угрозы. Должны. Но боль только сильнее. Чёрт. Это должно прекратиться, хоть когда-нибудь! Альфред мечется из стороны в сторону, сбивчиво говорит всякий бред - что будет жаловаться, что если всё не прекратится, то начнётся война... А потом наоборот поскуливающе умоляет, унижается сильнее, в надежде, что это успокоит мучителей. Если бы... И сейчас эти очки, которыми его пытали, которые осквернили, перед ним. Перед глазами сменяют одно другое воспоминания. И неожиданно четкая картинка появляется перед взором. У них нет лиц. Темные размытые силуэты, и всё, что есть на их лицах - ухмылки. Их видно, потому что они белые, а сами лица черные. Тела в принципе. Словно бесформенные, одинаковые. Джонс тихо сипит и резко вскакивает с качелей, Корея вскакивает следом. Американец что-то шептал одними губами, а тени не желали уходить. Они будто стояли вокруг него, и даже Хенрик с Су стали ими. Лишь одно виднелось чётко. Очки. Словно через вакуум он слышит голоса. Су и Хенрик зовут его. Они подходят к нему? Несмотря на боль, Джонс отшатывается раз за разом, шуганно шипит, пытается отбиваться. Они тоже хотят причинить ему боль, это же очевидно. Сломать, уничтожить, перед этим дав надежду на спасение. Не бывает так хорошо, Альфред знал. Не бывает, и всё тут! Они не хотят помочь, они хотят сделать хуже, они в сговоре с остальными... На глаза наворачиваются слёзы. Шаг влево, шаг вправо, назад... Поскользнулся и шлёпнулся на траву. Всё, конец! Они настигли его, сейчас всё повторится... Снова боль, снова предательство... Но вместо ожидаемых ударов ласковые руки осторожно обхватывают запястье и помогают подняться. Америка стоит в растерянности, шоке, не понимает, с чего бы это. Его неожиданно обнимают. Пелена с глаз спадает. Это просто Ён Су, обеспокоенный. Он шепчет что-то себе под нос, успокаивает лёгкими поглаживаниями по спине. Хансен стоит позади. Всё это время он в ужасе наблюдал за реакцией Штатов. Зрачки в глазах сузились, а движения были такими скомканными... Паническое загнанное дыхание, совершенная неспособность держаться на ногах, спешка. У Джонса случился панический приступ, и из-за кого? Из-за него, Дании. Датчанин поджимает губы и тоже подходит к обнимающимся друзьям. Он всё же осторожно нацепляет на нос Ала очки и тоже обнимает его, гладит по голове, стирает слёзы, чтобы их не видел кореец. — Всё будет хорошо, Альфи. Несмотря ни на что... Ты не одинок, помнишь? - Корея гладит его по голове. Джонс лишь отпускает взгляд. Знал бы Су, насколько он одинок на самом деле. Ошибки прошлого снова начали лезть в мысли. Он качает головой и тут же слабо кивает, как бы соглашаясь с чужими словами. Да, всё будет хорошо. Не будет. Альфред переводит взгляд на нервничающего Хенрика. Очки стали ему непривычными, противными. Но в чём-то датчанин прав — оставлять вещь в зале было ошибкой. Даже учитывая то, что забрать он её... не мог. Да, не мог. Или не хотел? Техас был его родным Штатом, практически частью его тела... И оттого, именно оттого было так больно, когда родные очки оказались внутри. И снова Джонс вспоминает, как его вжимали в стол, чтобы не дёргался, как разводили его ноги, выставляли на всеобщее обозрение... Почему? — Мы будем рядом, Альфред. Пока ты не поправишься... - выдавливает из себя Дания. Чувствует пинок Кореи, и, со вздохом, добавляет: — И после него тоже. Всегда. Ведь мы друзья, а друг за друга горой. Вибрация в кармане заставляет обоих приподнять брови. Корея достаёт свой телефон. Сообщение? От Франции? У Дании та же ситуация. Они переглядываются. Альфред нервно выдыхает. *** Франция вздыхает, снова пересматривая обработанное видео. "Я... АХ... П-послушная шлююха... И я т-так чертовски хочу ч-чужие ог-громные... АХ! члены... Хоть с-сейчас..." Он сглатывает и прикрывает лицо ладонью. От всех совершённых над его воспитанником действий становилось банально плохо. То, что Франция тоже делал это, совсем не было похоже на действия страны любви и романтики. "Н-нет... Я не хочу. Боже, я н-не хочу..." Франциск помнил его лицо. Этот отчаянный уставший взгляд, заполняющийся страхом от действий сзади. Бонфуа ведь мог остановить их. Он мог сказать, что они перегибают палку, что Джонсу уже достаточно. Он ведь сам лично видел насколько Альфред страдал от