Уже поздно исправляться.

— Значит так, Альфред. Если ты не хочешь, чтобы это прекратилось, то должен сотрудничать. Ясно? — Жестоко, Кику. — Я говорю так, как есть, — шипит японец, слегка сжимая руки в кулаки. — Да, мне тоже не нравится такое положение дел. Последнее, чего мне хочется — это недоверие Альфреда. — Правда? — горько усмехается американец. Кажется, Кику хочет шикнуть на него, но сдерживает своё шипение при себе и глубоко вдыхает. Америка невольно сжимает в руках одеяло, находя некоторое успокоение в том, что он может чувствовать что-то под руками и сжимать это что-то, как антистресс. Ткань шёлковая, такая приятная на ощупь, что вовсе не хочется выпускать её. Пару раз сидящий рядом Ён Су пытается забрать её из его рук, однако Ал каждый раз дёргается в сторону. — Да, правда, — говорит японец, глядя прямо в глаза Альфреда. Тот отводит взгляд. — Фред, я понимаю, что сейчас ты не хочешь, чтобы тебя трогали и постоянно вели за тобой наблюдение. Однако это необходимо для твоего восстановления. Можешь убеждать нас всех в своём мифическом «замечательном ментальном здоровье» сколько хочешь, мы не перестанем. — Знакомая песня, — качает головой Джонс. Кику дёргается и поджимает губы. Альфред почти чувствует себя манипулятором, пусть даже подобные заявления срываются с языка сами по себе. Старая привычка комментировать события переросла теперь в сарказм и насмешку. Остальным это не нравится, впрочем они не останавливают его. Кажется, Хенрик упоминал, что это может быть защитным механизмом. Сам Альфред уверен, что это не так. — Что будет, если я попрошу вас всех уйти? — прерывает неловкую тишину Америка, вскидывая брови. — А с чего бы тебе это делать? — вмешивается Корея. — Просто ответь. — Эм… Наверное, мы уйдём. Почему-то я не думаю, что ты сделаешь подобную глупость. — Смело с твоей стороны, Су. — Я не шучу! Я не хотел бы в твоём состоянии оставаться одному в этом доме. Чувствовал бы себя в опасности… — Ты описываешь свои чувства, — вздыхает Альфред, перекатывая ткань между пальцами. — Что не значит, что ты не прав. — И твой ответ? — спрашивает Кику. — Да, я буду сотрудничать. Не люблю, когда меня усыпляют, связывают или затыкают, — вздыхает Альфред, обнимая себя за плечи, — Удивлён, что вы вообще решили спросить моего мнения. Мне казалось, что сейчас это не принято. — Альфред! — Давай, Джап, скажи, что я не прав. Молчание. Альфред чувствует себя подростком, и всё же не может сдержать грустной усмешки. Им ему нечего противопоставить, и все это знают. Следующие дни наполнены скучной рутиной: перевязка, обработка ран, приёмы пищи (даже если он совершенно не хочет есть), прогулки, попытки эмоциональных разговоров. Франклин позволяет делать с собой, что угодно, пусть ему и мерзко само осознание, что его трогают и заставляют его говорить о подобных вещах. Некоторые процедуры он делает сам, самые интимные и заставляющие вспоминать. *** — Нью-Йорк? — переспрашивает Америка, подняв голову от книги, — Мы не можем поехать в Нью-Йорк! — Неужели ты не хочешь отпраздновать свой день рождения? — поддразнивает Хенрик, забирая книгу из его рук. — Тебе нужно социализироваться, Фред, — подтверждает Япония. — Кто бы говорил! — возмущенно отвечает Альфред, стараясь не показать паники, — Там слишком много людей. Они все будут оборачиваться на меня, вы же знаете! И это не мой день рождения, это День Независимости. Разные вещи. — А ты помнишь, когда появился? — смеётся Хенрик. — Справедливо. Но я никуда не еду, ясно? Можете праздновать без меня. Говорят, будут замечательные фейерверки, в городе наверняка праздник… Вам понравится. — Ты несправедлив. Ну же, раньше тебе нравился этот праздник! — как можно веселее подначивает датчанин. — Я не в состоянии. Если кто-нибудь из них меня узнает, начнётся ажиотаж, а потом они почувствуют, что со мной, и бум. Праздник испорчен. Мы вернёмся домой, я скажу вам катиться на все четыре стороны и останусь умирать в одиночестве, как и хотел изначально. — И когда ты стал таким пессимистом? — вздыхает Корея. — Ал, дай нам шанс. Мы этого не допустим. Всё просто замечательно пройдёт. Никаких слишком людных мест, никаких знакомых. Всё будет хорошо. — Нет! Видимо, его «нет» принимают за «да». Уже через полчаса все страны забираются в машину Альфреда, впрочем, не пуская его за руль. Вместо этого ведёт Дания, что вызывает у него огромную волну веселья. Сам американец располагается на пассажирском сидении и молча радуется, что за всё это время научился абстрагироваться от перепалок Кику и Ён Су. Впрочем, стоит отдать им должное: они шипят друг на друга только пару раз, видимо, не желая портить праздник. Праздник… Как бы Америка не избегал мыслей о прошлых празднованиях Дня Независимости, он не способен не думать о них. Как он может забыть о них, когда на новый Айфон ему написывают и названивают другие страны? Как он может забыть о них, когда они едут в его машине в Нью-Йорк? Туда, где Альфред в основном и празднует свой «день рождения». И остальные это знают. Только раньше это было огромное торжество с пейнтболом, или парашютными прыжками, или экскурсиями, или походами по паркам развлечений, а не поездки в неловкой тишине под звуки радио. Альфред вспоминает, как приглашал множество стран и зазывал их всеми возможными способами, пытался придумать программу так, чтобы устроить всех гостей… С помощью Мэтта. Он невольно сжимает руки в кулаки и хмурится, качая головой. Нет, нельзя думать о нём. Нельзя думать о том, как они вместе праздновали оба праздника и о том, как сильно Альфред доверял близнецу. — Всё хорошо? — спрашивает Дания, вырывая его из мыслей. Альфред дёргается и кивает, разжимая кулаки и глубоко вдыхая. — Я в порядке. — Уверен? Может, остановимся в какой-нибудь закусочной? — заботливым шёпотом предлагает Хенрик. — Нет, нет. Я так понимаю, что мы всё равно едем в какой-то ресторан. Всё хорошо. Хансен, вероятно, ему не верит, но всё же не продолжает расспрашивать. Слава богу. Видимо, сегодня тот самый день, когда Альфред может спокойно жить и психовать. С упором на последнее. Чем ближе они к городу, тем сильнее его обволакивает тревога. Кажется, что редкие прохожие оборачиваются на них и провожают машину взглядом. Единственный раз, когда они останавливаются, Альфред едва ли сдерживает свой порыв сбежать. Как ни старайся, а Нью-Йорк огромный город почти с девятью миллионами жителей. В нём просто не существует малолюдных мест, их нет по дефолту. Альфред знает это. Альфред знает это и невероятно этого боится, поэтому постоянно оглядывается по сторонам при въезде. Стейтен-Айленд встречает их хорошей погодой. Хоть что-то радует. Джонса слепит солнце, но он не закрывается от тёплых летних лучей, только прикрывает глаза и подставляет им лицо. Может, всё будет не так плохо? На мосту Веррацано-Нэрроуз как всегда множество машин. Так громко. Альфреду отчасти хочется закрыть уши руками, сжаться в комочек и исчезнуть. Например, прыгнуть в воду прямо с моста… Какие глупые мысли. Американец качает головой и пытается разглядеть номера проезжающих рядом. Попытка совершенно бесполезная, с его-то зрением и ослепляющим солнцем, но всё же большинство, кажется, нью-йоркцы. Несчастные люди. Альфред одновременно хочет жить в подобном большом городе и одновременно ему хочется расстрелять половину проживающих там грубых людей. Особенно сейчас. Мимо проезжает пара свадебных лимузинов, и Джонс не может сдержать улыбки. Хороший солнечный день для свадьбы. Всё же жизнь продолжается. Его попутчики тоже немного оживляются. Альфред слышит, как Хенрик что-то рассказывает вполголоса и как тихо посмеивается Корея, а Кику едва-едва улыбается, смотря в окно. Интересно, он слушает или тоже потерялся в своих мыслях? За окном как раз набережная, с её редкими зелёными парками и множеством резвящихся подростков. Повсюду развешаны флаги, люди явно в хорошем настроении. Солнце так красиво отражается в воде. Так это же Грейвсэнд! Не лучшее, конечно, название. Особенно в такую прекрасную погоду. Америка слабо улыбается, лениво наблюдая за идущими по набережной подростками, явно что-то обсуждающими. К его ужасу, они его замечают и машут ему. Чёрт. Против воли Альфред дёргается от окна, поспешно отворачивается, закрывает глаза, прислушиваясь к включённому радио. Midnight cafe, значит. Неплохая радиостанция. Играет какая-то наверняка известная песня, однако он без