***
Мэттью просил прощения. Перед ним! Мэттью жаль. Альфред слишком рад, чтобы замечать что-то дальше своего носа. Всё же, правильно он не поверил инстинктам и этому странному тону. Всё будет хорошо. — Ну, что, Альфи? Как тебе? — слишком быстро. Альфред не понимает, слабо мычит в чужую руку, наконец обращая внимание на убранство комнаты. Его глаза широко распахиваются. Нет! На кровати были кандалы. Не настоящие, конечно, кожаные, но на тяжёлых цепях. Ошейник. Странного вида коробка. Окно было закрыто, тут полутемень. Но Альфред чётко видит плеть. Он дёргается назад, порывается убрать руки брата, а ноги подгибаются сами. Нет. Нет. Не может быть. На потолке пустое изображение. Мэттью тащит его на кровать, несмотря на всё сопротивление паникующего близнеца. — На этот раз ты так просто не отделаешься, — шепчет он на чужое ухо. Альфред загнанно смотрит на него, отворачивается, пытается что-то сказать. — Я правда хотел извиниться. За то, что не сделал больше. Наконец, канадец валит Ала на кровать. Тот мгновенно начинает вырываться, отползать, не даёт словить свои руки, пока его не заставляют уткнуться носом в простынь. Нет, не может быть, так не бывает! Неужели Мэтт не шутит? Он трогает его сзади, не даёт свести ноги, а когда несчастный начинает задыхаться, наконец сковывает его руки кандалами. Глаза Америки уже наполнены слезами, он пытается перевернуться. Ужас накатывает с головой, он в нём задыхается. Этого больше никогда не случится! Он больше не позволит! Руки брата сдирают с него штаны, задирают рубашку. Тело Альфреда сводит дрожью, он пытается пнуть брата. Тот снова заставляет его уткнуться лицом в кровать, выпятив зад. Ал в ужасе пытается просить, пытается сказать хоть что-то. Он не верит, что это происходит. Не верит, что такие родные руки сейчас разводят его ягодицы и касаются отверстия. Он снова начинает задыхаться, но всё равно отодвигается, всё равно хотя бы мычит, сильнее выгибаясь от нежеланных касаний. Это должно остановиться. — Хах, знаешь… — пальцы без смазки, резко, толкаются внутрь. Америка хрипло вскрикивает, подскакивая. — Я так мечтал об этом моменте. Жаль, что ты не смотришь на меня, я бы хотел посмотреть на твои слёзы. Ты такой, на самом деле, тупой. Зачем ты приехал? Не хватило прошлого опыта? Движения внутри ощущаются слишком чётко. Альфред извивается, всхлипывая всё громче. Чёрт. Чёрт. Он не хотел этого, он боялся этого, он молил Бога о помощи. Кажется, по бедру уже стекает струйка крови, а пальцы всё не останавливаются, царапают стенки изнутри. Штаты сминает ногами покрывало, пытается ползти вперёд, однако, вторая рука канадца перемешается на его бедро. И он сжимает цепи своими собственными пальцами, таки в состоянии вдохнуть. — М… Эээ… Хх… — он не может даже просить. Жалкий, ничтожный, слабый. — Что, решил всё же подать голосок? — Внутрь пытается протолкнуться третий палец. Без смазки это слишком сложно, да и американец извивается ужом на сковородке. — Ну же, братец, разве тебе не нравится? В прошлый раз ты стонал, как бешеный. Америка неожиданно застывает. Его начинает трясти ещё сильнее, в глазах плещутся унижение и боль, он качает головой, хрипло пытаясь произнести: «Нет». Мэттью ухмыляется, вытаскивая пальцы. Он нарочно вытирает их о чужое тело, чувствуя, как то дёргается в сторону. Ал чувствует — он стёр себе запястья. Несмотря на это, он снова и снова дёргал руками, стремясь их освободить. Он чувствовал, что ничего хорошего не выйдет. Канада гладит его подушечками пальцев, едва касаясь, царапая короткими ноготками. — Шлюха ты, Альфи. Последняя, — смеётся он, шлёпая близнеца по напряжённым ягодицам ладонью. Тот содрогается и ещё сильнее зажимается, пытается свести ноги. Ему хотелось сдохнуть, прямо сейчас провалиться сквозь землю, только бы не чувствовать это снова. И не слышать. — Как же громко ты стонал, как отчаянно скакал на чужих членах… Жаль, что это был не я. Почему он так говорит? Альфред сжимает пальцами цепи. Мэтт берёт в руки плеть? А дальше, словно в замедленном действии: Ал не видит, но чувствует, как она рассекает воздух, он сжимается, но та всё равно ударяет его. Больно, неожиданно, с силой. С губ срывается выдох, он жмурится, зарываясь