Холодный свет

      - Ну-с, сударыня, - сказала фрау Винтер, окинув свое отражение в трюмо придирчивым и горделивым взглядом. - Вы помните, чему я вас учила? Склонная к вычурной жестикуляции, Гели начала перечислять, загибая пальцы:       - Сидеть тихо, как мышь. Посторонним дверь не открывать, не хамить по телефону. Держать ноги в тепле. Не мусорить. Суп и котлеты в холодильнике, разогреть на ужин. Целый час они топтались в прихожей – пожилая экономка и ее непутевая госпожа, на время сборов в театр как бы поменявшись ролями. Изначально это была идея Ангелики – спровадить старушку куда подальше, чтобы беспрепятственно пригласить гостей в квартиру и приятно провести вечер, пока дядя занят работой; это уже не единожды удавалось ей за последние пару месяцев, и сегодня тоже не должно было возникнуть проблем.       - Утром зайду проверить, все ли у вас в порядке, - не терпящим возражений тоном предупредила Анни Винтер, уставившись на нее снизу вверх своими глазищами из-под пенсне, точно собиралась просверлить насквозь. С виду это выглядело как забота и преданность хозяйке, на деле же – не что иное, как взяточничество, ибо экономка была догадлива, и понимала, что появление ее в квартире вплоть до завтрашнего утра крайне нежелательно. Но если Гели действительно ценит одиночество, она заплатит вдвое больше, нужно только настоять на своем!       - О, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, милая фрау Винтер! - Тотчас замахала руками Ангелика, ужаснувшись такой перспективе. - Обещаю вам, все будет хорошо! Дом не сожгу и не покалечусь.       - Как же! Не сожгёте... - Недоверчиво бормотала старуха, потирая большим пальцем остальные в ожидании какого-никакого барыша в награду за свою сговорчивость и умение хранить тайны. Ангелика с опозданием сообразила, чего ей надо.       - Напоследок позвольте мне отблагодарить вас, - сказала она, приколов к ее вечернему наряду недорогую, но эффектную брошку в форме жука-скарабея. Подслеповатой фрау Винтер показалось, что брошка из чистого золота, такой подарок впечатлил ее и заставил благоговейно притихнуть.       - И вот еще, пожалуйста, возьмите, - улыбалась Гели, отсчитывая нужную сумму и беззастенчиво направляя экономку к двери. - После спектакля можете поужинать в каком-нибудь ресторанчике. От души рекомендую тот, что на Максимилианштрассе. Скажете, что вы от Раубаль, и вам принесут настоящий английский портер за бесценок. Дядя от него в восторге. А какие там устрицы – просто объедение! Вконец обескураженная этой тирадой и купюрами, которые приятно похрустывали в кулаке, Анни Винтер пробормотала: "Ну, тогда оставляю вас со спокойным сердцем", после чего с невиданной для своих лет прытью поспешила скрыться с места преступления, а Гели выскочила босиком на подъезд и, хохоча, кричала ей вдогонку:       - Жду вас завтра не раньше полудня! Отдохните, выспитесь как следует! Когда же она вернулась в квартиру и закрыла за собой дверь на ключ, первой мыслью ее было: "Совсем меня разорила старая ведьма!", но не привыкшая фокусироваться на негативных сторонах жизни, Ангелика вскоре отвлеклась на подготовку к приему гостей.       Прежде всего, – горячая ванна. Откупорив краны, она разделась, и под оглушительный шум воды направилась в спальню за чистым полотенцем и некоторыми принадлежностями по уходу за телом, которые хранила у себя в комнате. Одно из таких принадлежностей – бритва, насчет которой у Ангелики давно возник особый пунктик. Необычайно брезгливая ко всему, что в прямом смысле касалось дяди, она была одержима иррациональным страхом, что Гитлер в утренней спешке нечаянно воспользуется ее бритвой. Худшего, чем волоски его усов, напоминавшие лапки насекомых, на своей бритве Гели представить не могла. С такой тщательностью, как сейчас, она не готовилась ни к одному любовному свиданию, хотя характер сегодняшней встречи предполагал чисто дружеское общение и ничего больше. Но каким содержательным и вдохновенным было это общение! Большую часть из того, что они обсуждали, о чем спорили с друзьями на протяжении нескольких часов или даже всей ночи, Гели, хоть убей, не могла вспомнить наутро, и это казалось ей несправедливым – сколько гениальных открытий и возвышенных мыслей, не будучи записанными на бумаге, утекает как песок сквозь пальцы, а ведь благодаря им человечество могло бы стать лучше; какой неоценимый вклад в науку и философию каждый раз пропадает зря! Охваченная жаждой во что бы то ни стало зафиксировать хотя бы самую малость мудрых изречений, она однажды уселась за пишущую машинку, но в сладостном дурмане не смогла напечатать ни строчки, пальцы просто не слушались ее либо выводили непонятную белиберду. Точно так же обстояло дело с написанным от руки. Перо буквально валилось у нее из рук, по всей тетради оставляя чернильные кляксы, почерк был до жути неразборчив, и постепенно Гели отказалась от идеи увековечить плоды своих бессонных ночей.       