Уже поздно исправляться.

Страшно. Альфреду страшно, он редко это признаёт. Как бы он ни смирился со своей участью, ему всё ещё страшно смотреть на Мэттью, видеть, как он ест и как он двигается, слышать его голос. Страх сжимает его внутренности и не позволяет нормально дышать. На протяжении всего завтрака Альфред уверен, что сейчас что-то произойдёт, и от этого ему хочется плакать. Движения Канады всегда были такими резкими? Его голос всегда был таким раздражённым? После практически бессонной ночи с Мэттью в одной кровати Джонс чувствует себя пустым. Ощущение тепла под боком, дыхания на шее… Пугали. Он уже знает, что и как будет делать дальше, он понимает, что нужно уходить. Нужно собирать вещи и уходить, завтра у Мэттью уже день рождения, а значит, будут гости. А если будут гости, то будет опасность. Альфред не готов видеть их так скоро. Он бы с радостью не видел вообще никого. Мэттью уходит, он провожает его взглядом и вздыхает, быстро поднимаясь. Боль немного утихает. Альфред быстро составляет всю посуду в раковину и уже хочет начать мыть, однако вспоминает, что у него содрана кожа. Придётся с этим подождать. Звонок. Звонок? Америка подскакивает на месте и поправляет одежду, начиная нервно теребить бинты на руке. Неужели Мэттью уже кого-то пригласил? Голос кажется знакомым. Это… Дания? Да, стук продолжается, а голос Хенрика звучит всё раздражённее. Канада, кажется, удивлённый не меньше самого американца, подходит к двери и открывает её, снимая несколько замков. Он так закрылся, чтобы Альфред не сбежал? Предусмотрительно. Ал только усмехается себе под нос, а его дыхание быстро сбивается. Американец отходит от дверного проёма и оглядывается, не зная, куда себя деть. Не придумав ничего лучше, чем встать у окна, он кладёт руки на подоконник, охлаждая внезапно горячие ладони, и выглядывает. Под окном стоит машина с американскими номерами, которой вчера определённо не было. — Где он?! — слышится откуда-то сзади злой голос Хенрика. Альфред вжимает голову в плечи и сглатывает. Нужно оставаться спокойным, с какой бы целью Дания не приехал. — Н-на кухне, — слышится робкий голос Мэттью. В голове Америки мелькает вопрос: настоящий ли это голос? Неужели это не игра на публику, не притворство? Потому что внутри Канады гораздо больше злости и желания мстить, чем может показаться на первый взгляд. — Альфред! Время замедляется. Альфред буквально слышит удары своего сердца и быстрые шаги Хенрика по направлению к кухне, к нему. Он сам поворачивается, чтобы посмотреть на датчанина. Злости в его глазах нет, только испуг и волнение. Датчанин хватает его за руку, и Альфред не вырывает её, пусть и желает этого больше всего на свете. Хватит. Хватит касаний. Почему все трогают его? Он не противится, когда Хенрик слегка отодвигает бинты, чтобы увидеть, что под ними. Не противится, когда он возвращает их на место и с ужасом хватает вторую его руку. Там всё точно также. Те же рваные раны. Ничего интересного. Америка стоит безмолвно, словно кукла, прекрасно осознавая, что происходит, но не до конца понимая, что это в самом деле происходит с ним. Страх проходит, внутри его души остаётся только безразличие. Плевать. Пусть делают, что хотят. Убедившись, что Ал в относительном порядке, Хенрик разворачивается к Мэттью. Альфред видит волнение и опасение в фиалковых глазах. Он ничего не говорит и ничего не делает, лишь склоняет голову набок, наблюдая за тем, как Дания трясёт его брата и кричит на него. Затем он за шкирку тащит того в комнату и захлопывает дверь. Видимо, чтобы Альфред не видел, что там происходит. Пусть. Возможность двигаться возвращается через, вероятно, минуту. Американец поправляет бинты ещё раз, закрывая все раны заново, так, чтобы их совершенно не было видно. Когда это сделано, Джонс глубоко вдыхает и тихо направляется в комнату, в которой сегодня ночевал. Словно через вату слышатся отчаянные извинения Мэттью, оправдания. Почему он оправдывается? Пожалуй, Альфреду