Уже поздно исправляться.

Когда он вернулся с собрания, ему было не до размышлений о случившемся. Государственные дела никто, кроме него, не сделает. Поэтому, только разложив все вещи по полочкам и разобрав свою сумку, Кику садится за документы. Справедливости ради, следует сказать, что эту работу он считал хоть и скучноватой, но очень важной — бумаги ведут к действиям, действия — к прогрессу, прогресс — к улучшению уровня экономики и повышению международного авторитета. Именно поэтому японец не возникал и делал своё дело. Кропотливо, максимально углубляясь в тему, вникая в неё. Так, чтобы точно был результат. Но на этот раз что-то мешает. В голову лезут навязчивые мысли. О том, что произошло на встрече. Хонда усердно отгоняет их, не место им в его голове. Особенно сейчас, когда он занят делом, а не абы-чем. Конечно, всё это не более чем отговорки, но вскоре поток государственно-(не)важной информации всё же заслоняет собой крупицы совести. Японии вообще не свойственно жалеть о своих поступках. Особенно о таких, по его мнению, малозначимых. В прочем, даже этот маленький инцидент вёл за собой последствия — как объяснять правителю то, что ему нужно простить часть тех денег, что задолжали им США? Не говорить же правду. А обещанное надо выполнять. Об этом Кику задумывается уже после всей работы, когда собирается ложиться. Он на автомате убирает со стола мусор, готовится к завтрашнему дню — завтра как раз на встречу с главой государства, уж самое время задуматься. В итоге, он приходит к выводу, что следует сказать нечто вроде: «Америка заболел» или «Америка попросил, у них сложная ситуация». Конечно, это не правда, и американец ни о чём не просил, — как, в общем-то, ничего и не говорил, — но как отмазка вполне подойдёт. Премьер-министр Кику верил, на этом можно сыграть. Наконец, Хонда расстилает футон и ложится. Тот немного жёсткий, но подушка ортопедическая. От греха подальше. В конце концов, его старая шея сильно устаёт за день сидения над бумагами или, наоборот, общения с высокими личностями. Сегодня даже не удалось почитать, а жаль — книга сейчас была бы лучшим лекарством для растерянного ума. Японец вздыхает и натягивает одеяло так, чтобы не было ни единой щелочки. Не в его традициях было вытаскивать ноги или руки, так как они быстро замерзают. Да и просто это неудобно. Кику закрывает глаза и расслабляется. У него на сон почти девять часов, вполне достаточно, чтобы выспаться и, может, даже встать пораньше. Но сон всё никак не идёт. После того, как японец долго вертится в кровати, внезапно начинает болеть спина. Особенно правая лопатка и левое плечо. Этот факт Японии не нравится, и он хмурится. Август далеко, не может быть так, что заболели именно эти части его тела. Но факт оставался фактом, всё действительно так. Списав всю боль в спине на усталость от сидения за документами и долгого перелёта, Хонда в очередной раз пытается расслабиться. Он ворочается, недовольно ворчит под нос, пока, наконец, не засыпает. И боже, как же этот сон был ожидаем. Наверно, он не спал дольше часа после того, как лёг. Боль? Откуда она? Кику рвано дышит и поднимается на локтях. Вернее, пытается. Всё тело ломит, и ломит настолько неприятно, что хочется рычать. А через несколько секунд уже хочется выть. Сильная боль в спине, где-то в районе лопаток, ближе к правой. Японец срочно переворачивается на живот, жмурится, сжимает зубы. Такая сильная нация, вроде него, кричать не должна. Но боль это не отменяло. Этот зуд, ужасное жжение, бешено бьющееся сердце… Ощущения доселе неизведанные. Из темных глаз даже начинают течь слёзы — эта боль действительно была на грани агонии. За окном ещё утро, так откуда этому взяться? Что же за нападение? А боль, меж тем, шла от внешнего покрова к самому сердцу. Да уж, давно ему не было так плохо. И, как назло, рядом нет врача. Нужно было что-то делать, но боль нестерпима ровно настолько, что даже шевелить руками больно. Кто знает, сколько времени он пролежал, глотая болезненные слёзы. Кику даже не может сообразить, что происходит. Ему ужасно жарко, душно, так, словно он сейчас задохнётся. Кажется, он потеет, но для этого нужно чувствовать что-то кроме удушающих жара и боли. Японская Империя поднимается, кое-как, едва ли. Падает. Снова поднимается, превозмогая боль, ползёт к двери. Звать на помощь позорно, но сейчас она ему как никогда нужна. Больше