Холодный свет

      Гели наотрез отказалась принимать пищу. Пояснение этому было очень простое: дядя сам виноват, что оставил ее без еды, попрекал и бил за какую-то тарелку каши. Ну что ж! Теперь она до конца своих дней не станет есть в этом доме, и в любом другом месте тоже – так и помрет с голоду в наказание ему, жадному и злому человечишке.       Конечно, Гитлер понимал: все это сплошные провокации. Первые пару дней он вообще не обращал на племянницу внимания, и в квартире почти не появлялся от греха подальше. А когда чуть подостыл после ссоры, то сразу решил, что Гели шутит. Не могла же она жить, не имея во рту хлебной крошки! Но фрау Винтер в испуге качала головой, возвращаясь из девичьей спальни с неизменным арсеналом нетронутых яств. Ни к завтраку, ни к ужину Ангелика больше не появлялась, почти все время сидя у себя в комнате и никого не пуская внутрь.        Это досадное обстоятельство сводило Гитлера с ума. Он никак не мог найти запасной ключ, хотя прекрасно помнил, куда положил его, спасаясь от навязчивой идеи ворваться к ней среди ночи, чтобы, например, подоткнуть одеяло или помочь переодеться ко сну. Причем, доводы рассудка в данной ситуации оказались бессильны. Чем больше он разубеждал себя в целесообразности своей затеи, тем чаще порывался приступить к ее исполнению, в конечном итоге потерпев неудачу в решающий момент.       Уже приблизившись к двери вплотную, он инстинктивно отшатнулся, услыхав обрывки разговора и веселый смех. Гели, несмотря на позднее время, болтала с кем-то по телефону. Гитлер, конечно, мог этому помешать, войти и выдернуть трубку с воплями: "Хватит выбрасывать деньги на ветер! Ты вообще знаешь, который час? Тебе давно пора в постель!", но его остановило желание остаться незамеченным, какая-то глубочайшая тоска в смеси с ощущением собственной никчемности.        Он хотел уйти и одновременно не смел сдвинуться с места. Было даже несолидно в его возрасте торчать у девушки под дверью, переживая всю остроту и комизм безответных чувств. Однако, Адольф не осознавал этого и отдавался своему состоянию также горячо, как в юности, с бычьим упорством игнорируя очевидную истину: Гели не обрадуется его появлению. Ей хорошо и без него. Она смеется, она счастлива, когда его нет рядом. Он – помеха!       Должно быть, среагировав на подозрительные шорохи, племянница примолкла, на цыпочках подошла к двери (Гитлер догадался об этом, наизусть изучив ее кошачью поступь) – и со щелчком повернула ключ в замочной скважине, тем самым намекнув: не беспокоить!       С тех пор она все чаще закрывала дверь на ключ; особенно, по ночам, в чем ему самолично довелось убедиться, из любопыства подергав дверную ручку в третьем часу ночи. Заперто. Оставив затею ночных вторжений, он штурмовал запретную территорию в дневное время, бесцельно околачиваясь поблизости, терзаемый соблазном проникнуть внутрь тайком. Он и сам до конца не знал, на кой черт ему это нужно; в глубине души ощущал себя маразматиком, не желал опускаться до обысков, но привычка контролировать все вокруг так или иначе брала свое.       В итоге, Гели фактически застукала его с поличным.       - Дядя, а ты что здесь делаешь? - Раздался у него за спиной ее звонкий, чуть смешливый голос именно в тот момент, когда он уже ковырял ключом заветное отверстие.       Когда она успела прийти? Почему не предупредила?..       Вне себя от волнения, (все тело будто студеной водой окатили) он едва не выронил ключ – весомое доказательство своих происков; с опозданием обернулся на зов, понес какую-то чепуху про электросчетчик, который, к слову, находился в прихожей; высказал наигранные опасения по поводу аварийной проводки, а Гели стояла и слушала все это, скептично приподняв бровь.       "Ну да, конечно! Так и поверила. С головой у тебя не в порядке, дядюшка!" - Без ножа резанула Гитлера застывшая в ее глазах насмешка. Сконфуженный, он поспешил скрыться с места преступления, в кои-то веки оставив без внимания пагубную привычку племянницы прогуливать занятия.       С завидным постоянством, без особых на то причин, Гели сбегала с учебы в поисках развлечений – до тех пор, пока он не приставил к ней надзирателя в лице Морриса, но даже теперь она без труда нарушала установленные правила.       - Ты действительно хочешь знать, почему я осталась дома? - С вызовом спросила Гели, когда дядя в очередной раз отругал ее за безделье. - У меня начались критические дни. Живот болит.       Этот, казалось бы, простейший аргумент глубоко и надолго взволновал Гитлера. Он даже не нашелся, что ответить; покраснел как рак и больше не поднимал щекотливых тем. Беда в том, что Гели практически на любой вопрос отвечала со свойственной ей прямотой, а ему приходилось краснеть за обоих.       В конце-концов он был готов простить ей все на свете: капризы, врожденную лень, мотовство, привычку злословить, случайный флирт – и еще кучу других пустяков, что отнюдь не пустячно отравляли ему жизнь, за исключением тех случаев, когда она умышленно причиняла себе вред.       Продолжительная голодовка была явно не на пользу молодому организму; к тому же, Гели устроила ее по прихоти, без веских на то (по его мнению) причин. Но все же Гитлер какое-то время не видел смысла бить тревогу; утешал себя мыслью о том, сколько раз она сидела на диете, мотивируя ограничения в еде типично женским желанием беречь фигуру.       Он никогда не одобрял этих фокусов. Если на Мимилейн, с малолетства одержимую похудением, Адольф почти сразу махнул рукой (пусть делает, что хочет; у каждого своя голова на плечах), то в случае с Гели ощущал громадную ответственность, от которой уж точно не отвертишься регулярной выдачей карманных средств – единственным, что по-настоящему заботило племянницу.       Видит Бог, он не хотел так думать, но вывод напрашивался сам собой. Чего она добивалась, неизменно качая головой в ответ на всяческие попытки ее вразумить и накормить? Фрау Винтер не признавалась, но Гитлер был уверен: экономке также досталось с лихвой.       Зная Гели, ее взрывной характер, умение с ослиным упорством стоять на своем, он ожидал услышать жалобы прислуги на оскорбления и битье посуды. Тем не менее, инцидент с ожерельем не прошел даром. Девчонка хотя бы начала следить за языком, за целую неделю не сказав ему ни слова, и все свои немногочисленные просьбы передавала через экономку.       Совестно было смотреть на пожилую женщину, что, помимо привычных дел, безропотно исполняла роль почтальонши, носясь по квартире как меж двух огней. Гитлер сразу попытался прекратить эти глупые переговоры. При всем уважении к милейшей фрау Винтер, ему совсем не нравилось вмешивать в их нескончаемые дрязги постороннее лицо.       Но Гели и слышать не желала о том, чтоб обсудить происходящее наедине; при малейшей попытке достучаться, хоть как-то ее разговорить – затаивалась, притворившись больной или спящей, а иной раз молча захлопывала дверь перед его носом, так что ему не удавалось даже разглядеть ее лица.       Привыкший действовать жестко и бескомпромисно, Адольф глубоко в душе не был готов идти на компромисы, и потому всякий раз испытывал облегчение, как минимум, на сутки отсрочив унизительный разговор. Но время шло, а Гели продолжала бойкотировать еду, по словам сердобольной старушки, за неделю истаяв как свеча. Гитлер слушал ее каждодневный отчет вполуха, не очень-то доверяя подчеркнуто жалобным речам. Некогда ему было дежурить у постели притворщицы, жаждущей внимания к своей персоне, о чем он при случае заявил фрау Винтер, посоветовав не вестись на дешевые уловки; и – тем самым подлил масла в огонь, зная почти наверняка, как скоро эта информация достигнет нужных ушей.        Заскучав в череде неприглядных будней; быть может, даже ощущая старческую апатию, экономка заметно взбодрилась, приняв активное участие в хозяйских баталиях. Уже собственная старость не казалась ей столь пугающей на фоне чужих бед. Так часто бывает: сочувствуя людям, мы заодно находим утешение для себя самих, ибо все познается в сравнении; чтобы быть счастливым, иногда достаточно убедиться в несчастье других.       Но это же не значит, что фрау Винтер злорадствовала! Ей и в голову такое не могло прийти – насмешничать над человеком, которому служила верой и правдой бог знает сколько лет (память нередко подводила старушенцию; дабы произвести впечатление, она любила приукрасить факты – особенно с тех пор, как хозяин стал влиятелен и знаменит), поэтому, даже если в ее сердце и поселилась ядовитая червоточинка, то исключительно по вине Ангелики.       Гели в глазах фрау Винтер так и осталась гостьей; не полноправной наследницей, а только приживалкой, временной подопечной, живущей в квартире по прихоти владельца. Стало быть, и отношение к ней оставляло желать лучшего. В угоду Гитлеру сохраняя показной нейтралитет, она с самого начала была недовольна приездом нахлебницы, в силу брюзгливого характера болезненно восприняв перемены.       По прошествии нескольких дней оправдались ее наихудшие ожидания. Отпетая лентяйка и привереда, Гели таскалась по дому, сходя с ума от скуки; совала нос, куда не следует; сорила, без спросу подчищала холодильник, в числе прочего чрезмерно расходуя электричество и горячую воду. Последний пункт особенно удручал бережливую старушку. Эдак хозяин разорится на одних счетах по квартплате! А уж если учесть все остальные непредвиденные траты...       