Уже поздно исправляться.

Внезапная тишина пугает. Корея по привычке нажал на сообщение и первое, что случилось — видео начало проигрываться. Чёрт. Голубые глаза Альфреда широко распахиваются. Одно движение, и он хватает телефон, содрогаясь всем телом. — Ал! — панически шепчет Ён, осторожно пытаясь разжать мёртвую хватку на своём гаджете. И откуда только силы взялись? — Тебе не нужно на это смотреть. — Корея, это… — Дания дёргает его за рукав, Су наконец смотрит на экран, куда невидящим взглядом уставился американец. И снова пугающее молчание. Оно длится, пока Альфред не отшатывается, роняя телефон. Он закрывает голову руками и жмурится, тихо рвано дыша. Сколько людей это увидят? Это… неправильно! В голове начинают вертеться тысячи мыслей. Сейчас в американце начинают зарождаться новые причины для паники. А если кто-то решит использовать это против него? Если босс увидит? Если его посчитают шлюхой, не достойной ничего из того, что у него есть? Америка зажимает уши руками, словно кто-то настойчиво шептал ему всё это. Дания пытается взять американца за руку, но тот только отшатывается, смотря куда-то под ноги. Нужно уходить. Нужно что-то делать. Как-то всё загладить, убедиться, что никто лишний этого не увидел. Плевать, что больно. Плевать, что ноги подгибаются, а назойливый голос в мыслях сводит с ума своими предположениями. Плевать, что дыхание безнадёжно сбилось и вообще дышать трудно, будто его душат. Нет, нельзя вспоминать. Нельзя заставлять себя снова приходить через это. Но Альфред не может это контролировать. Он не может перестать думать о том, что его, чёрт подери, выебали и сняли это на камеру. Что он ещё и вёл себя как последняя шлюха, там даже слышно стоны… Господи. Джонс буквально зажимает уши, крупно дрожа, пытаясь избавиться от внезапно громкого звука. Он слышал, как бьётся его собственное сердце. Слишком быстро. Да хрен с ним! Потом добавляется ещё один звук — стоны. Его собственные, Америки, стоны. Насмешливые голоса и то, как он повторяет за ними, задыхаясь воздухом. Зачем с ним так? Из глаз снова текут слёзы. Альфред даже не слышал, как он плачет, он слышал только голоса Англии и России. Только не снова. — Н-не надо… Не надо… — Джонс не понимает, что говорит вслух. Его колени подгибаются, перепуганный Дания хватает его за руку и он снова вырывается. — Не трогай меня! Я… Я знаю, что… Что вы оба думаете. Я знаю. В-вы… Думаете, что я заслужил. Ну, вы правы! Радуйтесь, ликуйте! Это свершилось, это… Всё же, колени Альфреда врезаются в Землю. Он не слышит, как его зовёт Дания, не чувствует, как Корея трясёт его за плечо. Ал пытался избавиться от назойливых голосов, бил себя по голове руками, вырвал клочок волос, пока его не схватили за руки. Он смотрел в землю и просто трясся, пытаясь осознать, что происходит. Возможно, он даже хотел найти ответ на свои вопросы, хотел доказать себе, что ещё не всё потеряно. Но нет. Единственное, что он ещё не потерял — жизнь. Достоинство, счастливые воспоминания, ощущение безопасности, друзья, доверие к боссу, чувство собственной значимости… Всё пропало. И он, такое жалкое, беззащитное, ревущее на пустом месте существо — Америка? Соединённые Штаты Америки? Как же хочется выть. Джонс уже только где-то на кромке сознания понимает, что прижался к Ён Су и цепляется за него, рыдая в его плечо. Он не контролировал себя, ему нужно было выплеснуть все эти эмоции, весь этот ужас и боль, просто позволить себе сорваться. И вдруг — смех. Он слышался так явно. Альфред неожиданно поднимает голову. Но никого, кроме перепуганных друзей, не видит. А затем он узнаёт голос. Это Мэттью. — П… Почему… Почему вы все… Сделали это? За что вы так со мной? За что?! — американец повышает голос и тут же затихает, снова уткнувшись в чужое плечо. Су гладил его по спине, его руки тоже дрожали. Надо держаться за него. — К… Корея… Корея. П-прошу, пожалуйста, я… Мне так страшно. Корея! Однако, он лишь до сих пор слышит смех. Перед глазами встают чужие силуэты: искалеченный Англия, сгорбившийся Франция, Германия с кучей бумаг и перепуганным видом, Япония в окровавленной одежде на торсе, Италии с белым флагом, озлобленный Россия