носом в простынь. Хах, Мэтти даже подушки ему не оставил. Остаётся только кусать простынь, чувствуя быстрые удары, не имея никакой возможности с ними справиться или уйти от них. Так хотелось потерять сознание, но, как на зло, то не желает его покидать. Америка медленно начинал чувствовать, насколько он глуп на самом деле. Канада был одним из тех, у кого на него самый большой зуб. Родной брат… Просто смешно. Надеяться, что кровные узы помогут, спасут от подобного — не это ли глупость? Да и разве могут они быть кровной семьёй? Слёзы льют из глаз с новой силой, руки уже болят, но сильнее всего болит задница. Кажется, он чувствует кровь. Мэтт молчит, видимо, слишком погружён в своё дело. Да, прислушавшись, помимо ужасных шлепков, американец слышит быстрое, громкое и сбитое дыхание близнеца. От того только хуже. Он не может перестать вслушиваться в него, когда уже начинает вскрикивать и откровенно рваться из рук. От боли, наверно, скоро начнёт темнеть в глазах. Нужно было всё же убить себя. Тогда этого никогда бы не произошло. А ещё лучше, пожалуй, было бы никогда не рождаться. Всё заканчивается внезапно. Чужие руки мнут это «искусство», заставляя его раз за разом кусать губы и жмуриться. Он больше не хотел издавать ни единого звука. Уильямс его переворачивает, справившись с вялым сопротивлением. Теперь Ал смотрел в его глаза, и думал. А что он пытался защитить? От чего он бежал? У него уже всё отняли. Даже право на собственное тело. Даже право на воспоминания. Это, наверно, было случайно, ведь они навряд ли хотели заходить так далеко. Они хотели наказать, сделать больно, показать ему его место. А его место — на полу, под остальными.***
А вот и подушка. Мэтт брезгливо подкладывает её под кровоточащие бёдра брата, поднимая их. Он снимает с себя штаны, со смехом замечая, что голубые глаза за ним безотрывно следят. Ему нравится видеть этот отчаянный, сломанный взгляд, чувствовать, как Альфред дрожит под ним, ощутимо пытается свести ноги. Он подстраивается к отверстию, затем дотягивается до пульта. Одна кнопка. Видео проигрывается прямо на потолке. Звук стонов Америки наполняет комнату. Взгляд того стеклянеет. — Н… Нее… — Альфред жмурится, пытается закрыть теперь уже скрещенными руками уши. — Не надо? — усмехается Канада. Прибавляет звук, с удовольствием чувствуя, как Ал пытается отодвинуться. — А что такое? Альфи, тебе стыдно? Он хватает брата за вялую плоть. Тот содрогается, в отчаянии дёргается и извивается, не в силах смотреть ни туда, ни туда. Канада смеётся, нарочно медленно ведёт рукой, размазывая одинокую струйку крови по всему стволу. Ему думается о том, как они оба докатились до этого. Как ему в голову пришла мысль изнасиловать самого близкого ему человека? Как давно? Ведь он его любил, нечего скрывать. Он любил это трясущееся, рыдающие сейчас существо, безвольное и беспомощное. И сейчас унижал его так жестоко. Движения рукой ускоряются, Ал жмурится, отворачивается от него. Однако, он всё равно слышит все эти стоны, шлепки, признания… Канадцу нравится раз за разом то ослаблять хватку, то сжимать пальцы сильнее, то потирать ладонью головку. — Х… Хва… Тит! — Выстанывает Америка, невольно выгибаясь. — М-мне… Ж-жа. Ль. Рыдания становятся всё громче. Он возбуждался, и не мог ничего с этим сделать. Канада понимал, что Ал извиняется от того, что у него нет другого выхода. От того, что он больше не в силах такое пережить. Он всё ещё в рубашке. Второй рукой Мэттью расстёгивает её, пуговицу за пуговицей, чувствуя, как рвано и загнанно дышит близнец. Тот жмурится, когда его грудь оглаживают. Он хрипло говорит, что не хочет, почему-то срывающимся голосом, запинаясь, словно забыв, как вообще говорить. Канада делает вывод, что это от ужаса. — Тшш, тшш, — шепчет он, склоняясь над быстро вздымающейся грудью, целуя её, прикусывая соски. — Это ведь приятно. Я знаю, не упирайся. Такой шлюхе, как ты, приятно и подавно. Сейчас он видел, насколько Америка на самом деле похудел. Раньше это были догадки. Но его обычно загорелая кожа была слишком бледна, особенно для лета. У него выпирали рёбра, причём, очень сильно. Живот как-то даже впал, разгладился, хотя Мэттью помнил, что на собрании у Ала ещё был небольшой