С затаенным раздражением она подмечала ее привычку подолгу красоваться перед зеркалом; слыша оживленный девичий щебет, вспоминала давно ушедшую, безрадостную молодость. Вся жизнь этой старенькой женщины промелькнула в трудах и заботах, нищета наложила на нее свой неизгладимый отпечаток, тяготы войны очерствили сердце. Ей было не понять то счастливое легкомыслие, которым обладала Ангелика. В каждом ее слове или действии она искала подвох, недвусмысленно сетуя себе под нос на совеременную молодежь.       Выразить недовольство напрямую экономка не решалась. Во-первых, Гитлер долгое время души не чаял в племяннице, с отцовским снисхождением относясь к ее выкрутасам; во-вторых, безотчетно подражая ему, фрау Винтер также прониклась к ней симпатией, недолговечным и наигранным дружелюбием, которое при первой же возможности сошло на нет.       По долгу службы окружив Ангелику заботой; ласковая с виду, она стерегла ее, как коршун добычу; да к тому же, усыпляла девичью бдительность, заочно браня хозяина на чем свет стоит:       - "Ума не приложу, что на него нашло! Экий изверг! Как с цепи сорвался... И за что он так с тобой, бедняжка? Ну-ка, покажи синяк. Нет, не этот, а который с левой стороны. Ну, ничего, до свадьбы заживет!"       Излюбленная поговорка фрау Винтер как никогда пришлась кстати. Она частенько повторяла ее, помогая Гели оправиться от последствий позорной взбучки: пара-тройка синевато-желтых ушибов да расцарапанное, как у дворовой кошки, ухо. Можно сказать, отделалась легким испугом!       В интересах экономки было как можно скорее поставить девушку на ноги. Инстинктивно используя возможность выслужиться, она подробно докладывала хозяину о своих стараниях, а также обо всем, что видела и слышала в его отсутствие – зачастую ничего не значащие, будничные подробности из жизни племянницы, по степени прямоты стеснявшие даже его самого. Ну кому какое дело, сколько времени Гели проводит в туалете и почему, ложась в постель, пренебрегает нижним бельем? Однажды он имел неосторожность предложить старушке денег в благодарность за эту слежку, и теперь не знал, как от нее отвертеться. Неизменно протягивал монету, хотя каждый раз проклинал свою слабохарактерность; дожидался непонятно каких вестей.       И вести нагрянули: в субботу в полдень Ангелика (шел восьмой день ее голодной забастовки) получила букет алых роз в перетянутой бантом корзине. Мальчишка-посыльный, принесший цветы, невнятно мямлил на все расспросы, наотрез отказался назвать отправителя, и вскоре сбежал, сославшись на спешку. Фрау Винтер по доброте душевной не сумела задержать его, и Гитлер впоследствии кусал локти. Попадись ему этот чертенок, он бы из него всю душу вытряс! Но тот, чье имя осталось в секрете, заранее все спланировал. Он знал, когда и куда Гитлер выйдет из дому; вполне возможно, следил за ним, вознамерившись в его отсутствие подсунуть фройляйн Раубаль свою жалкую подачку.       Впрочем, по словам экономки, Гели при виде нарядной корзинки была на седьмом небе от счастья: вскочила с постели, чтобы полюбоваться ею, - откуда только взялись силы? - и долго кружилась по комнате, прижав цветы к груди. А затем ее веселье вдруг иссякло. Гели побледнела, расцеловала напоследок каждый лепесток, поставила розы в изголовье кровати и сказала, что ей теперь ничего страшно, даже умереть, покуда хоть кто-нибудь любит ее. Ну еще бы! Скорбный старушечий тон был призван разжалобить его, но Гитлер не чувствовал ничего, кроме унижения и растущей злобы. Сидя в одиночестве, Гели принимает подарки от поклонников! Так вот зачем понадобился этот дешевый спектакль с едой! Бесстыдная ее душонка жаждет вседозволенности, примирения на выгодных для себя условиях, а до тех пор она будет изображать умирающего лебедя, благополучно водя шашни за его спиной!       Твердой рукой отстранив прислугу (фрау Винтер очень некстати мешалась на пути, по-совиному моргая из-под роговых очков), Адольф как ошпаренный метнулся вглубь квартиры, к племяннице в комнату, вопреки ожиданию обнаружив дверь незапертой.       Ворвавшись внутрь без стука, он не сразу заметил девушку; рыскал по комнате горящим взглядом в поиске цветов. Букет роз красовался на прикроватном столике, чьей-то заботливой рукой будучи помещен в фаянсовую вазу. Никакой подарочной корзинки поблизости не обнаружилось, - возможно, та померещилась впечатлительной старушке? - и это к лучшему: грохнуть об пол ценный предмет Гитлер так просто не осмелился, но попадись ему хоть что-нибудь, связанное с ухажеришкой Ангелики – уничтожил бы одним махом, как уже произошло в случае с ожерельем. Даже если Гели починила его, то надеть больше не решалась.       Не обратив внимания на посторонние шаги, она стояла у раскрытого окна, всматриваясь куда-то в ночную мглу. Студеный сквозняк трепал кружевные занавески. Адольф невольно поежился: лицо его пылало от злости, но тело сверху донизу объял колючий холод. Смотреть на Ангелику ему было физически некомфортно. Кроме того, он в который раз подивился ее выносливости. Бог знает сколько времени полуголая проведя на осеннем ветру, Гели сохраняла бодрый вид, тогда как он мгновенно продрог в наглухо застегнутом пальто. Что это, отголоски старости? Или же затаенная обида вылилась в озноб?       Гитлер недавно вернулся домой, но даже на улице ему не было так зябко, как в этой с виду уютной, со вкусом обставленной комнате. Беззащитный, зыбкий силуэт на фоне сумрачного неба всколыхнул в нем смешанные чувства. Несмотря на затянувшуюся ссору, ему до боли хотелось подойти поближе, как-нибудь приласкать Ангелику, возможно, даже прижать к груди. Но Гели даже в лучшие времена сторонилась его и потому это желание оставалось несбыточным, будто мираж в пустыне. При виде нее, образно говоря, он ощущал себя уставшим путником вблизи от заветного источника; палимый солнцем, нетерпеливо шел к нему навстречу, протягивал руки, в немой мольбе раскрывал пересохший рот, но источник все отдалялся, таял у него на глазах, крошечной песчинкой исчезал в барханах одиночества, вещуя всякому забредшему в эти края скорую погибель.       Нерастраченная, не вовремя проснувшаяся нежность на мгновение пересилила в нем кипучий гнев. Вместо заготовленных угроз и обвинений Гитлер неожиданно для себя самого сказал с плохо скрываемой тревогой в голосе:       - Что за детский сад, Гели? Ты простудишься! Немедленно закрой окно.       Просьба эта, как ни странно, была выполнена. Девушка привстала на носочки, вороватым жестом метнула вниз сверкнувший в ночи окурок, плотно притворила окно и, наконец, обенулась к нему, по обычаю скрестив руки.       "Курит!" - С горечью пронеслось в его мозгу. На столике вместе с цветами, к слову, высился остывший, но вполне аппетитный ужин. Гели выжидающе опустилась в кресло, не проявив к еде ни малейшего интереса. Возможно, она поест, когда он уйдет?       - Я не стану повторять тебе о вреде сигарет. Ты взрослая девочка и сама все знаешь, - начал он, принявшись расхаживать по комнате из стороны в сторону.       Нервная, однообразная походка уже сама по себе противоречила его словам. Украдкой зыркнув на дядю, Гели сразу поняла, сколь долгий предстоит разговор.       - Когда-то, примерно в твоем возрасте, я тоже дымил как паровоз, - Гитлер пренебрежительно махнул рукой, очевидно, намекая на ее несознательность, незрелость ума, хотя только что назвал племянницу взрослой. И тут же, с каким-то неуместным бахвальством продолжил: - Представляешь, мог выкурить две пачки в день!       - Знаю. Ты рассказывал раньше, - пробубнила Гели, нарушив негласно хранимый обет молчания.       Но Гитлер, казалось, не слышал ее. Он не слышал никого и ничего, по десятому разу освещая подробности своих героических мытарств в Вене; повествовал о том, как тратил кучу денег в угоду пагубной привычке, голодал, гробил здоровье и, наконец, выбросил сигареты в Дунай, поклявшись больше к ним не возвращаться.       На лице девушки возникло скептическое выражение. Дядя, по ее мнению, был настолько неуклюж, что наверняка выронил пачку в воду без всякого усмысла, но из честолюбия превратил сей промах в легенду. Все равно никто не узнает, как оно произошло на самом деле!       - Что? Что ты на меня так смотришь? Думаешь, у тебя не получится бросить курить? - Допытывался он, неверно истолковав ее взгляд.       Недопонимание между ними в последнее время обрело вселенские масштабы. Гитлер говорил и делал одно, Гели усматривала в его словах и поступках совсем другое – и наоборот, до бесконечности. Подобно другим семьям они жили в одной квартире, по необходимости вели сплоченную жизнь, но оставались чужими людьми, говорили на разных языках, и все попытки наладить связь лишь усугубляли разверзшуюся пропасть.       - Думаю, что сама разберусь со своей жизнью. Без всяких советчиков, - еще глуше отозвалась Гели, попросту не решаясь повысить голос, хотя злость так и вскипала в ее груди. Во время голодовки она значительно ослабла и была не уверена в своих силах, а их требовалось немало, чтобы с достоинством нанести ответный удар.       