и… Дрожащий, весь в бинтах и пластырях, Канада. Его Мэтти, который раз за разом был вынужден терпеть нападки Кубы из-за того, что похож на брата. — Я так виноват… Мне жаль. Я… Д-должен был помочь, я должен был сделать лучше, я… Мне жаль, так жаль. Я заслужил, заслужил, заслужил, — Америка пытается утереть слёзы. Картинка вновь меняется. Теперь все они больны. Кроме России. Кто-то кашляет, кто-то сидит с красными глазами на траве, кто-то искалечен. Ал смотрит на себя, на свои руки. Они тоже в бинтах. До него не доходит, что этими бинтами его снабдил Корея. Великая Депрессия. Джонс чувствовал себя идиотом. Это он, он во всём виноват. Это он виноват во всех последующих кризисах, во всех войнах, во всех смертях. В том, что страны вокруг него злились, а он не видел, ослеплённый собственным величием. Но сейчас всё рассыпалось в прах. Получается, он получил по заслугам. И как Америка, и как Альфред Франклин Джонс. После этой мысли голоса исчезают. Альфред понимает окончательно, что находится в объятиях Су и рвёт на нём рубашку. Он смотрит на свою руку и понимает, что там кровь. Но это не его… Джонс отскакивает, бешено извиняется, путается в словах и половину вовсе проглатывает. Голосов больше нет. Он чувствует ветерок, треплющий волосы. Видит траву своего собственного участка, это газон. А там, позади, качели. Он дома, никого не было рядом, кроме Ёна и Хенрика. — Ал, всё в порядке, Ал. Всё хорошо. Пошли домой! — кореец слабо улыбается, пытаясь поймать шуганный взгляд Ала. — Тебе следует поспать. Ты же хочешь спать? Америка лишь слабо кивает, глубоко вдыхая. Чистый воздух врывается в лёгкие. Как-то безразлично Ал подмечает, что у него абсолютно не осталось эмоций. Их просто нет, ничего нет. Он не чувствует страха или боли, он просто устал. Сил бороться со своим состоянием у него не было. Так что Франклин позволяет вести себя домой, даже послушно ложится на чистую кровать. Он удивляется, когда понимает, что Корея лёг с ним, а Хенрик тихо вздохнул и ушёл. — Спи, Ал. Тебе нужен сон, — Су накрывает друга одеялом, сам поражается своему спокойствию и заботе. И Америка послушно закрывает глаза, уже вскоре проваливаясь в сон. На этот раз не кошмар, только пустота.

***

Заказав билет на ближайший самолёт, Кику узнал, что прибудет в Америку утром. Уже там, в аэропорту, он снова пытается позвонить Альфреду. Честно говоря, Кику уже молился на то, чтобы тот ответил. Но… Вне сети. Хонда вздыхает и оглядывается вокруг. Может, зайти в Старбакс? В конце концов, волнение за друга не должно перерастать в собственные проблемы. Неподалёку Нижний Манхэттэн. Японец тихо усмехается — Альфред обожал устраивать экскурсии по Нью-Йорку. Они несколько раз поднимались на Статую свободы, фоткались на фоне Бруклинского моста и… Сейчас всё это кануло в лету. Внезапно небоскрёбы кажутся слишком высокими и холодными. Да… Этот город всегда ассоциировался у Хонды с самим Америкой. Это ведь его гордость — прекрасный, яркий, многообразный, вечно живущий Нью-Йорк! Снова ощутив укол совести, Кику останавливается, чтобы решить, куда ехать. В Белый Дом Джонс в жизни бы не направился в таком состоянии. В прочем, если бы он хотел защиты и поддержки… Нет, всё ещё не вариант. Не зря же японец выбрал Нью-Йорк! Тогда Хонда решает поехать в его квартиру. Альфред жил на небезызвестной 191 улице, в многоэтажке. Слава богу, тут есть лифт, иначе Кику бы, без преувеличения, помер, ещё до того, как доберётся до квартиры. И… Дверь заперта. Впрочем, у Хонды есть ключ, который Альфред вручил ему сам лично. Он открывает дверь и первым делом прислушивается. Ничего, никаких признаков жизни обычно крайне громкого Джонса. Япония хочет развернуться и уйти, плюнуть на это дело, но замечает слой пыли. Он неуверенно заходит внутрь, закрывает дверь. Прямо в ботинках идёт по всё равно грязному полу и касается настольной лампы. На пальцах остаётся пыль, и правда. Да Джонс тут как минимум неделю не живёт? — Где же ты… Кику вздыхает и решает обследовать квартиру. Он пару раз натыкается на фантики, обращает внимание буквально на каждый комикс и бумажку. Проходит мимо закрытой двери и внезапно останавливается. Это не туалет и не