весго на свете Кику хотел бы отключиться, но сознание, почему-то, не желало отключаться. Оставалось лишь надеяться на императорских служащих, что окажутся неподалёку. Раздвижные двери, которые он так любил, сейчас были против него. Пальцы никак не цеплялись за углубление в двери, отчего открыть их казалось невозможным. Вокруг всё плывет, хочется сейчас же разреветься, но нельзя. Он пытается раздвинуть их снизу и, благо, это помогает. Империя вываливается наружу и от бессилия падает, вновь заходясь кашлем. Перед глазами почти ничего не видно, жутко болит голова. Звук шагов немного успокаивает. Уже скоро его отнесут обратно в комнату или куда-то ещё и помогут. Слышатся чужие встревоженные крики, но Империя слышит их вполуха. Не до этого ему сейчас. Кто-то тормошит его, знакомый голос спрашивает, что происходит, но всё, что может ответить Кику: — Хиросима… И кто-то ахает. Кику открывает глаза, резко поднимаясь на локтях. Щурится, берёт в руки телефон, чтобы посмотреть время. Чёрт подери, ещё больше шести часов. А боль-то словно настоящая… А, нет, лопатка болит и в жизни. С чего бы ей вообще болеть? Япония не понимает, ложится обратно на кровать, обнимает руками подушку. Хотя бы его подсознание с ним согласно. Альфред заставил его пережить всю эту боль. Месть была логична и правильна. Хонда мстил за себя, и за свой народ. Да, так…  — Ну, что, как ты? — Альфред, с волнением, склоняется над ним. Япония отвечает тихим шипением, с трудом открывая глаза. Они закрывались, голова болит снова, а руки сильно сжимают ткань наволочки. Лежать перед американцем с обнаженным торсом в ночь на 6-е августа стало привычно. Альфред подносит к его рту стакан воды, и Япония с готовностью отпивает, после чего качает головой. Больше пока не надо. Первые полчаса всегда проходят в томительном, гнетущем ожидании. Хонда снова тихо хрипит, Америка нервно кивает и идёт на кухню. Оставлять Кику одного всегда было немного больно для него, ведь мало ли, что тот мог испытывать. Но и лёд нести заранее не было смысла, только растает. Уже скоро американец возвращается с целой пачкой, заворачивает лёд в марлю, — бережно, осторожно, словно для себя. Кику лежит молча, пытается бороться с болью в голове. Скоро Джонс даст ему обезболивающее, надо немного потерпеть. — Пора? — Американец снова над ним склоняется. И в ответ получает слабый кивок. Влажная ткань касается словно вновь появившегося ожога на спине, Альфред гладит друга по голове, успокаивая. Он выжидает ещё немного и снова подносит к пересыхающим губам воду. Кику снова пьёт, после чего заходится кашлем. Джонс даже не проливает воду, он уже привык, быстро убирает стакан и ставит его на стол. Берёт в руки второй кусок марли и прикладывает к горящему лбу, с сожалением смотря на Хонду. И ведь правда. Альфреду было жаль. То, что произошло 6 августа, заставляло его сожалеть. Американец не раз отвечал на вопрос «Почему ты это делаешь?» одним простым «Герои должны нести ответственность за свои поступки.» А он нёс. Каждый раз приезжал 5-го августа и уезжал только 11-го, чтобы в полной мере помочь своему другу. И вот сейчас он тоже находится рядом, подносит к его губам воду, меняет компрессы и гладит по голове, стараясь успокоить. Кику даже не заметил, что Альфред подсыпал ему обезболивающее, просто внезапно почти прошла боль в голове. На большее, они проверяли, лекарства на годятся, ведь это чувствовала целая территория, а не организм. В голубых глазах невыразимое никакими словами «Прости меня». Когда Кику видит это, он выдавливает слабую улыбку и тяжело кашляет. Это портит картину, но Альфред его понял. Как хорошо, что он всё же рядом. Этот день будет долгим. И на этот раз он подскакивает на футоне в холодном поту, а глаза сами наливаются слезами. Возможно, от боли. Но вероятно всё же от осознания того, что он натворил на самом деле. Хонда сжимает руку на рубашке на груди, закрывает глаза и падает на подушку. Оставшиеся два часа он не сможет уснуть. Но ведь в конце концов, он не виноват, в том, что произошло. Вернее, он предложил это, но по крайней мере, не просто так. Америка действительно не оставлял ему выбора, кроме как пытаться действовать таким образом. Хотя и были другие варианты. Возможно, хотя бы следовало предупредить его, что всё идёт к необратимым последствиям… Кику подозревал, что он просто не хотел смотреть в непонимающие голубые глаза.