Адольф отступил на шаг, нервно теребя верхние кнопки своего пальто. Отстегивая по нескольку штук одновременно, он тут же застегивал их обратно, даже не подозревая, насколько глупо это выглядит. До поры до времени не перечил Гели, накапливая вызревшую агрессию. Все его переживания, наравне с жаждой реванша, были о ней: Боже правый, как она отощала за последнюю неделю! И эта синева под глазами... Неужто плакала, не спала ночей?       - Послушай меня, - преувеличенно мягко выдохнул он, с трудом сохраняя остатки мнимого дружелюбия. По ощущениям: как будто Сизифов камень в гору катил. - Речь сейчас не об этом. Но тем не менее, я настоятельно прошу...       Это была самая частая, самая дотошная его просьба. Прислушаться, хотя бы из вежливости проявить интерес к его словам, в порядке исключения последовать им – о большем Адольф мечтать не мог, безрезультатно взывая к племяннице. Иными словами бился головой о стену.       Гели по обычаю обрезала его:       - Настоятельно прошу держать свои просьбы при себе. Уходи, дядя, я не хочу тебя видеть.       Вот так новость! Разве она когда-нибудь радовалась его приходу? Гитлер так часто слышал от нее подобные претензии, что уже даже перестал обращать на них внимание; поступал по собственному усмотрению, вне зависимости от того, понравится это Ангелике или нет. Будучи по природе маловосприимчив к чувствам и нуждам других людей, окончательно окаменел под влияниям ее эгоистичной натуры.       Близким по крови людям еще потому так трудно найти общий язык, что им противопоказано подолгу находиться вместе – незаметно для себя самих, они отражают в друг друге наихудшие черты.       - Помолчи, девчонка! Мне тоже не доставляет удовольствия возиться с тобой, - сквозь зубы процедил Адольф, и Гели послушалась его, ибо из всего сказанного единственно эти слова походили на правду.       На некоторое время полностью вытеснив племянницу из головы, Гитлер обнаружил, как легко и спокойно ему жилось без нее. Доселе невиданное чувство безразличия завладело им – он устыдился этого, и тут же всем сердцем прикипел обратно. Букет роз, подаренный Ангелике неким наглецом, окончательно разбередил в нем старые раны.       - Не бережешь здоровье – и пожалуйста! Я тебе не нянька, в конце-концов. Сама же потом намучаешься, - махнув рукой, Гитлер возобновил свои хождения по комнате. Притрагивался ко всему, без спросу осматривал любую вещь, что попадалась ему под руку, словно сыщик или воришка.       "Ищет, к чему бы придраться!" - Сразу смекнула Гели, из-за чего впала в еще большее раздражение. Просто не могла спокойно воспринять тот факт, что он копается в ее вещах, как в своих собственных. Ей становилось брезгливо от одного вида его морщинистых, загребущих рук.       В ответ на дядины угрозы Гели скорчила кислую мину. Он вечно запугивал ее грядущими мучениями, в то время как она страдала здесь и сейчас, под гнетом его смертоносной родительской любви.       - Не нянька, говоришь? А то кто же? - Деланно изумилась девушка; сунув ладонь в карман, нащупала серебрянную гладь зажигалки. Ах, как ей хотелось похвастать ею перед дядей, а заодно выкурить папироску-другую у него на глазах!       Но Гели ошибочно полагала, будто Гитлер так уж озабочен ее дурной привычкой. Его наставления сейчас носили поверхностный характер, он повторял затверженные фразы с целью отвлечь внимание, самому себе до конца не признаваясь в истинных мотивах своего поведения; бродил по комнате, невидящим взглядом пронзая каждый предмет, но почему-то упорно игнорировал букет, вследствие которого и был затеян весь этот цирк. Затяжная тишина, однако, действовала на нервы.       - Эти цветы. Откуда они? - Его указательный палец дрожаще ткнулся в злосчастную вазу еще до того, как прозвучал вопрос. Гели и бровью не повела, как будто оглохла – нарочно изображала из себя юродивую, еле слышно мурлыча детскую песенку себе под нос. Может быть, это был своеобразный способ вызвать жалость?       - Отвечай, или я выброшу их в помойку, - холодно предупредил Адольф, в действительности не решаясь даже подойти к розам. Их кричаще-алый оттенок слепил ему глаза.       - Что значит – откуда? Из цветочного киоска, полагаю, - пожала плечами Гели с таким видом, как если бы обращалась к надоедливому ребенку. Вместе с тем в ее голосе заметно сквозила насмешка. Дядя – взрослый человек, а не понимает самых простых вещей!       Тут уж Гитлер не вытерпел. Инстинктивно двинулся на девушку, стиснув кулаки.       - Не прикидывайся дурочкой! Ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду. Чьи это цветы? От кого они? Кто их прислал, черт побери?       При желании Гели обладала железной выдержкой. Ни один нерв на ее лице не дрогнул по мере приближения опекуна. Многодневная голодовка (чувство пустоты в желудке отлично притуплял никотин) сделала ее апатичной, менее чувствительной к окружающей среде.       Рычащий баритон Гитлера доносился до нее глухо, как из-под земли; воинственно сжатые ручищи вызывали ехидную ухмылку. Неужто ударить слабого – это все, на что он способен? Она уже даже не злилась на дядю за произведенный обыск в ее комнате. Пусть поскорее докончит свой монолог и катится отсюда! Своим присутствием этот человек пробуждал в ней стойкое желание без лишних слов вытолкать его за порог.       - Что? Наверное, одна из твоих поклонниц. Отправитель неизвестен. Я подумала, ты не обидишься, если я возьму их себе... - Как можно спокойнее пояснила Гели, как раз в тот момент, когда он занес руку, чтобы схватить ее за волосы или отвесить подзатыльник.       Рука на секунду замерла в воздухе, а затем безвольно и неспешно опустилась вдоль тела. Гитлер колебался.       - Но... Посыльный назвал твое имя!       Гели даже не стала уточнять, откуда у него такая информация. Экономка настучала. Лишнее подтверждение тому, что ей нельзя доверять.       - Ну и что же? Назвал по ошибке. Ты же знаешь, какая с этим путаница в предпраздничные дни!       Он знал. Знал, потому как в последние годы не был обделен людским вниманием; благодаря своей партийной деятельности, снискал в Мюнхене всеобщий почет, и как следствие – неслыханную популярность среди женщин, существ чувствительных и наиболее восприимчивых к пылким речам. С завидным усердием они заваливали его письмами, цветами и гостинцами, при встрече окружая словно какую-нибудь кинозвезду, чего Гитлер в глубине души стыдился и не понимал.       Симпатии со стороны немолодых, замужних дам были для него обременительны, девичья настырность вгоняла в краску; принимая подарки в таких случаях, он чувствовал себя так, словно бы уже поучавствовал в чем-то нехорошем, опорочив доброе имя чьей-то дочери или жены.       - Думаешь, я настолько глуп, чтобы поверить в эту чушь? Я по глазам вижу, что ты лжешь! - Острастки ради рявкнул Адольф, ища и не находя внутри прежней опоры в виде гнева.       До сих пор непоколебимая уверенность в собственной правоте пошатнулась в нем. Он уже не смел настаивать на своих обвинениях, в кои-то веки понадеявшись на честность племянницы. Попросту устал с ней враждовать. Гели напрасно расценила его хаотичное движение рукой как несостоявшийся импульс ударить ее. Гитлер не собирался повторять прошлых ошибок, хоть и выражение лица его в эту минуту не сулило ничего хорошего, а поспешность, с которой он подскочил к ней, и вовсе наводила на подозрения.       Жажда прикосновений еще больше овладела им при мысли о возможном примирении. Чтобы смягчиться к девушке, ему позарез требовалось от нее что-то получить. Мимолетная ласка, взгляд, проникнутый теплом – вот и все, к чему сводились его мечты; что стало бы долгожданным подарком для отчаявшегося сердца.       Будучи безнадежно влюблен, он как нищий, клянчил горстку мелочи, бережно храня на дне души, в самом потаенном уголке сознания каждый ржавый медяк – жалкое подание в качестве кратких объятий и улыбок, какими под настроение награждала его Гели, на корню, между прочим, пресекавшая малейшие попытки Гитлера проявить в этом деле инициативу. Ему оставалось смиренно ждать, когда же она сама изъявит желание приласкаться к нему, а до тех пор, измучившись в опале, он изредка воровски норовил погладить ее.       - Ну ладно. Предположим, ты права. Предположим, ты получила эти розы по ошибке, - Гитлер от волнения заговаривался, дважды повторял, проглатывал слова. Гели же беспрестанно кивала головой. Безмолвно вторила ему, словно китайский болванчик. Вела себя смирно и куда менее враждебно, с невысказанной просьбой глядя сквозь него. "Отвяжись!" – Казалось, вопияло сведенное истерической судорогой тело. "Помогите!" - Вникуда стенали подернутые поволокой отчаяния глаза.       - Почему ты босиком? Надень тапки! Сколько раз тебе напоминать об этом? - Отвлекся дядя в средине своей тирады, не упустив случая сделать типичное для родителя замечание. Наверняка расценил ее страдальческую мину как результат замерзших ног.       - Хорошо, - на выдохе подытожил он, хотя обоим было одинаково ясно, что все совсем не хорошо. Просто каждый понимал это "нехорошо" по-своему, с точки зрения личных нужд и желаний.       - Мне, по сути, все равно, как здесь оказались эти цветы. В любом случае, их придется выбросить. Сейчас же! Они могут быть небезопасны, Гели. Я не позволю держать отраву у себя в доме, а тем более, в твоей комнате. Молчать! - Обратно вскипел Адольф при малейшей попытке возразить ему.       Не дал племяннице даже рта раскрыть, - уголки ее губ обиженно дрогнули - кричал и кричал, сотрясая кулаком воздух, как делал это с трибуны, вдохновляя рабочих на борьбу:       - Ты не знаешь, как страшен мир за окном, до чего в наш век коварны люди! Наивное дитя, ты еще ничего не знаешь. И если тебе наплевать на собственную жизнь, то я, слава Богу, еще в состоянии позаботиться о твоем благополучии. Жаль только, что ты этого не ценишь!       Излюбленное и оттого произносимое им с заметной частотой, но в действительности ложное обвинение не возымело должного эффекта; слова вообще теряют всякий смысл и вес, когда их твердят без меры.       Гели по опыту знала: вести диалог с дядей в такие минуты просто бессмысленно. Он не услышит ее. Ему не нужны оправдания. Его задача вменить ей в вину свою жестокость, сделать заложницей своих обид!       Вдобавок Гели недоумевала, какой именно награды он жаждет от нее, за какие заслуги претендует на особое отношение. То, что она по-прежнему жила в его квартире, вовсе не давало ему права относиться к ней как к вещи. Если на то пошло, мать регулярно высылала деньги на ее содержание, и пускай этого было недостаточно, чтоб покрыть возросшие расходы, Гели не могла назваться побирушкой в полном смысле слова, также как не могла простить неприкрытых посягательств на свою свободу. Этот злыдень только тем и занимался, что искал повод для своих попреков!       - Оставь цветы в покое. Уверяю, ничего плохого не случится, - с нажимом произнесла она, собрав в кулак остаток сил. С учетом истощения, ей нелегко давалась речь и даже слуховое восприятие сказанного. Гневные реплики Гитлера с опозданием достигали ее ушей; приходилось поднапрячь мозги, чтобы уловить их смысл, не говоря уже о том, скольких усилий запрашивал вразумительный ответ. На лице Гели отразилось секундное замешательство. Гитлер не преминул воспользоваться этим.       - Ага! - Победоносно воскликнул он, выпятив судорожно скрюченный указательный палец, из-за чего его массивная рука приобрела заметное сходство с клешней.       Возрастная осмотрительность сделала его не в меру медлительным. Точно обозленный после спячки скорпион, он подбирался к ней, норовя отхватить лакомый кусок, и – тут же замирал, до последнего колеблясь, с какого боку ужалить жертву, чтобы понапрасну не растратить сил.       - Ты ручаешься за них, а значит, тебе известно, чья это затея! Признайся, ты знаешь его имя. Ты ждала этого подарка? Вижу, что да. Кто он, Ангелика? Скажи мне правду, иначе...       Мозолистая ладонь, не дожидаясь ответа, рывком взлетела вверх. Гели машинально пригнула голову, готовясь схлопотать оглушительной силы удар, но этого не произошло. Вместо драки Гитлер ринулся по направлению к прикроватному столику, в мгновение ока выдернув из вазы намозоливший ему глаза букет.       Ощутив его прохладную тяжесть и щекочущий ноздри, томный аромат, он на секунду устыдился своих действий, как будто прикоснулся к распутной женщине или невинно убиенному младенцу. Разврат и смерть всегда идут рука об руку. Что-то жалкое и одновременно отталкивающее притаилось в кровяных лепестках. Тот анонимный воздыхатель, вероятно, был очарован ими, расщедрившись в надежде на взаимность; Гитлер же с первого взгляда счел розы безвкусицей. Полнейшей безвкусицей хотя бы потому, что их прислал заранее ненавистный ему человек!       - Постой! Прошу тебя, одумайся! Цветы ни в чем не виноваты! - Истерически вскрикнула Гели, вскочив на ноги. В несколько прыжков взбешенной пантерой преградила дяде путь к двери. Это звериное движение отчетливо напомнило ей их недавнюю стычку, только теперь она сама встала на защиту дорогих сердцу вещей – и решила стоять до последнего.       - Нет! Я не пущу тебя. Сперва поставь букет на место, - приказным тоном парировала девушка, когда Гитлер попытался сдвинуть ее – словно бесполезный предмет, так некстати очутившийся под ногами.       Шумный вздох с его стороны свидетельствовал о нароставшем раздражении.       - Назови имя, - упорствовал Адольф, держа внезапно обмякший в туго сжатом кулаке пучок роз, как держат кнут или топор – всегда с нарочитой осторожностью, за которой скрывается первобытная готовность ударить.       Убежденный в своем всевластии, он в этот миг на удивление остро ощутил беспомощность, болючую вовлеченность в происходящее и вместе с тем невозможность изменить что-либо. Гели отрицательно качнула головой. Бурный поток не поддающейся объяснению ревности окатил его ледяной волной. Что могло означать это сумбурное движение? Она не знала или не хотела говорить? Почему бы ей не посторониться добровольно, пока у него еще хватает терпения ждать? Одним уверенным толчком он мог отшвырнуть ее к стене. Мог, но почему-то не сделал этого.       - Не упрямься, Ангелика. Дай пройти, - просил Гитлер, подступив к племяннице вплотную. Так близко, что слышал ее неровное дыхание с привкусом перечной мяты — результат употребления пастилок, призванных выбить запах табака; видел стремительно вздымавшуюся грудь, вернее, только очертания налитой и упругой груди, молочно-белый островок декольте в кремовых складках халата, босые ступни, неестественно ярко окрашенные ногти рук, боевито вжатые в бока ладони.       Не устояв под кремневой тяжестью его взгляда, Гели отвернула лицо, и теперь он получил возможность созерцать ее профиль: от природы чуть вздернутый нос, надменно изогнутую бровь, покрытую тремя крошечными родинками щеку в обрамлении волнообразных локонов, плотно сжатую полоску губ и упитанный подбородок, посреди которого кокетливо выделялась характерная ямочка. Такая, кажется, была когда-то и у его матери...       Когда Гитлер склонился к ней, Гели подумала, он хочет что-то сказать; что-то особенно гадкое; такое, что и и вслух произнести грешно, только шепотом и в самых крайних случаях, не то уши завянут! Но когда еще более ужасная догадка отравленным острием пронзила ее нутро, было уже поздно.       Отложив букет на комод и мягко развернув племянницу к себе, он на свой страх и риск одарил ее поцелуем, по чувственности превзошедшим прежние редкие ласки, которые она допускала в хорошем настроении.       На мгновение вернувшись в детство, Гели могла просительно подставить губы и тут же шарахалась от него как от чумы. "Ну что ты, дядя! Я же пошутила!" - Таков был ее легкомысленный ответ, ему же оставалось мучиться, так и не распробовав на вкус желанный рот.       Всю ее девичью холодность, непринятие самых безобидных ласк, Гитлер с радостью расценивал лишним доказательством целомудрия, усмониться в котором означало разлюбить Ангелику. По его глубокому убеждению, чистота и красота в ней были неделимы. Ожившая мечта его давнишних грез, она являлась важнейшей частью той картины мира, которую он сам себе создал в попытках приукрасить действительность.       Онемев от отвращения, Гели с силой стукнула дядю по руке. Старчески хладные губы, полоска безобразных усиков, щекочущая ей лицо, ниточка слюны на подбородке, со стыдом и чувством тошноты стертая тыльной стороной ладони... Какое счастье, что ему не удалось втолкнуть глубже свой склизкий, поросший бородавками язык!       Тяжело дыша, они стояли друг напротив друга – родственные души и заклятые враги, связанные тайной кровосмесительной любви. Фройляйн Раубаль отнюдь не разделяла этих чувств, но что толку, если Гитлер умудрился опозорить их обоих?       - Еще раз так сделаешь, и я обращусь в полицию, - пригрозила Гели недрогнувшим голосом. И хотя порозовевшее в гневе лицо излучало смелость и спокойствие, все ее тело с испугу колотила мелкая дрожь.       Незамутненным уголком сознания она уясняла всю безнадежность своего положения. Ах, до чего наивно звучали эти попытки запугать столь влиятельного человека! Под защитой Гитлера жизнь девушки протекала в относительном спокойствии и благополучии, но все могло измениться по щелчку его пальцев. Гели достаточно прожила с дядей под одной крышей и была убеждена: при желании он сотрет в порошок любого, гораздо более опасного противника, чем она сама.       Бунт был заранее обречен на провал. Ей не стоило вступать в борьбу. Этим она лишь обострила в нем звериные инстикты.       - Поставь в воду, иначе завянут, - посоветовал Адольф, кивком указав на смятые цветы.       Никаких извинений или объяснений своему поступку от него не последовало. Но Гели знала: Гитлер ничего не делает просто так. Скорее всего, этот поцелуй был изощренной попыткой ее унизить.       Ради своего же блага она старалась как можно скорее забыть о случившемся, но с ужасом ловила себя на мысли, что ее преследует омерзительное ощущение его склизких губ. На ощупь они были как мокрица. И вкус его слюны – самой гадкой на свете жижи. По какому праву дядя прикоснулся к ней? Такое не может, не должно повториться.       