Холодный свет

      - Вы это слышите, господа? Нет, вы слышите? - Генрих Гофман многозначительно возвел глаза к потолку.       Шаги, напоминавшие скрежет когтистых лап, и скрип половиц, в такт которым внизу слегка покачивалась люстра, действительно производили жуткое впечатление поздним вечером под завывание ветра за окном.       - И так продолжается уже третьи сутки! Я лишен нормальной жизни, сна...       - Понимаю. Нам всем сейчас нелегко, Генрих. Всем, кто знал и любил бедняжку Гели...       - Опять эти ваши философские рассуждения, Эссер! Подумайте, каково мне приходится на практике... Три раза в день я приношу ему поесть – он отказывается от пищи. О том, чтобы выйти на свежий воздух, и слышать не хочет. Ночью глаз не сомкнет, только бродит из угла в угол да бубнит себе что-то под нос, как помешанный. Вчера я не сдержался, задремал на полчасика. Просыпаюсь – тишина. Ничего не слыхать. Ну и перепугался же я тогда! Вскочил и, спотыкаясь, побежал наверх в одних подштанниках, готовый, в случае чего, вышибить дверь... Когда слышу: опять ходить начал. Жив, значит! Так я с утречка от греха подальше спрятал пистолеты и ножи, и ружье охотничье на всякий случай. А теперь боюсь, как бы он не удавился с горя...       - Зная, насколько Адольф был привязан к умершей, ваши опасения вполне оправданны, - закивал гость, встревоженно переглянувшись с другим собеседником, в чьей бравой выправке и мощной фигуре безошибочно угадывался Юлиус Шрек.       - Тем сильнее я хочу увидеть его, чтобы выразить свои соболезнования и попросить прощения. Мы когда-то здорово повздорили из-за ерунды... Я пройду к нему сейчас же. Если конечно, Адольф не возражает.       - О нет, что вы! Он ждет и неоднократно справлялся о вас! - Поспешно заверил Гофман, с улыбкой на устах подталкивая Германа к двери. - И я тоже очень рад, что вы приехали. Встреча старых друзей в такой момент... Дарит надежду на лучшее! А это важно, ведь несмотря на утрату, нужно жить дальше и верить, что все образуется. Ах, я прекрасно помню свое состояние, когда умерла моя милая Тереза... - Тут он достал платок и шумно высморкался.       - Ну разумеется! Кому, как не вам, знать об этом, - Герман напоследок ободряюще похлопал фотографа по плечу. - Мне ужасно жаль вашу жену, болезнь забрала ее. Но Гели! Невинное дитя, в расцвете лет... Просто в голове не укладывается!       - Ну, не такое уж невинное, как все считают, - насмешливо пробормотал Гофман, как только они остались одни.       - Что вы имеете в виду, милейший? - Нахмурился Юлиус, чиркая спичкой, и в следующую секунду с удовольствием закурил.       - Как! И вы тоже ничего не знаете?       Недоумение, граничащее с раздражением в глазах телохранителя, искренне забавляло Генриха.       - Результаты вскрытия показали, что фройляйн Раубаль находилась на ранних сроках беременности. Примерно восемь-девять недель, - доверительно сообщил он, понизив тон. - Кроме того, в ее крови обнаружены следы наркотических веществ. Вот вам и безгрешный ангелок!       - Откуда такая информация? Гитлер сам поведал вам об этом?       - Можно сказать и так. На днях пришло врачебное заключение. Мне было позволено его прочесть.       Юлиус многозначительно присвистнул, стряхнув пепел в стеклянное блюдце на письменном столе.       - Что ж... При ее образе жизни этого следовало ожидать. И кто несостоявшийся отец?       Гофман лишь пожал плечами.       - Думаю, эта тайна будет похоронена вместе с ней.       - Кстати, о похоронах. Если не ошибаюсь, они пройдут завтра в полдень?       - Именно так. Сразу после вскрытия и всех необходимых юридических формальностей, тело отвезли в Австрию, на родину девушки, где она и будет похоронена на центральном кладбище Вены, - с губ его невольно сорвался смешок.       - Что такое?       - Да нет, ничего. Просто вспомнилось кое-что. При жизни Гели бредила австрийской столицей. Все упрашивала Гитлера отпустить ее туда, в этом заключалась основная причина их конфликтов. И вот, наконец...       - Вижу, вы хорошо осведомлены об отношениях шефа с умершей.       - Достаточно, чтобы понять, какое впечатление на нее произвело письмо Гитлеру от Евы, - невозмутимо продолжал фотограф.       - От Евы? Вы подразумеваете свою подопечную?       Утвердительный кивок.       - И что же это было за письмо?       - Понятия не имею. Во время обыска в комнате Гели были найдены его обрывки. Ева, очевидно, писала о любви, и это заставило Раубаль ревновать.       - Полагаете, ревность стала причиной самоубийства?       - Отчасти. Не будем забывать также про наркотики и нежелательную беременность. В какой-то момент девушка просто зашла в тупик...       - А что шеф? Как он отреагировал, узнав о письме?       - Вообще-то писем было несколько. В них приблизительно за полчаса до смерти Гели жаловалась матери и своему преподавателю вокала на участившиеся ссоры с Гитлером, материальные проблемы и плохое настроение. Полиции пришлось допрашивать его сразу по прибытии.       - Об этом мне известно. Я спрашиваю о... - нетерпеливо перебил Юлиус.       - Письме Евы? О, Гитлер страшно рассердился на себя, дескать, это по его вине оно попало не в те руки! В адрес фройляйн Браун я не слышал плохого слова. И все же, им лучше не встречаться какое-то время, пока не утихнет боль, - заложив руки за спину, Гофман в задумчивости смотрел в темное окно, где на холодном ветру дрожали полуоблетевшие ветви.       - Да, вот еще что. Завтра, несмотря на запрет властей, он хочет почтить могилу Гели после официальной церемонии похорон. Планируется секретная поездка туда и обратно. Мы можем рассчитывать на вашу помощь, Шрек?       Ни секунды не колеблясь, начальник охраны вытянулся по стойке смирно и прищелкнул каблуками сапог.       - Так точно, господин фотограф, это мой долг. Окинув его с ног до головы быстрым, оценивающим взглядом, Гофман удовлетворенно кивнул.       - Учитывая вашу многолетнюю преданность движению... Иного я и не ожидал услышать. Скажите, Шрек, можно попросить вас еще об одном одолжении для нашего уважаемого шефа? Но уже в частном порядке.       - Я весь внимание.       - Все мы понимаем, какой трагедией для Гитлера стала смерть любимой племянницы. Сейчас наша задача как друзей и соратников – утешить его и помочь с честью пережить темные времена. Долго я ломал голову над тем, как это сделать. И кажется, нашел способ...       - Продолжайте.       - Думаю, вы согласитесь со мной, если я скажу, что для нас, мужчин, нет ничего целебнее, чем отдых в женских объятьях. А уж когда это объятья любимой женщины...       - Насколько мне известно, шеф одинок, не считая несерьезных увлечений вроде этой дурочки Браун, и вряд ли в ближайшее время захочет новых знакомств.       - Не будьте так категоричны, Юлиус. У меня на примете есть подходящая кандидатура. Держу пари, Гитлер до сих пор скучает и с теплотой вспоминает о ней.       - Что ж, если это та, о ком я думаю...       - Вы всегда отличались догадливостью, господин начальник охраны.       - В таком случае вы совершаете ошибку. В прошлый раз их связь закончилась судебным разбирательством! И я уверен, Мимилейн...       - Взрослая умная женщина, которая очень несчастна в браке! Она не создаст шефу лишних проблем. Мимилейн несколько раз пыталась связаться с его ближайшим окружением, и в том числе со мной, чтобы возобновить отношения. Гитлер по понятным причинам избегал ее до сегодняшнего дня, но всегда в положительном ключе отзывался о прошлом, и посылал Мими цветы по праздникам. Теперь я поручаю вам как можно скорее организовать для них свидание. Это поможет Адольфу отвлечься от произошедшего и постепенно прийти в себя.       