***

Так проходит неделя. Больше кошмаров не было, как не было и лишних мыслей — Кику завален работой, Кику не до таких мелочей. И всё равно, каждые несколько часов он проверял своей телефон, надеясь увидеть там сообщение от Альфреда. Хотя бы «Доброе утро», когда у Хонды ночь. Или «Те игры, что ты мне послал, пришли. Спасибо!». Так у них обычно начинался диалог. Но сейчас… «Альфред, надо поговорить», — нет ответа. «Где ты пропадаешь?» — проигнорировано. «Не играй со мной в молчанку, это важно», — не в сети. Сначала Япония подозревал, что американец просто на него обиделся, но это не было похоже на простую обиду. Джонс долго дуться, особенно на Кику, просто не умел, и всегда сдавался первым, шёл на примирение. Можно было задобрить его чем-то вкусным, — типа сладостей, — или добрыми словами. Можно было прилететь к нему и обнять. Но сейчас… Сейчас ехать к Джонсу было совестно. Немного, совсем. Кику понимал, что его доля в Инциденте определённо есть, но всё же считал, что внёс очень малую лепту. Он не причинил американцу столько боли, сколько причинил тот же Канада, и вообще действовал крайне мило. Хотя видеть слёзы Джонса было и невыносимо… А ведь точно. Альфред плакал и брыкался, пытался уйти от заслуженного возмездия. Ничего Кику в этом не виноват. Он сам не смог вырваться и сбежать. И всё же… непривычно совестно. Ещё и тот кошмар. К чему бы ему вообще сниться? Кику не должен был быть так уж сильно благодарен Америке за присутствие рядом в тот день. Какая разница, был он вообще рядом или не был? Хонда нашёл бы себе кого-то ещё и не тешил бы самолюбие американца своим жалким видом, если бы тот отказался. Или вообще бы сам справился. Он сильный. Но тогда почему он год за годом позволял Альфреду находиться рядом? Кику себе не мог признаться, но на закромке сознания он понимал — за все эти годы он банально привязался к американцу. В этот момент Кику разбирает сумку, с какими-то странным ощущением внутри просматривая документы. Документы… Они и стали причиной Инцидента. Неприятно осознавать это, учитывая, что и у Хонды ничего путного там не было. Он не подделывал текст, незачем было, однако факт оставался фактом — там не было ничего о военном положении. Хотя, и армии у него тоже нет. На пол что-то падает. Япония приподнимает бровь и садится на корточки, поднимая… крестик? Некоторое время он не понимает, что он держит в руках и как это тут оказалось, но затем вспоминает. Это крестик Америки. Серебряный, но старый. На нём распятие, а сзади надпись: «God bless». Крестик абсолютно чистый и явно полированный. На нём нет следов коррозии или… крови. Но откуда он тут? Наверно, случайно взял. Значит, изделие прокатилось по столу до его места? И никто не заметил? Хонда сглатывает. «Где же был твой Бог, когда с тобой делали это?» Вопрос напрашивается буквально сам. Был ли смысл в этой католической безделушке? Но в сердце японца всё равно неприятно закололо. Он действительно унёс вещь с собой. Кику откладывает крест, осторожно складывает цепочку. Как же всё-таки бережно Америка относился к своему… талисману. Наверно, он действительно спасал. До поры до времени. Разложив все документы и сложив в папку первую «порцию» новых, Кику возвращается в комнату. Середина дня, а у него абсолютно отпало желание делать что-либо. Он заглядывает в телефон, по привычке хочет написать Джонсу. Но в чате так и висит: «Не играй со мной в молчанку, это важно». Кику настороженно хмурится. Ответов нет уже неделю, да и вообще потом телефон Альфреда оказался выключен. Нет, конечно, это логично, что он не хочет ни с кем говорить, но это рекордное время отсутствия для общительного американца. Взгляд натыкается на книгу на тумбочке. Он не касался её уже недели. А это ведь Гарри Поттер, издание в честь 20-тилетия франшизы. Хонда