Со свойственным ей оптимизмом Гели уже практически убедила себя не паниковать раньше времени. Кто знает, что у него на уме? Возможно, он так поступил без всякого похотливого умысла, просто перед этим хватил лишнего. Непьющий, как же! А от кого тогда исходил запах спиртного? Списать поведение дяди на алкоголь было проще, нежели мучиться в неведении: что еще могло подтолкнуть его к греху?       Поборница современных нравов, Гели в подростковом возрасте даже целовалась с девушкой на спор, в силу природной любознательности не видя ничего дурного в том, чтобы разок поцеловать человека своего пола. Безусловно, те невинные забавы очень отличались от принудительных лобзаний с кровным дядюшкой, и предпосылки к этому происшествию как по заказу всплывали в ее памяти, но Гели по доброте душевной рьяно подыскивала оправдание и дяде, и себе самой, поскольку червячок самобичевания уже поселился в ее душе.       "Как же я могла это допустить?" - Часами думала она, ища и не находя ответа. Новое, незнакомое чувство вины озлобляло и угнетало Ангелику. Она не привыкла нести ответственность за свое поведение, а тем более – пожинать его плоды. Ей нравилось кокетничать с мужчинами, получать любовные письма и ходить на свидания – в общем, делать множество двусмысленных вещей, ни к чему себя не обязывая. Как и всякая хорошенькая девушка, Гели была прекрасно осведомлена о своих чарах, расточала их направо и налево, случайно разбивая сердца, но даже представить не могла, чье сердце в числе прочих падет к ее ногам; чем обернется безобидная привычка строить глазки.       На какое-то время, когда глаза слипались от усталости, Ангелику охватывало мнимое облегчение. Тревожный эпизод как бы отдалялся от нее, будучи услужливо окутан дымкой забвения. Положив голову на колени, она незаметно для себя погружалась в сон, короткий и настолько чуткий, что просыпаясь, не могла понять, спала ли вообще или просто показалось.       Эту ночь Ангелика провела, сидя в кресле при свете ночника. Выключить свет и лечь в постель, несмотря на уговоры разума, она почему-то не рискнула. Но ближе к утру в предрассветных зимних сумерках ей почудилось, будто дядины губы вновь атаковали ее сердито сомкнутый рот. Вне всяких сомнений, это был он! Перед тем, как ощутить холодящий душу поцелуй, Гели отчетливо видела, как в комнату по направлению к ней просочилась зловеще сгорбленная тень. "Уходи! Пошел прочь! Оставь меня в покое!" - Хотела закричать она, но не успела этого сделать. Гитлер уже прикоснулся к ней. Слух резанул свой собственный протестующий вскрик.       Очнулась Гели, непрырывно молотя руками по двери. Несколько секунд находясь в состоянии смертного ужаса, она не могла понять, что происходит – и остановиться тоже. Твердо знала об одном: дядя здесь. Прямо за ее спиной. Он пришел, чтобы совершить злодеяние. Животным чутьем Гели ощущала надвигавшуюся опасность; прятала лицо, избегая губительного соблазна обернуться, с честью шагнуть навстречу своему врагу. Ответные крики и топот шагов за стеной мало-помалу вернули ее к реальности. А когда Адольф в отчаянии начал трясти дверную ручку с просьбой открыть или хотя бы сообщить, что случилось, Гели окончательно пришла в себя. Выходит, это был сон? Всего лишь сон, и она по-прежнему находилась в безопасности? Волна облегчения молниеносно прокатилась по всему телу, отдаваясь в каждой его клеточке живительным теплом.       Не в силах удержаться на ногах, Гели осела на пол, обняла колени и с усмешкой ткнулась в них лбом. Несмотря на неприятное головокружение, ее искренне начал забавлять тот запал, с каким дядя безуспешно долбился в запертую дверь. Занервничал, значит? На долю секунды ей даже стало жаль его, мгновенно и необратимо постаревшего в своей беспомощной злобе.       Удары по двери были тяжелы, но разрозненны. Наносивший их явно выбился из сил. Не дождавшись ответа, он впервые опустился до ругательств, из-за чего выглядел полнейшим слабаком, и в глазах Гели уже не представлял былой угрозы.       - Все в порядке, дядя. Не надо так кричать, - с опозданием отозвалась она на его дотошный стук и на всякий случай встала, приложила ухо к дверной щели: - Что? Звала на помощь? Какая глупость! Тебе послышалось. Иди спать, ты мне надоел!       Кончики ее ушей горели огнем. Гели солгала, чтобы не впускать его. Гитлер догадался об этом, но продолжал стоять на своем:       - Впусти меня. Дай убедиться, что с тобой все хорошо, и тогда я уйду.       Под влиянием недавних событий ему самому не доставляло удовольствия толочься у племянницы под дверью в четвертом часу утра. Она могла неправильно понять его настойчивость!       Толком не сомкнув глаз за всю ночь, он обещал себе держаться от нее на расстоянии; любой ценой умерщвить чувство, ставшее отравой для них обоих. Но один истошный вскрик со стороны заветной спальни – и Адольф бросился на выручку, с отцовской тревогой и собачьей верностью стремясь защитить Гели от всякой беды.       Удивительно, до чего переменчиво человеческое, а в особенности, женское мировоззрение! Совсем недавно Гели переживала, что ее жизнь скучна и однообразна, что в ней недостаточно приключений и юность проходит без толку, зато при первой же опасности спрятала голову в песок, слишком поздно оценив преимущества такой судьбы.       Еще вчера план на ближайшие пять-десять лет был предрешен и ясен, как небо в погожий день, а сейчас она боялась не дожить до рассвета. Куда бежать? Что предпринять во имя своего спасения? Умирать Ангелика уже раздумала. Под канонаду дядиных окриков ей внезапно и нестерпимо захотелось сьесть что-нибудь. Хотя бы корку хлеба! А при мысли о яичнице вообще потекли слюнки.       - Постой, дядя! Я сейчас открою, - сказала Гели, сама удивляясь своим словам. За дверью повисла гробовая тишина. Гитлер прислонился к стене и ждал, от волнения теребя ремень. Время шло, и у него все больше складывалось впечатление, что он повелся на какой-то розыгрыш.       Попытки девушки нашарить ключ в замочной скважине не увенчались успехом. С ужасом понимая, что ключа на месте нет, Гели отказывалась в это верить. Она исследовала пол, ковер и, особенно тщательно, – ближайшие углы, в надежде отыскать пропажу под ногами, из-за чего пришла в еще большую панику. Ключ исчез. Просто как сквозь землю провалился, хотя она всегда, всегда оставляла его в замке!       - Я не могу выйти, дядя. Я не могу открыть дверь, - бормотала девушка, обратно опустившись на колени.       Из-за ее невнятной и быстрой речи Адольф не сразу понял, в чем дело. Уловив тихий всхлип, он со всей силы рванул ручку двери. В нем самом при этом тоже что-то содрогнулось.       - Ангелика! Что за шутки! Если ты собралась трепать мне нервы, то предупреждаю...       Гитлер не договорил. Не в его власти было угрожать ей, когда он сам трясся в растущей тревоге; по-прежнему злой, но уже не на Ангелику, а на весь мир, такой безразличный и недобрый в предрассветном мороке за окном.       Последующие звуки безутешных рыданий не на шутку разбередили ему душу. Как уже было упомянуто, Гитлер не переносил девичьих слез. Они парализовали его. В некоторых случаях вызывали брезгливость. И всегда мешали принятию важных решений.       Человек фронтовой закалки, сосредоточивший в своих руках колоссальную в стране политическую силу, бесстрашный, - как ему казалось - борец за справедливость, он впадал в прострацию при виде плачущей девушки.       Мельчайшая слезинка на нежной щеке, истерично скривленные губы – и Гитлер, абсолютно сбитый с толку, скрежетал зубами от возмущения. Неужели нельзя обойтись без дешевой сентементальщины? Плохой утешитель по натуре, он не мог найти нужных слов и не желал идти на поводу у очередной страдалицы. Но Ангелика представляла для него особую ценность. И плакала не так уж часто, заметно стыдясь своих слез.       Разом растеряв всю строгость и напускной холод, Адольф прильнул к двери, безотчетно лаская рукой ее лакированную гладь – как будто этот жест мог ободрить племянницу даже на расстоянии, когда он физически не имел возможности прикоснуться к ней.       - Гели, девочка моя, потерпи немного! Сейчас! Я что-нибудь придумаю. Я помогу тебе выбраться! - Горячечным тоном убеждал мужчина, уже со злостью атакуя дверь всеми возможными способами. Сотрясаемая новой канонадой оглушительных толчков, дверь почти поддалась ему, но не настолько, чтобы сойти с петель.       Наблюдая тщетность дядиных усилий и одновременно опасаясь его дикарского вторжения, Ангелика от греха подальше отползла на середину спальни, где молча глотала слезы. Исчезновение ключа заметно подкосило ее, заставило вновь почувствовать себя загнанной в угол жертвой.       Спустя несколько минут неумолчной потасовки между мужским кулаком и неумолимо крепкой деревяшкой, в квартире наступило долгожданное затишье. Удаляющимся шагам за стеной Гели не придала значения. Она была слишком слаба и печальна, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как внезапный уход надоевшего родича. Ее отказ от пищи и добровольное заточение под замком лишь отчасти объяснялись обидой на его звероватое поведение. Основной причиной девичьих страданий, как водится, стали дела сердечные. Будь Гитлер повнимательней к юной особе, сумей приглядеться к ее опечаленному личику в нужную минуту, и он без труда опознал бы все признаки любовной тоски. Но поскольку его собственный разум был полностью поглощен аналогичным чувством, Адольф оставался слеп и глух к очевидным вещам, что происходили у него под носом.       