ванная. Тогда что это? У Альфреда не было других дверей. Японец внезапно чувствует себя как в каком-то детективе. Что ж… Ключи искать не приходится, стоит нажать на ручку, как дверь открывается. Залитая солнечным светом маленькая комната. Черный стол, чёрно-белые стены, несколько шкафов с папками. Стало быть, это кабинет Альфреда. Кику почти с завистью думает, что его другу не приходилось возиться с тем, чтобы прятать документы по углам — он просто складывал их здесь и не возвращался к ним, пока они не понадобятся! Тут, вообще-то, странно чисто для немного неряшливого Ала. Япония знает, что совершает ошибку, но решает пройтись по папкам и ящикам. Всё бумаги, бумаги, бумаги. — Кто ж так документы мнёт, Альфред? — Кику качает головой и с грустью смотрит на несчастный лист бумаги. — Стоп, что? Не просто смят — перечеркнут. Текста банально не было видно за штрихом ручкой. Где-то даже остались капли чернил, неужели Альфред злился до того, что сломал письменную принадлежность? Хонда смотрит на лист снизу. Тот даже был немного порван. Его внезапно накрывает паника. Чёрт подери! — Какой я идиот! — Кику захлопывает ящик и оглядывается. Только сейчас до него доходит в полной мере, что Альфред вытворял. Да он же буквально по лезвию ходил! Мало того, что им врал, так ещё и… Другая логическая цепочка перебивает эту. Америка врал им. Америка зачёркивал документы, рвал и складывал их один на другой. Он… Пытался защитить кого-то от информации, хранящейся на них? Но кого? Точно не себя, он не стал бы так рисковать своей шкурой. Хонда сглатывает и сильно жмурится. Альфред просто хотел как лучше, получается? Он просто в какой-то момент своей ходьбы по лезвию потерял равновесие и так сильно поранился. Вернее, это они ранили его. Не разобравшись. Для стран это, в прочем, типично. Они все совершают ошибки и зачастую слишком поверхностно смотрят на вещи. Один беглый взгляд решает дальнейшую судьбу оппонента. Хонде не по себе, он быстро уходит из кабинета, словно стены давили на него. Нужно срочно найти Джонса. Никогда ещё японец не хотел так сильно перед кем-то извиниться. Дальше поиск идёт по комнате. Судорожно Кику ищет хоть какую-то зацепку. Открывает ящики, шкафы, лезет под кровать. Ничего, кроме пыли. На столе валяются бумаги, Кику находит фотографии. Это дом… Сзади подпись. Это почерк Кореи? Неважно. Адрес, дата и смайлик. Год назад. Когда ещё и в помине не было всего происходящего. Не думая, он вызывает такси и едет туда. В прочем, прямо к дверям его не отвозят, только к какому-то магазинчику — Хонду жаба душила такие цены платить. Он оглядывается, идёт быстрым шагом, всё думая о том, что хочет сказать. А что он, собственно, может сказать? Неужели какое-то жалкое «Мне жаль» излечит Джонса? Глупости. Кику разворачивается и идёт в магазин. Да, да. Всегда можно задобрить американца едой! Он всегда переставал дуться. Кику берёт чипсы, мороженое, попкорн, конфеты. Всё, что могло хоть как-то задобрить Ала. Успев запутаться, куда идти, Кику натыкается на… кота. Вернее, котёнка. Маленького, голубоглазого, белого и грязного котёнка. Да и не Хонда на него натыкается, а тот ему прямо под ноги бросается и мяучит. Трётся своим маленьким тельцем о его ноги, размахивая коротким хвостиком, дрожа, ходит по ногам своими маленькими лапками. Он до боли напоминает Кику Альфреда после собрания. Он наклоняется, чтобы погладить животное, а в голове мелькает глупая мысль: «Может, взять с собой?». О да, Америка любит животных. Стоит Кику поднять белобрысого котёнка, как он тут же вцепляется в его футболку под курткой. — Какой тёплый… — почему-то японец чувствует себя спокойней с этим маленьким существом под боком. Он слабо улыбается сам себе и снова заходит в магазин, за кормом. — А теперь в мой пункт прямого назначения. На этот раз Япония знает, куда идти. У Ала дом не далеко от магазина, и вот Хонда уже стоит у ворот. Он неуверенно стучит в них, оглядывая участок. Входная дверь открыта и оттуда вскоре высовывается блондин. Кику хочет обрадоваться, но внезапно понимает, что это не Америка. — Что ты тут делаешь..? — спрашивает он. — Тот же вопрос! — шипит датчанин. Повисает долгое молчание.