резких толчков до этого. Всем собранием они насиловали его, связали и унижали. Честно говоря, сначала Бонфуа не хотел в этом участвовать. Он делал это лишь потому, что боялся за собственную шкуру. Кто знает, что бы было, если бы он отказался? Однако... Поступать вот так тоже было крайне неправильно и попросту жалко. Использовать вот так чужое тело с целью растоптать, а не доставить удовольствие было совсем не в стиле Франции. Он должен был препятствовать этому событию, - Инциденту, - должен был сказать, что это неправильно. Всего в несколько кликов видео разлетается по всем адресатам. Все страны-участники и те, кто был в контактах Франциска. В видео была только часть с "признаниями" Ала в... В этом ужасном действии. И все же, насколько неправильно было делать Америке больно ещё и так. Заставлять его говорить на камеру такие вещи, втаптывать оставшиеся где-то внутри крупицы гордости в грязь, прикрывая всё это политикой. И, о боже, долгами. "Франция, слушай... Я хотел бы сказать тебе, это... Ну... Меня беспокоит вся эта ситуация с остальными. Они ведут себя так странно. Будто я стал внезапно их врагом, знаешь. Я уже видел эти взгляды..." Франциск вздрагивает и поворачивается к мнущемуся рядом с ним Альфреду. Тот говорил совершенно серьёзно и искренне, глядя на него с надеждой на отрицательный ответ. Сейчас Бонфуа понимал, что надо было сказать ему, предупредить его. Быть может, не случилось бы этих ужасных действий. Его в самом деле мучила совесть. Но на тот момент он лишь ответил: "Нет, Альфред, что ты. Они просто раздражёны, не более. Всё будет хорошо!" И хлопнул Джонса по плечу. По сути, он только успокоил этого несчастного подростка, ложью заставил поверить, что всё хорошо. " Проглоти всё до единой капли, а не то я присоединюсь к ним." С другой стороны, разве карается желание удовольствия? В конце концов, Франциск же не сделал ничего неправильного! Это сделали все, и глупо взваливать на себя всю вину. В конце концов, пусть Америка и был против, его тело говорило "да". Ведь не зря же он возбудился верно? Возможно, Альфред просто разыгрывал из себя недотрогу, чтобы получить больше! "Боже, Бонфуа, кого ты обманываешь? Ты просто предал его и пытаешься себя оправдать." Видео в любом случае уже отослано всем тем, кто должен был его получить по наставлениям Англии и России. То есть, друзьям Альфреда. А остались ли у него там вообще друзья? И жив ли он? Франция смотрит на свой собственный смартфон. Он писал американцу достаточно много сообщений, в основном, конечно, касающихся политики, но тот не отвечал и даже не читал. Такого раньше не было. Джонс со своим гаджетом обычно не расставался, и отвечал практически мгновенно или через пару часов. Но сейчас молчание уже несколько часов. Не мог же Ал сделать с собой что-то из-за их действий? "Я... Я... Я не достоин статуса с-с-сверхдержаААвы... И п-просто хочу, чтобы мен-ня трахали с особой ж-жестокостью... Во все дырки..." Франциск переводит взгляд на экран и ставит видео на паузу. Взгляд Альфреда был направлен прямо в камеру, до невозможности униженный. Он выглядел так, словно его избили. На подбородке подсохшая сперма. Брови сведены к переносице, из глаз текут слёзы... И конкретно в тот момент плёнка возбуждения будто спала, взгляд остался жалким и потухшим. На вряд ли теперь он считает себя достойным своего статуса... Франция слишком хорошо знал Альфреда. Тот практически всё время был у него под боком, и его наставник всегда помогал, в надежде затмить Англию. И из любви, конечно. Но любовь пришла позже. Американцу было одиноко на его континенте, ведь до брата было далеко, а Англия оставлял его в разных сёлах и будущих городах, там, где точно найдёт. Приезжал к Алу и Франциск. Чёрт его знает, как так получалось, но с Артуром они будто сменами работали - уехал один, приехал другой. Бонфуа знал, кого любит больше всего этот ребёнок, и это точно был не он. Но такого радостного и ясного существа Франциск не видел. Америка упорно трудился. Сначала, когда был маленький, учился считать и читать, чтобы помочь своему населению. С возрастом он стал брать на себя заботы жителей, помогал по хозяйству, носил тяжёлые грузы, пытаясь направить свою силу в нужное русло. И ведь направил! Джонс довольно быстро