Стремглав рванув к себе в кабинет, он наткнулся на овчарку, чье настроение и повадки находились в безоговорочном подчинении хозяину. Заслышав суматоху и разборки за стеной, Принц, до сих пор дремавший у огня, вскочил и настроженно двинулся на шум. В предчувствии беды пес издавал тревожный скулеж, шерсть у него на спине характерно вздыбилась.       - Хороший, хороший мальчик, - Как в бреду повторял Гитлер, поглаживая Принца одной рукой, а другой спешно копаясь в письменном столе и книжном шкафу; всюду, где оставался шанс отыскать если не запасной ключ, то достойную ему замену в виде отвертки или металлической скрепы.       Сколько раз бессонными ночами он до мелочей обдумывал попытку взлома, на утро отвергая столь непорядочный поворот событий – и вот, его желание сбылось самым непредвиденным образом. Но, - как часто это бывает в ответственный момент, - ничего, кроме бесполезных бумаг, пачки чертежей и ненароком пролитых чернил, Гитлер под рукой не обнаружил.       Повисшее в воздухе напряжение передавалось псу. Во время поисков Принц метался рядом, обеспокоенно виляя хвостом. "Мой господин! Чем я могу помочь?" - Беспрестанно вопрошали по-человечьи выразительные глаза. Гитлер отрицательно качал головой. У него не было ответа. У него, как выяснилось, не было вообще ничего, что могло пригодиться в трудную минуту, кроме все возраставшей кучи хлама на полу.       По мере производимой ревизии, в эту кучу отправлялась чуть не каждая устаревшая и глупая вещица, случайно оказавшись в поле его зрения. Та же самая участь ожидала милые, но бесполезные, однообразные в своей помпезности подарки, которые он из жалости (или жадности) держал при себе, прекрасно зная, что никогда ими не воспользуется. Например, декоративная подушка с его инициалами, вышитыми чьей-то трудолюбивой рукой! Он не запомнил, кто и когда приподнес ему этот сувенир, но всякий раз в ожидании гостей с досадой и стыдом убирал подушку с глаз долой, считая недостойным выставлять напоказ аляповатый предмет всенародной любви. Теперь пришло время освободить пространство.       Стараясь отогнать ощущение собственной никчемности, - "Чем я здесь занимаюсь, черт возьми, в то время, как Гели в беде! Она так несчастна и напугана!" Адольф буквально прикипел к новому занятию. Первичный шок понемногу оставил его. На смену благородству пришло садистическое, тщательно скрываемое от себя самого желание помучить Ангелику; заставить ее посидеть взаперти уже по принуждению, чтобы тем самым отучить от капризов и укрепить над ней свою запоздалую родительскую власть.       Умом сознавая всю серьезность ситуации, он нарочно бездействовал, смакуя недавнюю обиду и по справедливости настигшее племянницу отмщение. Единственное, чего ему по-настоящему не хотелось – так это делать семейные дрязги достоянием общественности. Вмешательство полиции, ключных дел мастера, а также сердобольных соседей могло очень сильно осложнить Гитлеру повседневную жизнь и даже бросить тень на его карьеру. Чтобы этого не произошло, в его интересах было самостоятельно и как можно скорее освободить Гели. Почему же он медлил, упиваясь своим иллюзорным превосходством? Почему до сих пор не вышиб эту проклятую дверь?       Призывный лай и нетерпеливый скрежет собачьих лап о штанину выдернули Гитлера из состояния мстительной задумчивости. Ладонь, только что ласкавшая пса, сама нащупала необходимый предмет в брючном кармане. Ринувшись на поиски, он недостаточно хорошо осмотрел свою одежду, а между тем, все самое нужное было так близко и доступно – только руку протяни! В кармане Гитлер обнаружил не что иное, как заколку; довольно крупную, инкрустированную драгоценными кристаллами заколку для волос – она принадлежала Ангелике и некогда была утеряна ею по причине всегдашней избалованности. Обрезав волосы, она потеряла интерес к такого рода вещам, тогда как он с особым трепетом хранил любую мелочь, связанную с ней, иногда находя утешение в своей потайной колекции найденных безделушек. Именно эта находка послужила сигналом к действию.       Не помня себя от беспокойства, - главным образом ему недоставало уверенности в успехе своей затеи - Адольф вернулся к двери, уже не пытаясь дозваться и успокоить девушку. Все свое внимание он посвятил замочной скважине, в недрах которой на пути к освобождению Ангелики ему препятствовал крохотный и дьявольски сложный механизм. Обыкновенно сдержанный в эмоциях, после того, как заколка чуть не выскользнула у него из рук, Гитлер смачно чертыхнулся. Не слишком удачное орудие для взлома могло в любую секунду намертво застрять внутри, и тогда уже никакие ухищрения не спасли бы его от огласки произошедшего. В подтверждение этому фантазия заранее рождала кричащие заголовки газет: "Лидер национал-социалистов держит кровную племянницу под замком!" или "Печально известный оратор и мятежник заморил голодом юную девушку!"       Достаточно изучив на своем веку мироустройство и людские нравы, он примерно понимал, чего будет стоить даже незначительная погрешность в глазах окружающих; с какой радостью за нее схватятся враги – кровожадная стая стервятников, решившая растерзать его в клочья с первого дня политической борьбы. Он не мог позволить себе такую роскошь: свободно жить, не мучаясь вопросом, что скажут люди, наплевав на мнение толпы – этой истеричной шлюхи и непорочной девы в одном лице. Толпа возвысила его, помогла пробиться в парламент, сотни тысяч зевак ежедневно читали о нем, посещали митинги, с открытым ртом слушали его речи... Каким же глупцом надо быть, чтобы посредством семейных неурядиц, когда народ так верит ему, навсегда запятнать свою и без того неоднозначную репутацию!       "Поддайся! Ну же! Поддайся мне!" - Повторял он про себя, беззвучно шевеля губами. В пылу эмоций дверь представлялась Гитлеру живым существом; причем, существом женского пола, из-за чего мужчина стал терпелив и ласков в обращении с замком – как будто уговаривал неопытную любовницу, чье тело поначалу сопротивлялось ему.       А что же Гели? Жизненные силы окончательно покинули ее. Все время, пока дядя рвался внутрь, она сидела на полу, притихшая и внезапно подурневшая, со вспухшим от слез лицом. А когда в дверном проеме, наконец, возник его могучий силуэт, сама протянула навстречу руки, чтобы уже через секунду оказаться в удушающих обьятьях человека, ближе которого у нее на свете никого не было.       Она только сейчас это поняла. Точнее, животным чутьем ощутила всю свою незащищенность и одиночество в огромном спящем городе за окном.       Гитлер предоставил ей крышу над головой. Ему одному она была важна и нужна любой – Гели догадалась об этом потому, с каким жаром он осыпал поцелуями ее отсыревшие щеки, прижимал к груди и бормотал слова поддержки; такие нежные, совсем несвойственные для него слова...       - Дядя Альф, я есть хочу, - нерешительно и вместе с тем капризно заявила она, едва поутих основной шквал эмоций. Пес, радостно носясь вокруг них, также (наверное, в знак примирения) лизнул ее в щеку. Он давно научился угадывать отношение хозяина к тому или иному человеку, и потому в своих симпатиях был довольно предсказуем – не то что Ангелика, чье отношение к животным (а тем более, к людям) менялось по сто раз на дню.       Например, еще полчаса назад она скорее бы вручила голову на отсечение, чем позволила Гитлеру вновь поцеловать ее; даже просто подойти ближе чем на метр, а сейчас с улыбкой повисла на нем, всем видом выпрашивая ласку. И результат не заставил себя ждать. Прежде чем до дядиных ушей дошел смысл сказанного, он догадался по ее глазам: прощен, в честь чего подхватил девчонку на руки, неловко закружил по комнате (Гели в этот момент, смеясь, откинула голову), но вскоре замер и, чуть отдышавшись, зашептал ей на ухо все то, что по вине себялюбия до сих пор оставалось недосказанным:       - Мой ангел, как ты меня напугала... Обещай больше так не поступать, ведь ты – самое ценное, что у меня есть. Будь хорошей девочкой, ладно? А я в свою очередь сделаю все, чтобы ты была счастлива.       Внешне это никак не выражалось, но Гели сразу насторожилась, получив подобное признание. Одно дело наедине с собой определить свою значимость в жизни близкого, и совсем другое – услышать от него самого о том, какое значение она приобрела в чужой судьбе. Согласиться с дядей означало взять на себя определенную ответственность, а фройляйн Раубаль от одного этого слова передергивало.       К тому же, откуда ему было знать, как сделать ее счастливой? Гитлер ни черта не смыслил в этом деле. Он и сам был глубоко несчастен – без семьи, без друзей (партия не в счет), добровольно отказавшись от простейших радостей и увлечений.       Всегда, сколько Гели помнила его, дядя откровенно презирал все то, что составляло для нее большую ценность. С какой стати ей было доверять ему, ради сомнительного перемирия предавать свои мечты? Однако, она не стала спорить. Утвердительный кивок и пристальный взгляд в глаза. Поживем – увидим.       - Я хочу есть, и стать певицей, - внезапно выпалила Гели, даже не подумав, насколько диковато это прозвучало: просить еды и тут же строить далеко идущие планы. Заметив удивление на лице Адольфа, спешно пояснила: - Хочу учиться музыке. Выступать на сцене. Мне надоела медицина!       В первую секунду Гитлер растерялся. Переменчивость в характере племянницы вечно сводила его ума. Сегодня она ударялась в одно, завтра отвлекалась на другое, послезавтра находила третье, не менее интересное занятие – и так далее, по кругу, создавая лишь видимость какой-то деятельности, к серьезным вещам относясь с легкой руки.       Расхлябанность, непостоянство желаний, неумение доводить начатое до конца, отвращение к труду – в этом была вся Ангелика; стоит ли объяснять, почему он не воспринимал ее всерьез? В любой другой раз Адольф не поленился бы прочесть ей лекцию на эту тему, предварительно озвучив список вышеупомянутых пороков, дабы оправдать свой вердикт: нет баловству и развлечениям в ущерб учебе. Однако, после всего произошедшего, его намного больше заботило душевное благополучие Гели. Прошлая ночь порядком измучила их обоих. Девушка чудом смягчилась к нему. У нее появился аппетит. То немногое, чего удалось достичь с таким трудом, могло быть испорчено одной неосторожной фразой. Гитлеру пришлось попридержать язык.       - Мы обсудим это, милая. Обязательно. Но сейчас ты устала и голодна. Хочешь, пойдем на кухню? Или же посиди здесь. Я сам принесу тебе еды. Все, что захочешь съесть!       Физическая слабость в конце концов сделала Гели покладистой. Она осталась ждать, поверив дяде на слово. Теперь, когда он был встревожен и смущен, от него было проще добиться позволения на любую авантюру. Привыкшая всеми правдами и неправдами получать новые побрякушки, она ни капли не сомневалась в этом. Дверной ключ очень кстати обнаружился под подушкой. Не в меру впечатлительная из-за долгого пребывания в одиночестве, Гели выдохнула с облегчением. Она успела связать пропажу с темными силами, и сама же посмеялась над своей суеверностью. Экая растяпа! В страхе спрятать ключ и забыть о нем, среди ночи переполошив всю округу.       Разогретый дядей куриный суп без преувеличений показался ей пищей богов. Ангелика ела жадно, не возражая и как будто не замечая того, что он кормил ее из своих рук. Впрочем, иногда она перенимала инициативу, и тогда он просто сидел рядом, утирая салфеткой ее лоснящийся жиром рот. По-отцовски больно было наблюдать ее голодный вид, но зато как отрадно становилось ему, провожая взглядом каждую доверху наполненную ложку! Ах, если бы Гели всегда была так добра и послушна!       Замечтавшись, Адольф поймал себя на мысли: он совсем не против, если Гели всерьез займется музыкой; согласен даже подыскать для нее лучших учителей. Конечно, не могло идти и речи о выходе Ангелики на большую сцену (безудержная ревность поднималась в его груди – чужие люди будут восхищаться ей!), и все же, с целью наладить отношения, Гитлер был готов на многое. Больше всего на свете ему нравилось исполнять ее мечты.       Следующую неделю он круглосуточно дежурил у постели Ангелики, без особой в том необходимости освоив роль больничной сиделки и придворного шута одновременно. Стараясь всеми силами расположить к себе и ободрить зачахшую в четырех стенах племянницу, Адольф по первому зову откликался на каждую ее прихоть.       Фрау Винтер на секунду потеряла дар речи, застав такую картину: хозяин в фартуке, с ног до головы перепачканный мукой, носился по задымленной кухне, бормоча проклятья и неизвестно кому адресованные извинения. Как впоследствии уверяла пугливая старушка, ее появление фактически спасло квартиру от пожара, ибо задержись она чуть дольше, и уже не миновать беды. Что там квартира! Весь дом с остальными жильцами едва не взлетел на воздух по вине кое-чьих нескончаемых капризов. Ведь это Ангелика - черт бы побрал ее злую душу - спозаранку приставала к дяде с просьбой испечь домашнее печенье! Большую его часть Гитлер по неопытности просто сжег, но даже уцелевшая горстка оказалась непригодна в пищу. Было слишком самонадеянно встать к плите, не удосужившись толком свериться с рецептом. К еще большему удивлению экономки, при виде испорченного угощения, обыкновенно переборчивая Гели восторженно захлопала в ладоши. Разгром, устроенный на кухне, ничуть не смутил ее. Она была польщена комичной услужливостью дяди, его сокрушительным фиаско и пристыженным, точь-в-точь, как у нашкодившего пса, видом. Когда она вошла на шум, впервые за долгий срок принарядившись к чаепитию, он не сразу обратил на нее внимание. Как будто сознательно избегал взгляда. Но, не удержавшись, взглянул, и уже не мог отвести глаз: стоял и смотрел как болван, держа в руке противень с обгоревшим печеньем – самым вкусным печеньем в мире, потому что оно было приготовлено по ее приказу; человеком, который неоднократно унижал ее.       - Ах, дядя, я же пошутила! Ты всерьез занялся выпечкой? Как романтично... - Засмеялась Гели, кончиками пальцев осторожно ухватив одну печенюшку. Брезгливость и боязнь обжечься мелькнули на ее лице. Фрау Винтер протянула руку в немом предостережении. Не ровен час, живот разболится! Но Гели не любила прислушиваться к старшим. Из любопытства съев пару штук, она сочувственно похлопала Гитлера по плечу:       - Что ж, первый блин всегда выходит комом! Кому, как не тебе об этом знать, мой милый художник...       Смущенная усмешка притаилась в уголках его губ. Шло время, и Адольф все чаще узнавал прежнюю Ангелику. Ее способность отпускать фривольные шутки вернулась к ней вместе со снисходительно-дружеским к нему отношением. Он был рад и этому; и ничуть не жалел об испорченном печенье, если таким образом удалось развлечь Гели. А что касается экономки, то она, конечно, еще повозмущалась себе под нос, но в конечном итоге махнула рукой. Милые бранятся – только тешатся! И хотя хозяева приходились друг другу всего лишь дядей и племянницей, они поразительно напоминали влюбленную парочку, чьи многочисленные ссоры по традиции кончались бурным примирением. Фрау Винтер приняла мудрое решение не вмешиваться. Авторитет Ангелики достаточно окреп в последние дни, чтобы безбоязненно ябедничать на нее Гитлеру.       Таинственные розы продолжали красоваться около девичьей постели. Входя в комнату, Адольф старательно не замечал их, но иногда, улучив момент, с тоской и тайным озлоблением косился на букет. Когда же настанет время выбросить его в помойку? Почему цветы до сих пор не вянут? Скрывая свое недовольство по этому поводу, он продолжал заботиться о Гели и даже немного завидовал им. Как и всякое безмозглое растение, розы жили своей, отдельной от людей и земных страстей, сравнительно недолгой, но счастливой жизнью, в отличие от человеческого сердца – помимо физической боли, оно знавало также боль неразделенной любви.       - Поменяй, пожалуйста, воду, - однажды попросила Ангелика, указав глазами на фаянсовую вазу, в которой находились ненавистные ему цветы. Первым безотчетным импульсом Гитлера было грохнуть ее об пол. Гели, вероятно, издевается! Лишь только ему удалось погасить ревность – этот клокочущий Везувий, своим смертоносным огнем призванный защитить (или уничтожить) самое драгоценное, как она сполна возродила пережитые чувства. Однако, он смиренно выполнил ее просьбу, тайком добавив чуть меньше воды, чем того требовали потемневшие стебли.       - Неужели ты не понял, кто их подарил? - Продолжала Гели чуть погодя, самозабвенно орудуя вдоль книжных полок щеточкой от пыли. Это была единственная работа по дому, которую она выполняла с легкостью и без напоминаний с чьей-либо стороны. По всей видимости, ей доставляло удовольствие протирать пыль. Из уважения к ее труду Гитлер тоже не стал сидеть сложа руки. Без тени смущения он взялся заправлять вечно скомканную девичью постель.       - Вот уж не поверю, что ты такой простачок, каким хочешь казаться, - пробормотала девушка, не получив ответ на свой вопрос.       Беззвучный смешок отразился на ее лице, когда в кровати обнаружились ночные панталоны с кружевной каемкой. Будет дядюшке наука – шарить по чужим вещам! Поскрее спрятав постыдную находку с глаз долой, Гитлер не без торжества вспомнил слова фрау Винтер, утверждавшей, будто Гели ложиться спать обнаженной. Как хорошо, что он тогда не поверил в старушечьи небылицы! Порядочная девушка в его понимании никогда бы так не поступила. А Гели, без сомнения, являлась таковой, несмотря на многочисленные шалости и хамоватое поведение. Знание об этом помогало ему жить.       - Ты будешь смеяться, но я действительно ума не приложу, кто бы это мог быть.       Угрюмый взгляд как бы намекнул о том, что смеяться все же не следует. Ангелика отложила щетку, в задумчивой позе возвела глаза к потолку.       - Ну хотя бы попытайся! Подумай хорошенько. Иначе я окончательно разочаруюсь в твоих шпионских способностях.       Гитлер в недоумении развел руками. Наивная девочка, она вздумала взять его на слабо! Вместо того чтобы честно во всем сознаться, решила, скажем так, "прощупать почву" с целью выяснить, что ему уже известно, и о чем лучше помалкивать.       