всё равно. Прикрыв дверь своей комнаты, американец глубоко вдыхает и оглядывает помещение. Следуя своим порывам, он заправляет постель, взбивает подушку и поправляет фотографии на стене. Он не понимает, зачем это делает. Альфред останавливается посреди комнаты и пустым взглядом смотрит в стену, туда, где как раз висит фотография с Дня Независимости. Как бы Джонс не пытался сосредоточиться, у него это не получается, перед глазами всё плывёт. Он поправляет Техас и одёргивает руку, словно от огня. Сглатывает. Через некоторое время в комнату врывается Хенрик. Он взъерошен, дышит прерывисто, у него опухшие глаза. Плакал? Костяшки пальцев красные, и на них кровь. Следом за ним в комнату заглядывает Мэттью: с заплывшим глазом, кажется, сломанным носом и стекающей с уголка губ струйкой крови. Альфред почти видит будущие синяки на его руках. Так это была драка. От осознания этого внутри ничего не движется. Ему плевать. Когда они с Хенриком проходят мимо Мэттью, тот что-то тихо шепчет под нос и ловит брата за рукав. Альфред послушно останавливается и поднимает одну бровь. Мэттью вздрагивает и отпускает его. — Куда мы идём? — спрашивает Америка. Хенрик останавливается, как вкопанный, и оборачивается, смотря в ему глаза. — Домой, — выдавливает из себя он, на какую-то секунду порываясь взять Альфреда за руку, — В Америку. — Ох, — вздыхает Альфред, — Тогда мне лучше переодеться… — Мы купим тебе одежду по пути, — настаивает Хенрик. «Хорошо», — думает американец. Он лишь забирает телефон и свою сумку с документами с кухни, где оставил их перед… Перед. Далее они в неловком молчании спускаются вниз, к машине. В той душно, даже несмотря на то, что Альфред в футболке и шортах. Он нервно вздыхает от одной лишь мысли о долгой поездке в машине. Будет больно и неудобно. Но пусть. Он садится на пассажирское сидение и на автомате пристёгивается, стараясь не обращать внимания на ёрзающего на водительском сидении датчанина. Тот заводит машину и выезжает на дорогу. Тишина. Ал не хочет говорить, зато ему интересно, что может быть сейчас на радио. Он включает музыку и некоторое время настраивает частоту. Где-то на дальней кромке сознания мельтешат цифры, он пытается поймать эту мысль. Ближайшей американской станцией оказывается «Bluegrass planet radio», на ней он и останавливается. Пальцы Дании сначала нервно стучат по рулю, затем он успокаивается и постукивает уже в ритм. Несколько раз он поворачивается к американцу, явно желая что-то сказать, но каждый раз передумывая. Альфред замечает это, однако не спрашивает. Он закрывает глаза и погружается в музыку. — Ал, — в конце концов зовёт Хенрик, — Слушай… То, что произошло… — Не утруждайся, — безразлично отвечает ему Альфред, даже не открывая глаза. Его рука невольно тянется к шее, где до сих пор видны чужие засосы, но, не достигнув её, опускается, — Это не важно. — Нет, это важно! — немного повышает голос Хенрик. Альфред вздрагивает и распахивает глаза, напряжённо и отчасти вопросительно смотря на него. Дания кусает нижнюю губу, затем облизывает её, нервно сжимая руками руль. Его взгляд устремлён на дорогу, однако сосредоточенности в нём нет. — Это важно, — повторяет он немного спокойнее, убавляя звук радио одной рукой, — Мы искали тебя. Уж не знаю, что произошло между тобой и Су, он не хочет об этом говорить, но мы с ног сбились в поисках тебя. Я подумал, что ты можешь быть у брата. Надо было раньше догадаться, может, я успел бы… Остановить это. Мне жаль, что тебе снова пришлось это пережить. Откуда в голосе Хенрика нотки вины? Альфред глядит в окно, не фокусируясь на мелькающих за стеклом домах и деревьях. Он ничего не хочет говорить: голос всё ещё слишком хриплый, а слова кажутся слишком тихими даже ему. И всё же… — Не твоя вина, — бросает он, — Мне просто не следовало уходить. — Это и не твоя вина тоже, — восклицает Хенрик. Громко. Альфред дёргается, — Ты, ты не виноват. Это всё этот мудак… Альфред, не смотри на меня так. Он мудак. Он