научился не ломать случайно вещи, не рвать игрушки в ссорах с братом (что удивительно, Мэттью был практически таким же сильным, но это пришло позже). Франциск слабо улыбается этим воспоминаниям. Ему нравилось иногда думать о том, как Альфред приходил к нему и, пытаясь показать свои успехи, читал ему наизусть стихи, читал вслух текст книги... На двух языках. И, несмотря на то, что Англия в принципе нравился американцу больше, с Франциском Ал старался говорить на французском. Сначала получалось криво-косо, но с помощью довольного таким усердием Франции, американец начал говорить лучше. И все книги, что привозил Франция, были прочитаны, он уверен. Но была и обратная сторона монеты знаний об этом солнечном ребёнке. Он будто всегда был в стороне. Франциск не раз замечал, что Альфред ведёт себя как-то отстранённо, словно стыдясь. Особенно это касалось местных. И, если не дай Бог, случалось так, что его оскорбляли, он тут же в слёзы и в дом. Это было немного странно и непонятно. И эта его слабость к нелестным словам неслась через годы, всё сильнее нависая над ним. В 20-м веке страшно было смотреть на Америку. Большую часть времени он был либо болен, либо ходил тучей. Конечно, старался улыбаться, но искренности в этих улыбках было мало. Казалось, что вот-вот, совсем немного, и Джонс просто сломается под гнётом обстоятельств. Кто знает, может, это произошло, но тихо, незаметно для посторонних глаз. С 21-м веком стало немного легче. Да, теракты заметно подкосили американца, но он медленно снова начинал общаться со своими друзьями. Вообще, после распада СССР стало его воспитаннику как-то легче. Альфред чаще стал проводить время с остальными, словно желая, чтобы все поняли, что он не такой, не чудовище, каким можно было посчитать его веком ранее. Франция всегда знал, что Ал не чудовище. Он видел его старания, порой, круги под глазами, бледную кожу - от тяжёлой и упорной работы над документами. И сейчас... А что сейчас? Сейчас он проигнорировал мольбы о помощи и отчаяние этого прелестного ребёнка. Да, ребёнка, потому что каким был, таким и остался. Бонфуа проигнорировал его отчаянные, молящие о спасении и прекращении взгляды, и даже сам внёс свою лепту. "Нет, я вовсе не так ужасен! Были те, кто сделал хуже. Да, да. Тот же Англия!" Англия... И Канада. Верно, они сделали хуже, сделали больнее. Тоже не вступились. В общем-то, не вступился никто. Улыбка Франции меркнет. Никто, совсем никто, не помог Альфреду. Мало кто хотя бы пытался успокоить его. Разве что Италия, он извинился. Но что Америке до итальянца? Бонфуа снова вспоминает этот надломленный взгляд. На момент съёмки Альфред уже потерял всю надежду, его доверие было растоптано, разорвано и выброшено на помойку. Они игнорировали реакцию тела, игнорировали слова, игнорировали само существо Америки в слепой жажде отомстить. Франциск, например, точно мстил. Скорее всего, за то, что Америка предпочитал его Англии, этому высокомерному британцу, что ни в грош не ставил никого! И то, что произошло, только доказывает это. Впрочем... Ведь Франция тоже такой же. Он смотрит на свои руки, что помнили всё произошедшее. Какие же разные были эмоции от касаний... Тогда, в детстве, когда он гладил Америку по голове, его волосы были мягки и сам он был ужасно рад. Тогда же, на собрании, его волосы цвета пшеницы уже были в чужом семени, спутанные и мокрые. А ещё Джонс пытался избежать прикосновений, вообще любых. Он пытался вырваться из чужих рук, приносящих боль и унижение, он дрожал, он рыдал от обиды и ужаса. Франция закрывает лицо руками, сползая на стуле вниз. Он чувствовал себя монстром, предателем, идиотом. Поддавшись ненависти, стадному инстинкту, он позволил себе причинить боль другому человеку, что был дорог его сердцу. Но где же было это чувство любви во время собрания? Оно ушло. Потому что Франциск боялся за свою шкуру. Это было его давним недостатком — страх за себя. Он знал, что может всё прекратить парой слов, что может образумить остальных. Но он не стал, потому что побоялся оказаться рядом с Америкой. Конечно, этого бы не случилось. Но тогда его разум был словно замутнен. Но, что ж, видео уже разослано, и уже нет смысла бежать от того, что он натворил. И как он сможет смотреть в глаза тому, кого предал?