Она была довольна уже тем, что способна мыслить в подобном ключе, вместе с другими одаренными людьми с пользой проводить время, лелеять свою принадлежность к высшей касте, пока обыватель, будто могильный червь, живет постылой бессмысленной жизнью в труде да суете. Настроиться на нужный одухотворенный лад ей, как ни странно, помогала забота о своей внешности. Физическое тело и душа – две половинки одного целого, неразрывно связаны между собой, и если тело не в порядке, покрыто грязью или мучимо недугом, душе тоже будет нелегко, никакого ментального экстаза не выйдет. Именно поэтому Ангелика с усердием умащала распаренную после водных процедур, розовую, как у младенца, кожу всякими косметическими средствами, назначение которых было сберечь здоровье и красоту. Безупречно гладкие ноги, подмышки и лобок делали ее похожей на тучного ребенка, лишенное боевой раскраски наивное лицо сбавляло десяток лет, и только пышных размеров грудь с торчащими сосками, соблазнительно вздымавшаяся при любом движении, - не грудь, а мечта любого мужчины! - доказывала обратное. Облачившись в белоснежную древнегреческую тунику, которая недавно была изготовлена на заказ по случаю ежегодного карнавала, Гели высушила и несколько небрежно уложила свежевымытые волосы в пучок; на макушке у нее блистала изящная тиара, инкрустированная настоящими бриллиантами. Пару капель парфюма за уши и на запястье, мазнуть ресницы тушью, подкрасить губы – и можно смело отправляться на Олимп в образе Кифереи, а точнее, в гостиную, где стараниями фрау Винтер уже высится передвижной стол с едой и напитками, - про суп она напомнила исключительно для конспирации! - на ковре раскидан ворох декоративных подушек, свежие цветы (сегодня это лилии) покоятся в пузатой вазе, патефон, похрипывая, воспевает любовь и смерть. В гостиной все готово к приему гостей, осталось только зажечь свечи (электрический свет слишком резок и бодрит) и восточные благовония – неизменный атрибут интеллектуальных посиделок, ибо правильно подобранный аромат сам по себе располагает к беседе и подчас может натолкнуть на интересную мысль. Гели знает об этом уже по собственному опыту.       Сегодня для Ангелики и ее друзей был особенный вечер еще потому, что вместо всем известного и уже несколько приевшегося гашиша было решено испробовать курительный опиум – не тот, что она некогда употребляла в лекарственных целях, а наркотик гораздо более сильной концентрации с очищенным составом; из-за повсеместной с ним борьбы достать такое сокровище удавалось не всегда и стоимость его кусалась, но сделать это в складчину не составило труда, что еще крепче сплотило развеселую компанию. Новичок в сфере запрещенных веществ, Гели Раубаль была наслышана от многоопытных товарищей, что по своему воздействию и побочным эффектам оба эти изделия – варенье из гашиша и костяная трубка, доверху наполненная горьковатым дымом, немногим отличаются друг от друга, с той разницей, что гашиш довольно быстро вызывает зависимость, тогда как покуривать опиум - какая же чудовищная ложь! - можно годами, абсолютно не испытывая к нему нездоровой тяги. "Ты сможешь бросить это занятие в любой момент, как только пожелаешь!" - Наперебой уверяли ее доброжелатели, тут же пускаясь в пространственные рассуждения о том, зачем отказываться от величайшего из всех земных благ, что придает телу неземную легкость, а уму чрезвычайную ясность? Эти и другие росказни о чудодейственных свойствах наркотика из Поднебесной только распаляли любопыство развращенной души. К тому же, возлежать на софе, лениво потягивая из трубки и выдыхая к потолку пьянящие дымовые колечки (по словам друзей, курительная лампа устроена так, что предаваться удовольствию удобнее лежа) казалось Ангелике более элегантным времяпревождением, нежели чаепитие с тошнотворным на вид вареньем. Племянница Гитлера обожала все изысканное и оригинальное! Проанализировав (что случалось с ней нечасто) свои эмоции, Гели пришла к выводу, что с таким нетерпением, как сейчас, доходившим до щекотки в солнечном сплетении, она ждала разве что первого свидания в свои шестнадцать лет. Чувство новизны - самое волнительное из всех чувств! - одолевало ее. Внешние обстоятельства также складывались вполне благополучно. Предвыборная программа, с которой дядя разъезжал по стране, играла ей на руку не только потому, что в его отсутствие у нее появлялось больше свободного времени. Долгое расставание позволяло Ангелике по-настоящему расслабиться; хоть ненадолго, но отвлечься от удручающей реальности. Для человека, пристрастившегося к гашишу, нет ничего ценнее душевного благополучия. Все по тому же принципу "увеличительного стекла" наркотик, наряду с ощущением безграничного счастья, способен погрузить в пучину отчаяния. Подавленная злость и страхи, любой накопленный негатив – это отнюдь не лучший багаж для приключения такого рода, ибо употребив гашиш в дурном расположении духа, мы не только не получим никакой пользы (если отрава вообще может принести какую-то пользу), не отвлечемся от своих повседневных забот и горестей, но как бы преумножим их в своей голове, накачанной опиатами – вот, что следует учитывать в первую очередь, вознамерившись совершить очередной полет в страну фантазий.       