берёт книгу в руки и смотрит на страницы, где остановился. Тут Гарри обнаруживает, кто такой на самом деле профессор Квирелл. Выделен какой-то абзац, и подписано: «Вот это да!». Здесь Поттер смотрел в зеркало, и обнаружил у себя камень. Сначала Кику усмехается, но затем понимает. Это почерк Америки. События начинают складываться в единую цепочку. Джонс не раз читал эту книгу. Но он её перечитывал, чтобы отметить интересные места для него, Кику. И он просил, чтобы тот потом поделился своим мнением о произведении. Хонда закрывает лицо ладонью, резко откидывая книгу на пол, словно та его кусила. Прямо как та Чудовищная книга из… Гарри Поттера. — Да что ж это такое-то?! Почему всё, с чем я сталкиваюсь напоминает мне об этом? — шипит под нос японец и желает грязно выругаться, но внутренние установки не позволяют ему это сделать даже наедине с собой. В его душе всё же прорастает росток сомнения и неуверенности в своих действиях. Он видел весь процесс своими глазами. Не остановил. Не остановил, хотя Альфред умолял хоть кого-то помочь ему… Когда его рот не был занят, конечно. Это же чистой воды предательство, просто сидеть и смотреть за тем, как его унижали. Он позволил надругаться над телом лучшего, — и, возможно, единственного, — друга, даже сам принял в этом участие, принудил делать самые ужасные вещи ртом… Телефон звякает, пришло сообщение. Япония бросается к нему, мудро решив, что раз уж всё напоминает ему от Америке — то тот ему написал. Но нет. Сообщение от Франции. Странно… Француз ему никогда не писал просто так, не писал вообще. Кику внутри себя знает, что там, колеблется. Но всё же нажимает на сообщение, чтобы развернуть. Зря. Тёмные глаза округляются, ноги подгибаются буквально сами. Япония даже дышать перестал, смотря на проигрывающееся автоматически видео. И оно повторялось. Там запечатлён Инцидент. Самые «сочные» его сцены, где Альфред мечется, плачет, повторяет всё, что ему скажут, лишь бы покончить со всем этим. Слышны голоса Англии и России, видна их одежда и даже лица. А на них — насмешка, издёвка. В то время как лицо Америки всё время выражало жалобное желание прекращения. Но ошарашило японца другое. Рассылка, очевидно, массовая. Он, конечно, не знал француза достаточно, но Бонфуа мог отправить это ВСЕМ, помимо американца. И Япония вспомнил, что такое честь. Его хвалённая самурайская честь, достоинство. То, что, как ему казалось, у него не отнять, даже вырвав сердце. Это видео буквально унижало и показывало всем желающим слабость Джонса, уничтожало его честь. Давало послушать стоны, увидеть слёзы… И никто не помешал съемке. Никто. Ни его друзья, ни опекун, ни сам Япония. Всё это сейчас в общем доступе. О какой чести можно тут говорить? Япония пытается успокоить себя тем, что он сделал всё-таки меньше остальных, но до него доходит, насколько важно было американцу их общение, и как он ценил их дружбу. И что бездействие при совершении преступления — тоже преступление. Кику бессильно оседает на пол, выключает телефон и откладывает его ватными руками. Нервно смотрит на крестик, сглатывает. Америка ждал помощи от близких ему людей, наверняка ждал. Он пытался вырваться, потому что действительно не хотел произошедшего. Он кусал губы и избегал взгляда глаза в глаза из-за унижения. «Я не монстр, я не монстр, я не монстр… Он виноват сам, он сам виноват в том, что произошло. Он сам виноват, что вёл себя так!» — проносится в его мыслях. Бред. «Он причинил мне гораздо больше боли, я не обязан был щадить его. Он заслужил мести!» И снова взгляд падает на крестик. На книгу. На телефон. «Но не столь разрушающей… Но я не монстр, нет! Я всё сделал правильно. Если бы я начал помогать…» — он сглатывает, — «Меня бы могли… тоже. Своя рубашка ближе.» Определённо надо что-то делать.