твой брат, и поступил так… Делает вид, что раскаивается, но я ему не верю. Ты даже сидеть без ёрзанья не можешь! И не говори мне, что я не прав. — Прав, — кивает Альфред, — И всё же я сам виноват. Я сам туда пошёл. Мог бы догадаться, чем всё кончится. С губ Хенрика срывается раздражённый вздох. Америка вздрагивает и замолкает, уставившись в окно. На этот раз он концентрируется на том, что видит: редкие домики, ещё более редкие люди, лес, лес, лес… Канада никогда не казалась ему такой пустынной, как сейчас. Альфред чувствует, что на его душе тихонько-тихонько скребутся кошки, и он даже не понимает, почему. Он сказал правду, Дании правда не нравится. В чём беда? Ал не понимает, а разбираться — не желает. Пусть так. Дания молчит, молчит вплоть до границы. Уже на территории Америки он подаёт голос. Говорит тихо, осторожно. О том, что реакция остальных на него может быть неоднозначной. О том, что, скорее всего, ему придётся терпеть осмотр и потом долго лежать. Альфред фыркает с тихим смешком: — Даже если я вам откажу, вы просто меня усыпите, как Су сделал в первый раз. На это Хенрику сказать нечего. Он только нервно вздрагивает и бросает на него полный вины и сочувствия взгляд. Альфред желает только одного. Окончания притворства. Зачем Хансен притворяется, что ему не всё равно? Зачем жалеет его? Джонс уже прекрасно осведомлён, что для остальных никакой важности он не несёт, так зачем продолжать гнуть свою линию? К горлу подкатывает ком. Неужели им так нравится мучить его? Или, может, у Дании свои планы? Перед глазами на мгновение темнеет, Альфред сжимает руки в кулаки и глубоко вдыхает. Не поддаваться панике. Тем не менее, за подобными мыслями и проходит большая часть поездки. Они пару раз останавливаются на заправках, и Альфред покупает себе низкокалорийные батончики, один раз — Колу. Дания за ним следит так пристально, что кровь в жилах стынет. Хищники во время охоты так за жертвой не наблюдают, как Хансен следит за ним. Словно Альфред этой Колой разобьёт себе голову или украдёт что-то из магазина вот этими руками. Хенрик, к слову, одолжил ему свою куртку, чтобы без недоразумений выходить из машины. На первой заправке при виде Ала работники чуть не вызвали полицию. Альфреду даже немного смешно: все делают вид, что им до него есть дело, даже незнакомцы. — Приехали, — наконец, произносит Хенрик, останавливаясь у «7/11». — Тут недалеко есть магазин одежды. Также купим еду. Идёт? — Говоришь так, словно у меня есть выбор, — хмыкает Альфред. — Я сделаю вид, что не слышал этого. Первым делом они направляются за одеждой. Американец не хочет брать свитер или джемпер, поэтому они высматривают ему лёгкую рубашку, а также джинсы, закрывающие ноги с царапинами, синяками и засосами. Тут Альфред не протестует. Он находит себе утешение в том, что так его не будут разглядывать. Хенрик пытается пробраться к нему в примерочную, надеясь увидеть, что творится под одеждой, но Америка останавливает его, напоминая о личном пространстве. Удивительно, но ему комфортнее так, в закрытой одежде. Жарко, да, но Ал надежно закрыт от чужих взглядов. После покупки он возвращается в примерочную. Ал одёргивает рукава, застёгивает их, поправляет воротник и выходит из этого маленького закрытого помещения. Были выбраны светло-голубые джинсы и чёрная рубашка. — Тебе идёт, — улыбается Дания, в его глазах почти искреннее восхищение. — Ага, — безразлично говорит Альфред, уже направляясь к кассе. За его спиной вздыхает Хенрик. Американцу всё равно, его грусть стискивает напряжение при выходе из магазина. Много людей. В супермаркете также есть камеры. Если его правительство узнает, где он… И откуда возвращается… У него будут проблемы. Сама мысль о контакте с его людьми также пугает. Они на инстинктивном уровне чувствуют его состояние, слишком опасно. Однако искушение побывать в родном магазине перевешивает. Тут прохладно. Альфред выдыхает, наконец немного расслабляясь. Хотя бы немного побыть в прохладе