Чтобы сполна насладиться оргией, необходимо освободиться от всего, что мучит и страшит. Природная незлопамятность и легкомыслие помогли Ангелике в этом деле. Как только за дядей захлопывалась дверь, она забывала о нем – ходячем источнике своих бед, и вспоминала только, когда он снова появлялся на пороге – усталый с дороги, иной раз простуженный, с горящими глазами на побелевшем лице; глаза у него всегда горели безумным огнем и был слегка осипший голос после многочасовых дебатов. "Иди ко мне!" - Шепотом звал он, широко раскрыв руки для объятий, и она нехотя приближалась к нему, стараясь придать своей шаткой с похмелья походке былую твердость, а заспанному лицу – бодрый вид. И только после того, как стальное кольцо рук смыкалось на ее талии, а губы, прохладные и склизкие, как у жабы, начинали неистово обцеловывать ее висок, щеку, кончик носа и краешек губ, только тогда Гели в ответ обвивала дядины плечи, на несколько секунд выказывая показную радость; об истинном же отношении племянницы к Адольфу свидетельствовало то, как она всячески отодвигала скривленное лицо, уклоняясь от поцелуев с визгами: "Щекотно!" и "Задушишь!". Когда же в груди его, наконец, утихал первый пыл, Гели с умильной улыбкой вопрошала, привез ли дядя ей какой-нибудь гостинец. И горе ему, если он посмел заявиться домой с пустыми руками!       В зависимости от того, находился дядя дома, в Мюнхене, или мчался на другой конец страны, Гели строила планы на ближашую неделю, а его вечерняя занятость определяла то, как она проведет остаток дня. Нынешний год выдался беспокойнее предыдущих, и Гитлер уже не имел возможности стеречь ее, как дракон стережет принцессу, к тому же, его белокурая зазноба с Шеллингштрассе - при мысли о ней у Ангелики от досады сводило зубы - также требовала внимания. Свое недовольство по поводу этой любовной интрижки ей приходилось держать при себе, более того – изображать полную неосведомленность о происходящем, чтобы дядюшка почаще оставлял ее одну, ибо только в одиночестве она могла без проблем вкусить порцию гашиша. Отнюдь не страх разоблачения, хотя чего греха таить она и представить боялась реакцию дяди на открывшуюся правду, заставлял Гели из последних сил поддерживать конспирацию. Что такое семейный скандал в сравнении с тем, каким разочарованием для нее станет его бесцеремонное вторжение! Злостный противник всего, что касается отдыха и веселья, Адольф неоднократно высказывался против самых безобидных развлечений вроде игры в снежки, и вообще обладал просто феерической способностью портить всем настроение; он поднимет переполох, найдя ее в разомлевшем состоянии, да еще опозорит перед друзьями – вот почему она вскоре взяла за правило предаваться кутежам, пока дядя находился за пределами Мюнхена. Несмотря на доверительную атмосферу, которая царила в компании, Гели не слишком-то распространялась о себе и своей жизни, за исключением горстки поверхностных фактов, которые уже были известны ее знакомым. Родилась и выросла она в городишке Линц, что на северо-западе Австрии, в добропорядочной семье чиновника, - о том, что отец последние годы жизни пил не просыхая, а ей с братьями доводилось голодать, разумеется, история умалчивала - и сразу по окончании школы она приехала сюда, чтобы получить высшее образование, а так как в Мюнхене со времен окончания войны проживает ее дальний родственник – "седьмая вода на киселе", - по несвязным рассказам Ангелики никто так и не понял, кем приходится ей этот человек на самом деле - то вполне естественно, что поселилась она в его квартире, и жить будет с ним, пока "окончательно не встанет на ноги", которые немного заплетаются от переутомления.       Переутомлением Гели впоследствии объясняла и свой нездоровый цвет лица, и вечную сонливость наряду с бессонницей, раздражительность, приступы озноба, тошноту и множество других досадных симптомов так называемой абстиненции, все прелести которой ей было суждено познать в скором времени. Проблема в том, что у нее не всегда получалось выпроводить дядю или самой улизнуть из дому, а когда заканчивались деньги, вообще пиши пропало – по нескольку дней, а то и неделе приходилось отлеживаться под одеялом, в то время как организм отчаянно требовал дозу. Все украшения и ценные предметы из ее коллекции мало-помалу были снесены к ростовщику. Но все это позже, не теперь! В данный момент девушку волновало только то, как бы новые друзья не подняли ее на смех из-за ненавистного ей родства с Адольфом Гитлером. Читатель не ошибся: больше всего на свете Гели стыдилась своей кровной связи с лидером национал-социалистов, и как следствие – ненавидела любое упоминание о нем, не только по