понятия, что это. Не "драконы", не "пилоты", а значит ему это не особо интересно, хотя голос кажется немного знакомым. Американец позволяет себе погрузиться в музыку и разобрать слова. Очередная песня о любви… «Gotye!» Позже узнаётся, что песня называется Somebody that I used to know. Да, в голове Америки проскакивает, что он вполне знаком с этой песней и её исполнителем. Долгое время она была в его плейлисте на Спотифай, только сейчас он как-то не слушает свои старые любимые песни. Кого он обманывает? Он вообще ничего в последнее время не слушал. Музыка заставляет его вспоминать о чём-то, а в данный момент он не хочет ни о чём думать и тем более ничего вспоминать. — Приехали! — оповещает Хенрик, уже отстёгиваясь, и ставит машину на ручник, — Чего расселись? Давайте, выходим, мы уже немного опаздываем. — "Masal cafe & lounge"? — читает название Альфред, слегка хмурясь, — Никогда здесь не был. — Удивительно, — смеётся ЁнСу, похлопывая его по плечу, что заставило американца дёрнуться в сторону, — Ой, прости. Просто удивительно: Альфред Франклин Джонс и не был в каком-то кафе Нью-Йорка! — Не говори моё имя так громко! — обречённо отвечает Штаты. Он не может сделать и шага к заведению. Теперь, вне машины, он чувствует, что привлекает внимание. Тут действительно не так много прохожих и само кафе практически пустое, однако это не помогает расслабиться. Какой-то мужчина средних лет с блестящей на солнце лысиной оглядывается на него и останавливается. В голове сразу же проскакивает: Саймон Клэй. Он живёт недалеко. И он смотрит прямо в его глаза таким взглядом, словно увидел давнего друга. Ён Су замечает, что Альфред не двигается с места и подталкивает его в спину. — Хватит меня трогать, — шепчет Альфред, всё же подходя к двери. На террасе вовсе никого нет, а внутри за столиками сидит несколько человек. Могло быть и хуже, — Ого, сколько сладкого! Ладно, мы остаёмся. — Садись за столик в углу у окна, мы всё принесём, — каким-то слишком мягким тоном говорит Кику. Зачем Джонсу возражать? Он сразу же отправляется к столику и садится у самого окна, подпирает голову рукой и просто наблюдает за жизнью на набережной. Молодые люди лет двадцати сидят на скамейке и о чём-то разговаривают. Один из них активно жестикулирует и размахивает руками, словно утопающий, умоляющий о помощи. Кажется, среди них есть девушка с американским флагом на щеках. Почему-то это греет Альфреду душу. Он скучал по своему городу и по своим жителям, даже если их 335 миллионов. Все они просто его дети. — С Днём Независимости! — восклицает появившийся рядом Су. В который раз за этот день, Альфред дёргается и резко поворачивается. Его глаза округляются при виде огромного шоколадного торта с выполненной взбитыми сливками надписью: «С 4 июля, старик!». — Сто процентов идея Хенрика, — удивлённо и даже смущённо бурчит под нос американец. — Как ты угадал?! Вокруг слышится смех. Джонс хочет слышать, как они смеются, вечно. Столько в их смехе доброты и искреннего веселья. Самому ему не слишком весело, но слышать чужое счастье приятно. Он задувает единственную свечку сильным выдохом, и за этим следуют аплодисменты. Альфред чувствует себя маленьким ребёнком в кругу семьи на свой десятый день рождения. На столе нет алкоголя, как он замечает позже, только кока-кола и несколько соков. По непонятной причине ему нравится. Сегодня не хочется напиваться до потери сознания, как он взял за привычку делать. Не в такой солнечный день, не в такой праздник. За всеми этими разговорами и тихим смехом Джонс перестаёт различать чужие лица. Ему сейчас всё равно, что несколько видны некоторые его шрамы, например на запястьях, которые он теперь постоянно прячет под столом. Торт вкусный, друзья рядом, на улице хорошая погода — какая разница, что люди задерживают на нём взгляды дольше, чем нужно? — Мистер? — раздаётся голос откуда-то спереди. Альфред поднимает взгляд и видит выглядывающего из-за дивана напротив ребёнка лет пяти. В голове мгновенно появляется имя, однако он не обращает внимания и переводит взгляд обратно на рассказывающего о новой игре японца. Ребёнок молчит некоторое время, затем дуется и спускается со своего места. Это мальчик