животик. Он сжимает его член посильнее и оставляет засос на груди, слыша отчаянно-громкий стон. Сейчас его стоны совсем отличались от тех — рваные, задушенные, заведомо хриплые и совсем отчаянные, словно Альфреда загнали в угол и собираются убить. Он, наверняка, так и чувствует. Далее остаётся только отстраниться и, наконец, войти. Альфред задыхается в плаче, выгибается, всем телом передёргиваясь. Мэтт гладит его по бёдрам, начинает двигаться, пытаясь найти ту самую заветную точку. Это оказывается не так-то просто. Приходится, к тому же, придерживать бёдра американца руками, так как тот извивался и хрипло умолял прекратить унижение. В мимолётном порыве Мэттью целует его, ловит губами эти всхлипы и беспомощные стоны. Альфред всё время норовит разорвать поцелуй, жмурится, кусается, а его стенания с записи слышатся неожиданно чётко. Ему было очевидно плохо. Сейчас Канаде всё равно, любые его желания затмило влечение, стремление обладать и кончить прямо внутрь. — Ч-чёрт! — рычит он, отстраняясь. На языке привкус крови, он злится, ускоряется. — Ты сам напросился, Ал! Кусать бьющегося под ним Ала приятно. Мэтт оставляет всё больше засосов. Тому, очевидно, это нравится не меньше. Может, из-за того, что канадец наконец нашёл простату, а может от внутреннего желания уйти от этой разрывающей боли хоть на несколько секунд. В любом случае, он вскоре начинает поддаваться. Уильямс сам невероятно от подобного возбуждается и, не рассудив, освобождает братские руки, видя, что там уже кровь. Америка и не пытается его отстранить, он обнимает его за шею и утыкается носом в плечо, бессильно шепча его имя. Он слишком устал? Им не нужно слишком много времени, чтобы кончить. Мэтт кончает первым, глубоко внутрь, и только затем помогает с этим Алу. Тот так трогательно всхлипывает, когда выгибается. Ни о каком оргазме не может быть и речи, однако, ему стало полегче. Канадец из него выходит и вытирает его губы в порыве нежности. Альфред дёргается в сторонуот него, жмурясь, как будто ожидая удара. Он всё ещё рвано дышит, его всё также трясёт, а плачет он уже так тихо, что близнец его и не слышит. — Я… Не могу… Б-больше… Больше н-не могу! — внезапно чётко говорит он, пытаясь сесть, подтянуть к себе ноги. Как только это выполнено, он закрывает уши руками, впиваясь стёртыми от держания за цепи пальцами в волосы. А Мэттью уже и забыл о записи. Он прислушивается. Сколько раз это видео уже проигрывалось? Он выключает его, и проектор на полу тоже. На Альфреда жалко смотреть. Он весь сжался, всё ещё зажимал уши руками и всё не мог перестать рыдать. Когда Мэтт касается его плеча, он видит в его глазах ужас. — Н-нет! Не снова! — Джонс отпрянул от прикосновения. — Я… Больше не буду! — Больше не будешь что? — спрашивает Канада, с каким-то даже сочувствием наблюдая за ним. — Н-надоедать, плевать на тебя, я больше не буду п-приходить к тебе, и оставаться на н-ночёвки. Я могу даже больше н-не говорить с тобой, х-хочешь? — Альфред впивался тусклыми глазами в его лицо, ожидая разглядеть признаки агрессии. — Я… Ч-что угодно. Прости меня, з-за всё. Я не знаю, на что к-конкретно ты злишься, но я могу больше не попадаться тебе не глаза! Т-только не надо… Больше… Мэттью застывает. На сползших рукавах рубашки он видит шрамы. Если они не зажили, то они новые. Он тянется к американцу, чтобы убедить в том, что всё не так, что он просто срывал свою злость, но, оказывается, сказать это ему в глаза, когда он уже потерял всю веру в свою хоть какую-то, хоть для кого-то, значимость гораздо сложнее, чем в мечтах. Как он мог даже предлагать такое? Исчезнуть из его жизни? Мэттью не мог представить себе долгой жизни без Америки. Тот всегда был его личным солнцем, всегда помогал, всегда… любил. Но сейчас его «Солнце» сидело на расстоянии вытянутой руки и рыдало от этой ужасной обиды, желая исчезнуть. Сам Мэттью не оказался готов пожинать плоды своих действий. Он ужасно хотел извиниться перед братом за все те вещи и поступки, что он сотворил: за ту боль, которую заставил перетерпеть дважды; за то унижение, в которое окунул несчастного с головой, заставляя забыть остатки своей гордости и уверенности. А, хотя… Какой смысл? Исправляться уже поздно.