причине пугающе средневековых воззрений Гитлера, его несимпатичной внешности, - чего стоят только квадратной формы усы и засаленная челка! - провинциальных привычек в быту и одежде, но главное – из-за его нежного, почти любовного к ней отношения, привычки сюсюкать с ней на публику и отчитывать как маленькую девочку. Опасения Ангелики касаемо насмешек были в большей степени надуманны. Шайка прожигателей жизни не шибко интересовалась политикой по той простой причине, что гашиш, якобы безобидное средство, разрушил у них здоровую связь с внешним миром, постепенно вытеснил собой все остальные желания и нужды. Трудно поверить, но знаменитая на всю Германию фамилия не производила на этих людей ровным счетом никакого впечатления, словно бы они жили в параллельной вселенной или ближайшие десять лет спали мертвым сном. Гели могла вздохнуть с облегчением. Кстати сказать, она была благодарна дяде за то, что у него хватило ума оставить ей фамилию отца. В самом деле, ну какая из нее Гели Гитлер? Усмехаясь своим каверзным мыслям, Гели одну за другой зажгла свечи в начищенных до блеска канделябрах. Гостиная наполнилась теплом и знакомой с детства праздничной торжественностью.       "А что насчет Евы, этой глупой меркантильной курицы из фотоателье? Конечно же, она мечтает стать фрау Гитлер! В ее никчемной жизни это наивысший титул, к которому следует стремиться. О, спустись с небес на землю, дорогуша! Мой дядя, хоть и дурак, каких свет не видывал, а холостяцкую свободу ни за что не променяет на обручальное кольцо и выводок сопливых карапузов." - Вот, как утешала себя Ангелика, с гримасой отвращения вспоминая, как недели три тому назад она увидала дядю в городском парке, и не с кем-нибудь, а с Евой – миниатюрной блондинкой в мышиного цвета плаще.       То, что перед ней Гитлер собственной персоной, Гели не имела ни малейшего сомнения, а насчет его спутницы, конечно, могла ошибиться, если бы не мночисленные издевательские россказни Генриетты Гофман об этой невзрачной служащей в фотоателье отца. С некоторых пор Гели уже даже стала избегать ее, свою некогда закадычную подругу, которая за неимением личной жизни дала выход полученным по наследству садистическим наклонностям. Каждая их встреча теперь была нешуточным испытанием для Ангелики, поскольку все темы для разговоров неизменно сводились к Еве. Самим фактом ее присутствия в жизни Гитлера фройляйн Гофман дразнила Гели, как дворовую псину, и на вопрос, что нового, почитала своим долгом выложить всю достоверную и недостоверную информацию о том, как продвигается операция по завоеванию дядиного сердца, а когда та выказывала явное нежелание говорить об этом, сочувственно гладила ее по плечу, мол, прекрасно понимает, каково терять главную роль. Встреча в парке случилась при довольно пикантных обстоятельствах: Гели в этот момент как раз нежилась в объятьях Эмиля, и хорошо, что на улице уже стемнело, иначе бы ей не удалось остаться незамеченной. Гитлер, очевидно, был погружен в свои мысли, потому прошел мимо, даже не взглянув в сторону скамейки, зато блондинка - ее невозможно было спутать с кем-то другим! - задержала на ней удивленный и, как показалось Гели, презрительный взгляд. В темноте она наверняка не узнала ее, ведь до этого они встречались всего раз или два и никогда не заговаривали друг с другом, но взгляд у Евы получился уж очень красноречивый, как будто предназначался конкретному адресату. В тот вечер Гели не только почувствовала, но и признала в ней соперницу.       Мелодичное "Динь-дон!" вернуло фройляйн Раубаль в реальность. Вслед за тем послышалась поступь собачьих лап, отрывистый лай раздался в прихожей: это Принц, только что дремавший у огня, почуял посторонних и поднялся проверить обстановку. Звонок в дверь повторился; за ней, к великой радости Ангелики, она узнала знакомые голоса.       - Un instant! Сейчас открою! - Весело вскрикнула она, сорвавшись с места. Но чтобы беспрепятственно впустить гостей, ей пришлось для начала отогнать разошедшегося пса, который, подобно своему хозяину, с явным недоверием относился к чужакам, и грозным лаем как будто умолял ее не делать глупостей. Как и в предыдущие разы, когда к ней приходили друзья, Принц игнорировал команды Гели, и в конце концов девушке не оставалось ничего, кроме как схватить его за ошейник и силой оттащить в дядину спальню – задача не из легких, учитывая, что пес все время норовил пустить в ход острые зубищи. С яростью, на которую способен не каждый из мужчин, она втолкнула овчарку в комнату, блещущую чистотой и аскетизмом, - ни дать ни взять солдатское жилище! - и, бормоча себе под нос ругательства, повернула ключ в замке.       