с тёмными волосами и практически чёрными глазами, с загорелой кожей и маленькими, но проворными ручками. Он подходит к самому их столу и снова зовёт: — Мистер! Тут уже отвлекаются все. Страны обмениваются недоумёнными взглядами, в то время как Америка сглатывает и торопливо убирает руки под стол. Сидящий рядом датчанин успокаивающе ему улыбается и склоняется к мальчику. — Привет, дорогой. Ты потерялся? — спрашивает Хенрик с самой очаровательной улыбкой на губах. Он чувствует, как Альфред рядом неуютно ёрзает и отворачивается к окну. — Нет! — громко и упрямо говорит мальчик, указывая прямо на Альфреда. — Мы пришли праздновать… праздник! Вы тоже? — Какой разговорчивый, — улыбается Корея, подставляя к американцу стакан колы. — Мне кажется, что мистеру плохо, — продолжает мальчик, прожигая взглядом всё более и более нервничающего Джонса, — Тому, у окна. Он в порядке? — Почему тебе так кажется? — спрашивает Кику, желая хлопнуть себя по лбу за сильный акцент. — Я просто так чувствую, — спокойнее говорит ребёнок и лезет в карман, чтобы достать горстку конфет. Он высыпает её на стол, — Надеюсь, это ему поможет! Мальчик возвращается на своё место, а за столом воцаряется мёртвая тишина. Альфред наконец поворачивается и задумчиво берёт в руки конфеты. Карамель. Он сглатывает и прикрывает глаза, отправляя их в карман джинс. У него получается немного успокоить нервную дрожь, даже несмотря на взгляд ребёнка из-за соседнего стола. Джонс чувствует, что мальчик не отстанет, пока не увидит как он ест конфеты. Поэтому он достаёт одну карамельку и бросает в рот с неуверенной улыбкой. Конечно, он ожидал, что будет хуже. Например, что мальчик увидит шрамы и спросит, откуда они, как это уже иногда делали дети. Родители потом извинялись перед ним с такими лицами, будто только что сами вытащили его из какого-то подвала, где он был в заточении несколько лет. — Нам нужно уходить, — вклинивается в заново начавшийся разговор Альфред. — Почему? Мы же только начали! — возмущается Ён Су. — Раз надо, то надо, — одновременно с ним отзывается Хенрик, — Всё-таки это не наш праздник, ребят. Поехали домой. — Да, достаточно уже стресса. После замечания Кику они начинают собираться. Альфред старается не поднимать взгляда, когда поднимается из-за стола и идёт к машине. Он оборачивается и видит, что мальчик ест и неотрывно наблюдает за ним. Почему-то дети всегда острее реагируют на присутствие рядом страны. Может, они точно знают, что за свои короткие жизни не видели его. Только когда страны садятся в машину и отъезжают, мальчик отводит взгляд. — Ты в порядке? — спрашивает Хансен, с какой-то грустью смотря на дорогу и только на дорогу. — Нет, — честно отвечает Альфред, вздыхая, — Чем хуже я себя чувствую, тем лучше они это чувствуют. — А ты плохо себя чувствуешь? — Я… Нет, не думаю. Не знаю. Просто всё это заставляет меня вспоминать о тех праздниках, которые мы праздновали с моей, ну, семьёй. Францем, Арти… Мэтти. Мы иногда ходили так посидеть после собраний. — Ох… — Прости, что вытащили тебя, — говорит Ён Су, укладывая голову на кресло Хенрика, — Кажется, в этом не было никакого смысла. Некоторое время Альфред молчит, затем вздыхает и поворачивается к нему. Окидывает обречённым взглядом салон: Кику виновато смотрит в окно, Ён Су щенячьими глазами наблюдает за Альфредом, а Хенрик не отрывает взгляда от дороги. Джонс глубоко вздыхает, отгоняя воспоминания, сжимает в руках ткань своей футболки и осторожно предлагает: — Как насчёт выехать за город и дождаться фейерверков? Говорят, в этом году будет очень красиво. Ну, как, впрочем, в любом другом году… — Ура! — словно ребёнок радуется кореец, выпрямляясь на своём месте. Домой нации возвращаются лишь к ночи. По большей части все довольны, пусть Альфред и дёргался от громких звуков и проезжающих мимо машин, словно от выстрелов. По возвращению домой именно он первым падает на кровать и засыпает, даже не раздевшись. Хенрик с отцовской улыбкой накрывает его одеялом и садится рядом, поглаживая по голове. Кику и Ён Су расходятся по разным комнатам. На кровать запрыгивает уже немного подросший котёнок и сворачивается в ногах американца. Да. Жизнь всё же продолжается.