Юлиус вздохнул, задумчиво потер подбородок. Гофман не торопил его с ответом. Знал, что служащему все равно некуда деваться. За успешное выполнение задания он получит гонорар, а своеволие и саботаж сильно ударят по его карьере, ведь в начале тридцатых Генрих Гофман обладал достаточным влиянием на Гитлера, чтобы дискредитировать в его глазах неугодных для себя личностей.       - Расскажете хотя бы, как мне ее найти?       - Так вы согласны? - Бесцветные свиные глазки на обрюзгшем лице заблестели от удовольствия.       - Ну, я подумал и решил, что это неплохая идея в свете сложившихся обстоятельств, раз уж нам необходимо помочь человеку справиться с горем. На войне все средства хороши...       - Вот и отлично. Вы правильно рассудили, мой друг, - отозвался Гофман, уже склонившись над письменным столом, чтобы написать координаты девушки на своей визитке. - За это я похлопочу о вас перед Гитлером. Прибавка к жалованию никому не помешает...       Вечером следующего дня, около семи часов, как и было условлено, у ворот центрального городского кладбища Вены остановилась ничем не примечательная с виду служебная машина. Уже заранее обо всем осведомленный старенький сторож заковылял ей навстречу, держа перед собой фонарь, и через минуту из машины показалась фигура в черном кожаном плаще и надвинутой на лоб черной шляпе. Вполголоса обменявшись парой стандартных фраз, они вдвоем миновали чугунную ограду и пошли по усыпанной гравием кладбищенской аллее. К груди Адольф прижимал невероятной величины букет белоснежных хризантем. Погруженные во тьму статуи, массивные надгробия некогда знаменитых и всеми любимых людей, фамильные склепы столетней давности, до сих пор поражавшие воображение своей мрачной красотой, тут и там попадались по дороге в окружении вечнозеленых туй, но он шел, не отрывая глаз от земли, и не обращал на них внимания. Даже крик летучей мыши над головой не потревожил скорбной задумчивости на бледном, за каких-то пару дней сильно постаревшем лице.       - Теперь налево и прямо, не больше двадцати шагов... Там сразу узнаете ее могилку, - указал дальнейший путь старик и, передав ему фонарь, почтительно отступил в темноту.       В ушах Гитлера набатом застучала кровь. На слегка заплетающихся, как у пьяного, ногах он повернулся и побрел к указанному месту, где среди траурных венков и обилия в беспорядке разбросанных цветов, возвышался свежий холм сырой земли. Гели! Порыв осеннего ветра чуть не сбил его с ног, когда он приблизся к могиле вплотную, чтобы прочесть нацарапанное на деревянной дощечке имя: "Здесь покоится Гели Раубаль. Одна тысяча девятьсот восьмой год рождения. Место рождения: Линц, Верхняя Австрия. Трагически скончалась в Мюнхене в возрасте двадцати трех лет восемнадцатого сентября сего года.". Все верно! Это была она. Адольф нашел ее могилу, и жгучий ком подступил к горлу от осознания, что где-то там, внизу, под толщей песка и земли в сосновом гробу лежит Гели – его кровинка, его любимое дитя, бездыханное тело которой стало добычей червей. Дрожащей рукой он возложил букет в изголовье холма, поправил выбившуюся из венка похоронную ленту. Что еще он мог сделать для нее, в память о ней? Чем загладить свою вину?       - Прости, родная, что тебя не уберег, - еле слышно прошептал мужчина, а на глаза предательски навернулись слезы.       