ему никогда не мешает, особенно летом. Даже дышится немного проще. Ноги сами несут к холодильнику с напитками, взгляд бесцельно блуждает по полкам, ни за что не цепляясь. В итоге Ал берёт тёплую воду. Дальше путь лежит в отдел с перекусом. Хенрик сказал, что сам всё купит домой, а Альфред не стал с ним спорить. Здесь он сначала порывается взять чипсы, но одёргивает руку и прикусывает губу. Нет. Точно нет. В итоге он снова берёт батончики, а у кассы также добавляет жвачку. — Не очень хочешь есть? Приличное время едем уже, — спрашивает Дания, вскинув брови. — Вообще не хочу, — признаётся Альфред. Хенрик шмыгает носом, мол, понял. Америка сам оплачивает все покупки и порывается помочь Хенрику с покупками, однако тот отказывает ему и указывает взглядом на его руки. С тихим «оу» Альфред позволяет ему собрать все пакеты в кучу и отнести в машину. Сам он садится на своё место и пристёгивается, держа в руках воду и батончики. Хотя бы это ему можно держать. До Нью-Йорка осталась ещё пара часов. Просто перетерпеть. А затем вернуться домой, в объятия ещё одним «заботливым» с какими-то своими планами, и быть их послушным зверьком. Эта мысль не пугает его. Пусть заботятся о нём, как о маленьком ребёнке. Это внимание, а Альфред любит внимание. Даже такое. Они всё время осторожничают рядом с ним, не говорят о том, о чём надо говорить, всеми правдами и неправдами избегают упоминаний остальных стран. Впрочем, в компании Кореи, Дании и Японии он действительно ребёнок. Вероятно, им просто не о ком заботиться. Это не новость. Тебе что, язык отрезали или в глотку затрахали, а? Воспоминание заставляет Альфреда дёрнуться и выронить один батончик. Он пытается сохранять спокойствие, но следом вспоминается весь разговор. Тряпка. Придурок. Действует на нервы. Вихрь мыслей заставляет желать закрыть уши руками и закричать, чтобы они заткнулись. Альфред осознает, что совершенно не хочет туда. К Корее и Японии. Не хочет. Он не готов притворяться, что всё в порядке, что любое касание одного из них не вызывает у него волны ужаса, что они с Кику всё ещё друзья и что он его простил. Как бы Америка не желал простить японца, он не может. Не может, потому что воспоминаний слишком много, времени слишком мало, этой жалости в чужих взглядов предостаточно, а касаний чрезмерное количество. Он просто хочет побыть один. Бежать, однако, больше некуда — они всюду его найдут, даже в другой стране. Почему они обязаны следовать за ним и «спасать» его? Почему его не могут просто оставить в покое, чтобы он работал и был полезным? Им так нравится видеть его в таком жалком состоянии? Не Альфреду их винить. Наверное, за его болью интересно наблюдать. Они наверняка чувствуют себя отмщёнными. Щёлк. Альфред открывает банку и делает несколько больших глотков, жмуря глаза. У него такое чувство, что сейчас в очередной раз заплачет. В очередной раз от собственных мыслей. Замечательно. Хочется хлопнуть себя по лбу, но тогда и без того внимательный Дания заметит и начнёт его успокаивать. Сейчас американцу это не нужно. Он пытается вдохнуть поглубже, сглатывает, отпивает ещё воды. Она кажется ему сладкой. И воздух. Воздух тоже сладкий. Правая рука невольно ложится на шею, потирает загривок, на котором, должно быть, следы от пальцев Мэттью, когда тот вжимал его в кровать. В голове щёлкает. Америка открывает зеркало, прижатое к потолку машины, и осматривает себя. Засосы видно даже из-за ворота, также пара синяков и укусов. Плохо. — Всё хорошо? — спрашивает Хенрик, ненадолго отвлекаясь от дороги. — Да-да, всё хорошо. Альфред внезапно понимает, что декорации вокруг знакомы ему. Они почти приехали. Он закрывает зеркало и откидывается на кресло, мысленно считая. На 1002 счёт они останавливаются напротив ворот. Джонс безнадёжно вздыхает. Нет выбора. Он не сможет заново сбежать, всё равно никуда. Он собирает в охапку подтаявшие батончики, банку и свою сумку, выходит из машины и вдыхает тёплый воздух, толкая калитку внутрь.