Несмотря на то, что обе спальни без труда запирались на замок, Гитлер, уходя по делам, оставлял свою открытой, и не потому, что был невнимателен или чересчур доверчив; просто в ней действительно не было ничего секретного и ценного – хоть всю переверни вверх дном, кроме одноместной железной койки, выцветшей репродукции на стене, фотографии женщины с прекрасными глазами на прикроватной тумбочке и небольшого платяного шкафа с одеждой и постельным бельем в углу, ничегошеньки не сыщешь! Рабочий кабинет – другое дело. Его-то, к неудовольствию любопытной племянницы, он всегда держал надежно запертым, и находиться в нем ей позволялось только в его присутствии. Не обращая внимания на жалобный скулеж моментально присмиревшего пса, Гели отправилась открывать друзьям, попутно не забыв поправить перед зеркалом прическу.       Когда Гитлер поднялся на трибуну в главном зале Хофбройхауса, свет прожекторов до боли ослепил его. В девятсот восемнадцатом году, во время своего пребывания в военном госпитале, когда к нему понемногу стало возвращаться зрение, он впервые испытал эту боль, по ошибке войдя в залитую солнцем палату. В один из редких в ноябре погожих дней чья-то безучастная к чужим мучениям рука широко раздвинула больничные шторы в его отсутствие, и когда Адольф приоткрыл дверь, навстречу ему хлынул поток солнечного света. Рефлекторно приложив ладонь ко лбу, он попытался укрыться от него. Сильнейшее жжение и боль в глазах дезориентировали раненого, с губ сорвался слабый стон. И если бы не пробегавшая мимо сестра милосердия, он бы так и остался стоять в лучах полуденного солнца, посчитав Божьей карой за неизвестно какие грехи этот испепеляющий свет в лицо.       Тринадцать лет спустя последствия газовой атаки, хоть и менее заметно, но по-прежнему напоминали о себе в самый неподходящий момент. Вот и теперь он вскинул руку в партийном приветствии так, чтобы тень упала на глаза и была возможность привыкнуть к яркому освещению. Таковы были издержки его должности. Лидер крупнейшего политического движения всегда на виду.       Оглушительный рёв, каким встретила его толпа – несколько тысяч мужчин и женщин с искаженными в отблесках факелов лицами, эхом пролетел по залу и вознесся к высокому потолку, украшенному старинными фресками и лепниной. Гитлер окинул собравшихся испытующим взглядом. Терпеливо ждал, когда смолкнут бурные овации, застывшей в воздухе рукой приветствуя народ. Только что на этом самом месте стоял его верный соратник Геббельс; своей непродолжительной, но вдохновенной речью он уже заронил искру в людские сердца, Гитлеру оставалось раздуть и поддержать это священное пламя, дабы в нужный час оно поразило врагов. Пару минут молчаливого созерцания беснующихся масс доставили ему удовольствие не меньшее, чем долгожданная встреча с любовницей. Любое многолюдное общество, а тем более, общество единомышленников, одержимых одной идеей, как бы излучало для него податливую и любвеобильную женскую энергию.       - Соотечественники и соотечественницы!.. - Наконец обратился он к притихшей толпе, сразу взяв тот властный тон, который был совершенно не свойственен ему в обычной жизни. Так опытный наездник подзывает молодую кобылу.       Много чего было не свойственно Адольфу Гитлеру или до поры до времени дремало в его сложной душе, но поднимаясь на трибуну, он менялся до неузнаваемости. Два образа – храбрый солдат по духу и прирожденный дамский угодник одинаково пленяли и мужчин и женщин из разных социальных слоёв. Стадный инстинкт губит индивидуальность. Даже самые независимые и свободомыслящие граждане проникались бессознательной симпатией к "этому крикливому психопату" под влиянием общественного мнения. Избрав путь вождя, следует помнить, что толпа – самая легкомысленная из женщин. Сегодня она восторженно качает тебя на руках, а завтра без сожаления втопчет в грязь, если ты недостаточно внимателен к ее сиюминутным прихотям. Чтобы покорить толпу, мало красивых слов. Как и всякой женщине, ей нужны поступки. Толпа ждет не обещаний, но достижений. И озвучивать их следует уверенно, ибо скопище людей не терпит заискиваний и полумер. Именно с этого Гитлер и начал свой вступительный монолог: сколько всего мы, национал-социалисты, в короткий срок добились общими усилиями и как много еще предстоит сделать! Уже приобретенный опыт взаимодействия с публикой подсказал ему, что в первую очередь жаждет от него услышать избиратель. Врожденное умение чувствовать толпу, в точности угадывать ее потребности и настроение, позволяло Гитлеру эффективно управлять ею, как он некогда управлял Адельгейдой, Мимилейн и другими, беззаветно влюбленными в него девицами.       На первый взгляд такое сравнение может показаться странным, но общение с народом было для Гитлера сродни романтическому приключению. Сотни просветленных лиц с жадностью внимали каждому его слову и одобрительно вторили на каждый воинственный возглас из его уст. Так же, как и любая девушка, когда он делал признание в любви, толпа в патриотическом экстазе смотрела на него, не в силах отвести глаз. То гипнотическое, не поддающееся объяснению влияние, которое Адольф оказывал на женский пол, распространялось и на общественные сборища; впервые убедиться в этом ему довелось еще в венском общежитии, долгими зимними вечерами осаждая схожими проповедями своих политически непросвещенных соседей. Однако полноценно дар оратора раскрылся в нем уже на фронте и, главным образом, по окончании войны, когда меткое слово было чуть ли не единственным оружием против унизительных версальских соглашений и уж конечно, единственным источником света во мраке послевоенной действительности.       