Впрочем, оставшись в одиночестве на кладбище, он не стыдился своей слабости, и опустившись на колени перед страшной надписью, уже плакал навзрыд, закрыв лицо в ладонях. "Жестокая! Жестокая... За что ты так со мной? Какое имела право бросить меня одного? О, Гели! Как же я без тебя..." - Теперь мысленно взывал он к ее душе – той бессмертной человеческой частичке, над которой не властно пространство и время. Душа Ангелики наверняка витала где-то рядом, ему хотелось в это верить, ему хотелось чувствовать ее хотя бы на ментальном уровне. И слишком явственно вообразив умершую перед собой, он не преминул упрекнуть ее за эгоизм. Она ушла, не спросив разрешения! Она в очередной раз предала его!       Так, колеблясь между детской обидой и всепоглощающим чувством вины, Гитлер неизвестно сколько времени простоял на коленях, подставив ветру мокрое лицо. Понимая, что вернуть Гели невозможно, просил господа бога забрать и его, потому что без нее дальнейшее существование не имело смысла. Все планы, мечты и надежды разрушились в один миг. Борьба за власть на предстоящих выборах, судьба Германии - ничто из этого больше не волновало разбитое сердце. Гитлеру было физически больно помыслить о завтрашнем дне, не то что строить планы на ближайшую неделю, а более отдаленное будущее и вовсе представлялось черной бездной. Такие возвышенные, благие понятия, как национал-социализм, меркли перед тяжестью личной утраты.       Еще недавно он был готов свернуть горы, а сегодня во время бритья порезал до крови щеку, потому что у него дрожали руки, как у восьмидесятилетнего старика. В нестираной одежде, с немытой головой он по нескольку дней игнорировал ванну. При мысли о еде испытывал рвотный рефлекс. Бессонница чередовалась у Гитлера с кошмарами, поэтому вскоре он возненавидел ночь, как апогей одиночества и скорби, которые ему приходилось проживать. Гели мертва. Нет больше Гели. Никто не будет ждать его с работы, и с визгом "Дядя Альф!" не бросится на шею. Некому теперь читать нотации, кричать: "Надень шапку!", "Не ходи босиком!" и "Чтобы в десять была дома!" - в доме темно и пусто. Роскошные наряды, косметика, подаренные им украшения - все это пылится в ее комнате без дела. Некого кормить овсянкой по утрам. Никто не скорчит ему в ответ недовольную гримасу. Никогда он не увидит ее пронзительных голубых глаз - они погасли навсегда. Не зароется лицом в копну густых каштановых волос, не погладит круглые белые коленки, не услышит в недрах квартиры ее заливистый смех. Все кончено. Как холоден, бессмысленен и одинок стал этот мир без Гели!       Преисполненный желания умереть прямо здесь, на кладбище, если Провидению будет угодно забрать его ничтожную жизнь, Адольф сам не заметил, как очутился в машине, мчавшейся прочь из города по направлению к границе. С тех пор как он добровольно отказался от австрийского гражданства, въезд в страну ему был запрещен, но под покровом ночи, благодаря связям на пропускном пункте, ничто не мешало Гитлеру совершать такие вылазки, как эта. Шофер Шрек с тревогой поглядывал на него в лобовое зеркальце, но не задавал лишних вопросов. Совсем скоро золотые огни Вены остались позади. Проклятый город! Когда-то Вена погубила его детскую мечту стать художником, здесь он познал муки голода, бродяжничества и рабского труда, сюда вернулся после похорон матери, и новость о рождении племянницы - ах, это было как будто вчера! - также застала его в столице... Иногда, еще при жизни Гели, сердясь на нее за непослушание и капризы, Адольф мысленно проклинал тот день, когда она появилась на свет. Сколько бед принесла ему эта девчонка! Но в критической ситуации он был готов пожертвовать собой ради нее. О, если бы это было возможно! Он бы отдал что угодно, даже собственную жизнь, лишь бы Гели могла дышать, снова жить и радоваться каждому дню...       