Конечно, в минуты досуга у него рождалась масса подозрений. По той же причине он не мог долго усидеть на месте или же прилечь вздремнуть после обеда. Сон не шел к нему, зато появлялись нехорошие мысли. И Гитлер тщательно обдумывал их, находя все новые, расплывчатые доказательства своей правоте. Кто больше всех симпатизировал Гели из его знакомых? С кем она проводила большую часть времени? Всякий раз на ум приходил лишь один человек, которому он доверял как самому себе и потому обязал приглядывать за ней, но к Моррису уж точно не могло быть претензий!       Дальнейшие попытки провести расследование рушились словно карточный домик. Сославшись на занятость, Гитлер хладнокровно отменил поход в театр. Ему сейчас не хотелось видеть Еву. До выяснения обстоятельств его задача была стеречь Гели. К тому же, совсем скоро намечалась рабочая поездка, в преддверии которой в нем как бы обострился родительский инстинкт.       - Молчишь? Ну и пожалуйста. Это вовсе не секрет. Цветы прислал твой водитель. Герр Моррис. А ты о ком подумал? - Самым будничным тоном сказала Гели. В глазах ее плясали лукавые огоньки.       Эффект от этих слов был сродни удару обухом по голове. Трудно описать ураган эмоций, разыгравшийся в мужской душе. Кое-как устояв на ногах, Гитлер прочистил горло, механическим движением руки пригладил челку, и медленно, почти по слогам произнес:       - Ах вот как... Ну что ж... Это все меняет. Почему же ты раньше не сказала? Мы могли бы предотвратить конфликт.       Сколько ни старался он сохранить невозмутимый вид, кончики его ушей побагровели, а дыхание участилось. Конфликт был неизбежен.       - Понимаешь, накануне нашей с тобой ссоры мы с ним крупно повздорили. Я уже с утра была как оголенный провод. А тут еще ты со своей овсянкой... - Ангелика попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой, неживой; как у куклы из витрины магазина. Несвойственный ей пафос, которого она набралась из бульварных романов, неожиданно повеселил Гитлера. Зная добродушный характер Морриса, он и представить себе не мог, что нужно сказать или сделать, чтобы вывести его из себя! Впрочем, по части дуракаваляния Гели имела обширный опыт, а ее умению действовать на нервы вообще могла позавидовать любая женщина.       - Тебе, конечно, хочется знать причину? - Не глядя в его сторону, спросила Гели. - А я не помню даже половины из того, что тогда наговорила. Мы часто не сходимся во мнениях. Он меня раздражает, твой Эмиль. И эти розы в качестве извинений... Если хочешь, выбрось их.       Как она это делала? Еще несколько минут назад Гитлер чуть не лопался от возмущения, порываясь швырнуть вазу об пол, а теперь, молчаливый и присмиревший, закрыл цветы своей спиной.       - Ну что ты, не нужно. Пусть будут. Я погорячился, когда говорил об этом. Гели с благодарностью кивнула и вернулась к уборке. Ее понурое лицо постепенно просветлело.       - Одного не могу понять, - вздохнул Адольф, находя невыносимой повисшую тишину. - Почему ты молчала? Ты же знаешь, я всегда рядом, если тебя кто-нибудь обидит.       Его извечные попытки навязать свою помощь были не больше, чем пустой звук; особенно, если учесть, что он сам принес ей немало горя. Но Гели предпочла не думать о плохом. Кто старое помянет – тому глаз вон. Ощутив до неприличия пристальный взгляд на своей шее, она обернулась и слегка смущенно покачала головой:       - Не хотела подставлять человека. Ты бы разозлился и уволил его, разве нет? А я бы не смогла простить себе, что из-за меня кто-то потерял работу.       В эту минуту Гитлер окончательно смягчился к ней. Они были так похожи в своей прямолинейности и вспышках гнева, что у него невольно екало в груди, а ее уважительное отношение к подчиненным и впрямь заслуживало похвалы.       - Ах, какие глупости, мой ангел. Неужели я похож на монстра? Не в моих правилах швыряться нужными людьми по пустякам... - Усмехнулся он, подойдя поближе.       В редкие моменты Ангелика выглядела столь застенчиво и беззащитно – было глупо не воспользоваться этим, вследствие чего свой монолог Адольф продолжил, уже обнимая ее за плечи:       - Эмиль - мой ценный сотрудник и давний друг, поэтому увольнение ему грозит лишь в том случае, если он попытался совершить с тобой что-нибудь неправомерное... Ты же понимаешь, о чем я? Отвечай мне правду, Гели.       На мгновение все вернулось на круги своя. Он повелевал - она подчинялась, становясь в его руках бесправной вещью; маленькой, испуганной рабыней, взятой в услужение всемогущему господину. Обоюдное наваждение продлилось недолго: такая роль отнюдь не привлекала Ангелику. Она раздраженно дернула плечом, воззрившись на него как на блоху, и в довершение сморщила носик.       - Боже мой, и не стыдно тебе, дядя Ади? Что за дикие фантазии? Ты же сам сказал, Моррис твой друг! Почему ты в нем не уверен? Даю тебе слово, между нами ничего не было.       Ничего не было! Гели обладала внеземным талантом убеждения: всего три слова, а у него как будто свалился камень с души. Кусочки пазла собрались в чудесную картину. Наступило пробуждение от дурного сна. Ничего не было! Казалось, он полжизни ждал одной этой фразы, а дождавшись, успокоился и даже помолодел изнутри.       Отвечать добром на добро так естественно для человека. Ангелика обрадовала дядю, и ему тоже не терпелось сказать ей кое-что приятное.       - Фройляйн Раубаль, а у меня для Вас замечательная новость! - Нарочито официально заявил Адольф, наблюдая мгновенную перемену в родном лице: глаза, только что метавшие молнии, наполнились детским интересом; нетерпеливо приоткрыв рот, из которого рвалось безмолвное: "Говори скорее!", и, наконец, румянец удовольствия, в изобилии покрывший ее щеки, когда он произнес знаменитейшее имя:       - С завтрашнего дня с тобой будет заниматься герр Фогель -  известный преподаватель музыки и капельмейстер Национальной Оперы. Свободного времени у него немного, однако, нам удалось столковаться за определенную сумму, так что прошу тебя подойти к занятиям с большой ответственностью и умом... Вот, собственно, и все, что мне хотелось сообщить.       Под "определенной суммой" как обычно подразумевалось целое состояние. На образовании и увлечениях племянницы Гитлер экономить не собирался хотя бы потому, что тешил собственное эго, имея возможность оплатить для нее лучших учителей. Но больше всего ему хотелось "вырасти" в глазах Гели, доказать свою значимость и неоспоримое участие в ее судьбе, чтобы она, наконец, прозрела: он любил ее сильнее, чем кто-либо на Земле.       - О Боже, дядюшка, спасибо! - Взвизгнула девушка и, не помня себя от счастья, бросилась ему на шею. Все свои эмоции, хорошие и плохие, Ангелика всегда выражала бурно, совсем не беспокоясь о том, как это выглядит со стороны. Для верности ухватившись за дядин галстук, она целовала его подбородок, шею и плечи - повсюду, куда могла дотянуться, жалила поцелуями, короткими и жгучими, как укус пчелы.       - Спасибо, спасибо... - Без остановки повторяла она, прерывисто дыша ему куда-то в область кадыка; а когда Адольф робко попытался отстранить ее – протестующе вцепилась в него обеими руками, да так, что он едва мог пошевелиться, и потому, чтобы не стоять столбом, был вынужден обнять Гели в ответ – уже по-настоящему, по-мужски, обеспечив ей надежное укрытие на своей широкой и крепкой груди.       - Ты не представляешь, как это важно для меня, дядя, - Гели прижалась щекой к его партийному значку. Неброский, но невероятно ценный для него предмет частенько служил причиной ее насмешек, (как и политическая деятельность дяди в целом – позерство и пустая трата времени) однако в эйфории она поцеловала и значок, на секунду впившись губами в самую сердцевинку угольно-черной свастики.       - Ты все же услышал меня. Я бесконечно тебе признательна...       Ее тон и поведение глубоко обескуражили мужчину. Недоверчивый и скрытный по натуре, он даже усомнился в искренности этих слов. Слишком редко Гели проявляла такую отзывчивость. Но одернуть ее у него не хватило духу. Уж лучше пусть ласкается к нему, чем осыпает проклятьями...       - Тише. Помолчи, мой ангел. Я же обещал сделать все для твоего счастья, - почти прошептал Адольф, осмелев до того, что начал гладить Ангелику по спине. Этот жест, казалось, был призван успокоить их обоих, но тело почему-то решило иначе, и уже через секунду он исступленно целовал лицо, приподнятое к нему навстречу. В любой момент она могла вполне заслуженно отвергнуть, высмеять его, на худой конец отвесить оплеуху – Гитлер был готов ко всему, за исключением, пожалуй, безмятежной просьбы на ухо:       - Поцелуй меня... Поцелуй, пожалуйста, как тогда. Позволь мне поблагодарить тебя.       В лицо ему бросилась краска стыда. Гели ждала, сложив губы трубочкой. Гитлер отшатнулся от нее, как от огня.       - Нет. Я не могу. Так нельзя.       Свои же слова резанули ножом по сердцу. Ах, зачем он нагрубил ей? Для чего ограбил сам себя? Но, как ни странно, вслед за этим пришло облегчение – такое же пьянящее и долгожданное, как глоток родниковой воды в жаркий день. Провиденье удержало его в шаге от преступления! На негнущихся ногах Адольф вышел из комнаты. Губы его беззвучно, но также, истово, как в детстве, творили полузабытую молитву.