Нельзя сказать, что обещая легковерной красавице руку и сердце, а своим последователям – обновленное могущественное государство, он лгал. Неиссякаемая, почти ребяческая вера в собственные силы, напротив, являлась его главным козырем и делала Гитлера непохожим на других политиков. Превыше всего он ценил истину и не разбрасывался словами попусту. Но преходящая плотская любовь к женщине отнюдь не могла сравниться с тем одухотворенным чувством, которое Адольф испытывал к Германии и немецкому народу. Ради процветания всей нации приходилось жертвовать личным счастьем. Ни одна из некогда любимых женщин не была готова понять и разделить с ним такую судьбу. К сорока годам он практически отчаялся найти идеологически верную подругу. Теперь, чем меньше любовница знала о нем и его деятельности, тем спокойнее ему спалось по ночам. Не испытывая недостатка в поклонницах, Адольф уже не пытался впечатлить и развлечь даму сердца серьезной беседой. Поначалу каждая горячо поддерживала его убеждения, но по прошествии недолгого времени без стеснения высказывала недовольство тем, что он посвящает политике так много времени в ущерб их отношениям.       О том, что Ева - наивная малышка Ева! - сейчас здесь, по собственному желанию сидит в зрительном зале, он не подозревал ни сном ни духом, иначе бы очень удивился такой инициативе с ее стороны. Лишь одно имя, одно лицо Гитлер с надеждой высматривал в первых рядах. Гели! Конечно, в целях безопасности ей предпочтительнее в этот вечер остаться дома, в Мюнхене возможны провокации, да только кто удержит авантюристку Раубаль в четырех стенах? Умом он отрицал подобный поворот событий, а сердцем все равно надеялся на встречу, быть может потому, что в прежние годы везде таскал ее с собой, а может потому, что родная душа была поблизости, просто он не догадывался об этом. В любом случае, ощущение, что близкий человек где-то рядом придавало уверенности и вдохновения.       Подробно отчитавшись о проделанной работе, Гитлер перешел к безжалостной критике своих соперников-демократов и коммунистов. Низкий с хрипотцой голос, от которого у большинства бежали мурашки по коже, теперь звенел от гнева. Крах экономики, банкротство государственных корпораций, безработица, стремительное обнищание населения, - причем, одинаково пострадало и крестьянство и средний класс! - вследствие чего – растущий уровень преступности, моральный упадок, миллионы искалеченных судеб, высокая смертность от голода и болезней... Без сомнения, можно было долго перечислять все те напасти, что незаслуженно постигли Германию в ближайшее десятилетие! Виной тому множество причин, и не в последнюю очередь – разобщенность, которая после войны воцарилась в политическом пространстве. На сегодняшний день в предвыборной гонке учавствует свыше тридцати действующих партий. Уже это число само по себе провоцирует в обществе ненужное брожение и склоки, что явно ослабляет и без того уязвимую, разграбленную версальскими преступниками страну на международной арене.       - Настал момент, когда нам всем нужно объединиться ради достижения священной цели! - Человек на трибуне сотрясал воздух кулаком, а сотни взволнованных голосов хором подтверждали сказанное. Гитлер прав! Черт подери, тысячу раз прав! Благослови Господь этого мудрого человека!       Отхлебнув воды из стакана, потому что в горле катастрофически пересохло, он метнул торжествующий взгляд в зал и почувствовал, как участилось сердцебиение.       - Успех важен на внешнем уровне, но это не значит, что мы будем лояльны к врагу внутри страны. Наши имперские недоброжелатели представляют угрозу для всей Германии. Знаете ли вы, как они называют нас, национал-социалистов? Грязные животные – вот кто мы, по их мнению. Офицер Хаммерштейн, который прославился своим сотрудничеством с красными, открыто заявляет об этом при любой возможности.       Многоголосый вздох негодования прокатился по залу, не дав ему возможности договорить. Таким, в состоянии праведной ярости и деятельного вдохновения, Адольф любил немецкий народ больше всего. Так же чутко, как женское тело реагировало на ласку, плавилось в его объятьях, тысячи простых граждан покорно подчинялись его воле. В самом деле было в этом нечто чувственное, не поддающееся логике – то, с каким доверием люди, словно стадо овец, сбившись в кучу, следовали за ним; и богохульное, ибо точно так же на заре времен люди сопровождали Христа сперва в Иерусалим, затем на Голгофу. Такая преданность и самоотречение не могли оставить Гитлера равнодушным. Кровь закипала у него в жилах, мужскому естеству становилось неожиданно тесно под одеждой. И хотя эрекция была уже давно привычным явлением во время публичных выступлений, он был не в силах совладать с нахлынувшим желанием. Никакая женщина, даже Ангелика, не действовала на Гитлера так волнительно, как зрелище обезумевшей толпы вокруг себя.       - Фон Хаммерштейн и ему подобные обвиняют нас в невежестве, дескать, "эта бандитская шайка неспособна ни с кем ужиться", потому что мы отказываемся сотрудничать с другими партиями! - Прорычал он в микрофон, разрываясь между внезапной жаждой соития и убийства. Что делать? Переспать с кем-нибудь сегодня вечером или пойти прикончить своими же руками этого престарелого офицеришку, что вздумал сеять в народе смуту?       - Должен признать, тут не поспоришь, - хищная усмешка, похожая скорее на оскал, возникла на его лице, обезображенном игрой света и тени. - Заигрывание с врагом не входит в нашу партийную программу. Скажу больше, после моего назначения рейхсканцлером, я намерен вытравить из страны всю эту нечисть вон, и лично приложу для этого максимум усилий!       На сей раз зал разразился аплодисментами с такой силой, что в окнах задрожали стекла, а на столах запрыгали пивные кружки. Многие захмелевшие мюнхенцы стучали ногами, горланили во всю мочь патриотические лозунги и песни, бросали в воздух шляпы и цветы. И никто не выразил сомнения в его компетентности. Собравшиеся здесь верили ему, как дети и были готовы умереть за него. С восхищением Адольф вглядывался в толпу, словно в лицо возлюбленной, а в паху росло и жаждало разрядки сексуальное напряжение.       - Только вместе, все вместе мы сможем возродить национальное величие Германии! - Прокричал он, не жалея голосовых связок.       А в это время Ева, которая пришла сюда сегодня вечером втайне от родителей, становилась все грустнее по мере того, как Гитлер входил во вкус и мощным баритоном сотрясал каменные стены. Ее лучшая подружка Герда поначалу несерьезно отнеслась к происходящему, но теперь с неподдельным интересом вслушивалась в его речи и поминутно аплодировала вместе со всеми. Почти на автомате Ева делала то же самое, впрочем, без особого энтузиазма, поскольку мысли ее были далеко и не совсем соответствовали тому воодушевлению, что царило вокруг. Тот Адольф, которого она знала и любила, и Адольф, который сейчас стоял перед ней на возвышении в центре зала, сильно отличались друг от друга – Ева осознала это сразу же, как только он появился там, такой далекий и чужой, что сердце сжалось. Человек, вопивший с трибуны, не нуждался в любви. В безоговорочном подчинении, всеобщем признании и безграничной власти – да, возможно, но любовь явно не входила в его планы. Точно так же, как мужчина, который целовался с ней на пикнике в лесу и в библиотеке Гофмана, имел мало что общего со своим безумным двойником. Привлекательный для нее в минуты уединения, нежный и заботливый друг, Гитлер внушал ей страх, когда она неизбежно узнавала другую, главенствующую сторону его личности. В свои девятнадцать сполна испытав на себе отцовскую жестокость, Ева внутренне ежилась от каждого гневного окрика и взгляда, пусть даже они предназначались не ей. О, в эти минуты Гитлер был так похож на Фрица Брауна!       Погруженная в свои мысли, она с опозданием заметила, что Герда зовет ее, с трудом перекрикивая шум, и легонько трясет за плечо:       - Евхен, что с тобой? Тебе нехорошо? Ты очень побледнела!       - О нет, что ты! Все в порядке, - Едва заметная улыбка была призвана успокоить подругу, которая из вежливости интересовалась ее самочувствием, но уходить - это было видно по всему - совсем не хотела.       - Правда, он красавчик? - Шепотом понтересовалась она у Герды, нарочно разжигая в себе ревность, хотя прекрасно знала, что его типаж не в ее вкусе, да и дружеские чувства не позволят им соперничать между собой.       - Шутишь? Твой Адольф уже старик! - Рассмеялась девушка в подтверждение тому, что волноваться не о чем, и тем не менее не упустила случая подразнить Еву: - Но похоже, те барышни так не считают...       Проследив взглядом за кивком Герды, Ева ощутила нешуточный укол в груди. Стайка молодых поклонниц Гитлера толпилась в тени у подножия трибуны и, кое-как сдерживаемая охраной, рвалась ему навстречу. Истеричные всхлипы, смех, признания в любви и прочие неразборчивые возгласы постоянно раздавались из женских уст, а в воздух взлетали цветы и элементы дамского туалета...       - Какой ужас! - Вздохнула она и отвернулась, пунцовая от возмущения.       Вопреки собственным ожиданиям у нее не получилось остаться равнодушной при виде этой картины. Сколько раз Ева убеждала себя не обращать внимания на чрезмерную популярность своего возлюбленного среди женщин и не терзаться страхами, что в один прекрасный день Адольф предпочтет ей другую, дурные мысли преследовали Еву в его отсутствие или когда она становилась невольной свидетельницей столь бурного проявления чувств.       "Наивные гусыни! Каждая думает, что любит его и больше других заслуживает быть рядом. Они тянут к нему руки в надежде на случайное прикосновение или взгляд, уверенные, что это судьба, но кто из них по-настоящему готов разделить с ним его судьбу?" - Мысленно вопрошала она, украдкой посматривая в их сторону. Когда Ева грустила, то почему-то начинала рассуждать на философский лад. -"Все, кто здесь собрался, глупо полагают, что уже знают его. Ничего подобного! Разве можно узнать человека, стоя поодаль, глядя на него издалека и ни разу не пообщавшись по душам?"       Но немцы, кажется, и не нуждались в том, чтобы сблизиться с Гитлером. Их не интересовала уязвимая, смертная часть его души. Они видели в нем Зевса, сошедшего с Олимпа, и не желали прощать ему простые человеческие слабости. На трибуне он олицетворял народную мечту о всемогущем защитнике, который вернет стране процветание и силу. У Гитлера не было права на ошибку. Множество сердец доверилось ему, он не мог обмануть их ожидания. Поэтому только вперед! Но что он чувствовал, оставшись наедине с собой? О чем мечтал, чем жил в те редкие мгновения, когда ему не приходилось тащить на себе груз государственных забот? Ева знала об этом не намного больше остальных, мало что смыслила в политике, но горячо интересовалась Гитлером как человеком. В ее глазах он был обычным мужчиной, причем, в хорошем смысле, ведь не всегда слово "обычный" означает "заурядный" или "постылый".       Раздражение и грусть переполняли ее. В какой-то момент она встала, потому что уже не могла усидеть на месте, и тихонько обратилась к Герде:       - У меня от духоты что-то закружилась голова. Я пойду проветрюсь, подожду тебя на улице, хорошо?       И не дождавшись ответа, поспешила к выходу, локтями расталкивая обезумевший люд, за что получала недовольные замечания в свой адрес. А за спиной грохотали бравурные звуки марша и голос, чарующий тембр которого было невозможно забыть, вещал ей вдогонку о возрождающейся, обновленной Германии – через боль, через кровь, через борьбу. Какие мрачные слова! Какой удивительно сильный голос!       Порыв осеннего ветра чуть не сбил Еву с ног, когда она, наконец, выбралась наружу, и со свистом пронесся мимо, швыряя на мостовую багряные листья и редкие капли дождя. В городе стемнело, фонари по-праздничному ярко освещали опустевшую Мариенплац. От скуки Ева направилась куда глаза глядят, согревая руки в карманах своего серенького пальто. Неразрешимая диллема встала перед резко повзрослевшей девушкой. Если она хочет оставаться в отношениях с Адольфом, ей придется закрыть глаза на толпы женщин, что всегда будут виться вокруг него. И даже смириться с мыслью, что однажды он уйдет к одной из них. Но разве у нее был выбор? Уже сейчас слишком привязавшись к нему, чтобы отпустить, Ева понимала, что просто не переживет измену. "Если мы когда-нибудь расстанемся, я погибну!" - думала она со свойственным юности драматизмом, однако мысли о смерти не были преувеличены: не только возраст, но и особый склад души толкал бедняжку на всевозможные глупости. В сердце как будто всадили нож. И это она только фантазировала об изменах. Что же будет потом, когда это случится на самом деле? Теоретически Адольф не обязан хранить ей верность. Они не муж и жена, и даже не помолвлены, чтобы иметь друг перед другом соответствующие обязательства... И знакомы сравнительно недолго. Каждый волен поступать, как считает нужным. Вот только почему так больно, когда другие девушки признаются ему в любви?       На углу площади непонятное чувство заставило Еву обернуться. Герда стояла у дверей пивной и, накинув на плечи шаль, растерянно искала ее глазами среди прохожих. В следующую минуту они уже обнимали друг дружку, не сдержав обоюдный вскрик радости.       - Тебе тоже надоело слушать этот рёв фанатиков? - Улыбнулась Ева, когда подруга взяла ее под руку и они не сговариваясь зашагали прочь по ночному Мюнхену – домой. По дороге девушки весело щебетали о всяких пустяках и в качестве развлечения останавливались у витрин магазинов, подолгу изучая ассортимент товаров за стеклом.       - Посмотри, какая симпатичная шляпка! И перчатки! Обязательно куплю себе такие, как разбогатею...       Для Евы это был способ справиться с меланхолией. В мечтах о материальном она находила опору и смысл жить дальше, ей хотелось окружить себя красивыми вещами, чтобы не страдать из-за любви. Герда, как настоящий друг, с одного взгляда догадалась о ее состоянии, и тактично ни о чем не спрашивала, ни разу не упомянула Гитлера в разговоре; обыкновенное стадное чувство, которому она поддалась в Хофбройхаусе, постепенно сошло на нет.       - Больше я туда ни ногой! - Только посмеялась Герда, когда Ева на прощание стала извиняться за испорченный вечер. И впоследствии много раз повторяла те же самые слова, чтобы описать первые впечатления от знакомства с партией национал-социалитов.