Почувствовав, что вот-вот расплачется, как у могилы, Гитлер прикрыл глаза и поглубже откинулся на спинку сиденья, в надежде, что шофер не заметит его характерно исказившегося лица. Никогда, даже ребенком на похоронах отца, он не был так слезлив, как после смерти Гели. Чего только стоила вчерашняя истерика на плече у Германа Эссера! Старый друг и соратник, с которым их надолго развела судьба, примчался к нему, шокированный трагическим известием, но в еще больший шок и замешательство Германа повергло его поведение.       Обменявшись рукопожатием, они сначала сидели молча, не глядя друг на друга – каждый не решался первым начать диалог. Когда тишина стала уж слишком гнетущей, Адольф спросил о погоде. Он три дня не выходил из дому и не раздвигал на окнах плотных штор, из-за чего было трудно понять, какое сейчас время суток. Дни недели, день и ночь смешались для него в одно. Невыполнимой задачей казалось припомнить сегодняшнее число, ведь тогда придется мысленно вернуться к страшной дате. Понедельник. Гели застрелилась в понедельник!       - Она, бедняжка, перемерзла там, на металлическом столе, - дрогнувшим голосом пробормотал он, услышав о первых заморозках. Какое-то время, по крайней мере, до похорон, Адольф не до конца понимал, что она мертва, хоть и не отрицал факт произошедшего. Да, Гели мертва, но это не мешает ей чувствовать холод, скучать в одиночестве, хотеть красиво выглядеть на церемонии погребения...       - Ты видел ее? - Суеверный страх и особое почтение, которое проявляют к умершим, послышались в этом вопросе. Закрыв лицо руками, он отрицательно затряс головой.       - Гофман был на опознании, взял на себя бумажные формальности, а также передал в морг наши с сестрой распоряжения относительно похорон... Я... Просто не мог...       - Да-да, конечно. Я все понимаю. Тебе нужно время. Нужен отдых. Эти наивные слова вызвали на его лице болезненную ухмылку.       - То же самое сказал Гофман, когда привез меня сюда, на берег Тегернзе. Видишь ли, после случившегося мне стало невмоготу находиться одному в квартире. Я позвонил ему среди ночи и попросил приехать... У него была идея получше.       - Знаю. Сначала я искал тебя по мюнхенскому адресу. На лестнице столкнулся с Гессом, – он заходил забрать какие-то вещи, и все мне рассказал. - Вот как! Узнаю своего Руди. Славный малый, ни минуты не сидит на месте... Он в эти дни тоже не остался в стороне, и я бесконечно благодарен ему за помощь и поддержку.       По всей видимости Герман воспринял похвалу для Гесса как упрек, камень в свой огород, потому что тут же поспешил принести извинения за свое бездействие и запоздалый визит.       - Я боялся, что ты не захочешь меня видеть! В последнюю нашу встречу, будем честны, я вел себя, как упрямый осел, и наговорил много лишнего. Сам понимаешь, это не добавляло решимости...       - Ну прекрати. В размолвках между нами я виноват не меньше твоего, - и снова полная тоски усмешка, отрешенный взгляд в пол. Все его мысли, как всегда, были заняты племянницей. Хорошо ли обращались с ее телом в морге? Какой позор – лежать голой на глазах у посторонних мужчин! Чужие руки трогали ее уже окоченевшую, но даже после смерти привлекательную грудь с запекшейся раной в области сердца. Смешки и сальные шуточки, без сомнения, сопровождали осмотр половых органов. А когда холодный скальпель пронзил впалый девичий живот, но сама Ангелика, как и положено умершей, не издала ни звука – это хоть немного отрезвило их?       - Право, дружище! Забудем прошлое. Много воды утекло с тех пор, - Адольф приподнял руку в попытке остановить поток оправданий, которые просто не вмещала его распухшая от слез и бессоницы, больная голова. Однако Герман твердил свое:       - До последнего я не хотел сердить тебя своим появлением! Но потом подумал: будь что будет, пойду к нему и скажу несколько утешительных слов, ведь я любил малютку Гели, и всей душой скорблю о ней... Невосполнимая утрата! Такая страшная, безвременная гибель! Мне до сих пор не верится... Пожалуйста, прими мои самые искренние соболезнования! Все это ужасно, ужасно несправедливо.       И тут случилось то, чего он так стыдился и тщательно скрывал от окружающих. В носу защипало, задрожал подбородок. Первые одна-две слезинки, которые Адольф пытался удержать, беспомощно хлопая глазами, вскоре в три ручья хлынули наружу – отвернув побагровевшее лицо, он то и дело утирал их кулаком, а потом вскочил и как в бреду заметался по комнате, бормоча что-то бессвязное о том, как ему плохо без нее, и захлебывающимся от рыданий голосом сетуя на свою судьбу. То было нечто вроде кратковременного помрачения рассудка, когда Гитлер позабыл, кто он и где находится, и, по всей видимости, слабо отдавал себе отчет в своих действиях, потому что в следующий момент без стеснения бросился Герману на шею, в знак дружбы и раскаяния за нанесенные обиды горячо расцеловав обескураженного гостя в обе щеки.       - Спасибо тебе! Спасибо... Спасибо, что не забыл о моей девочке... Я знаю, ты тоже дорожил и восхищался ею. Она часто спрашивала о тебе, переживала из-за наших разногласий. Ее смерть должна положить конец всякой вражде между нами! Смерть Гели не должна быть напрасной.       К вящему удовольствия Гитлера, Герман не задумываясь поддержал его идею:       - Безусловно! Безусловно ненапрасной... И как бы цинично это ни звучало... Я рад, что беда сплотила нас.       - А все-таки, Ади... - Продолжал мужчина, доверительно придвинувшись к его уху: - Какие у тебя предположения? Почему она так поступила? Тебе не кажется, что это был несчастный случай или нападение? Я слышал, полицейское расследование зашло в тупик, в официальных документах значится самоубийство. Но как было на самом деле? Подумай! С чего бы молодой успешной красавице вдруг сводить счеты с жизнью... Мне кажется это, кхм... Как бы выразиться поточнее? Маловероятным!       Гитлер в растерянности смотрел на него. Талантливый журналист по профессии и харазматичный балагур в обычной жизни, Герман Эссер умел поставить неудобный вопрос таким образом, что на него было невозможно обидеться или смутиться. Примерно то же самое, только в хамской манере, спрашивали на допросе, вечером в день трагедии. Он тогда тоже нахамил в ответ, в состоянии шока не соображая, что от него хотят. И хотя полиция по объективным причинам не могла объявить ему о подозрении, спустя два дня заголовки газет украсила провокационная статья, ознакомившись с которой, у Гитлера волосы встали дыбом. Желтая пресса широко освещала трагедию в семье известного политика, в числе прочего выдвигая гипотезу о том, будто он склонил племянницу к самоубийству домашней тиранией и холодным безразличием, которое, по словам анонимных очевидцев, проявлял на протяжении многих лет по отношению к вышеупомянутой. Полунамеками, между строк была высказана также версия запретных отношений, в которые Гели вступила по принуждению и, доведенная до отчаяния, в конце концов наложила на себя руки: отвращение к инцесту взяло верх над инстинктом самосохранения. Вишенкой на торте стала наспех сочиненная каким-то писакой душещипательная история о том, как восходящая звезда сцены, Гели Раубаль полюбила некого художника из Вены, к которому намеревалась бежать от нерадивого опекуна, но Гитлер из ревности удерживал ее возле себя и шантажировал наследством, не давая своего родительского разрешения на брак. Во всех трех случаях он так или иначе представал монстром с нездоровым влечением к кровной родственнице, и те проблемы, которые действительно возникали в их отношениях, были приукрашены в разы с целью вызвать у читателя чувство гадливости. Адольф догадывался, кто спонсирует эти лживые редакторские измышления. Его заклятые враги – демократы и коммунисты не упустили случая воспользоваться громким происшествием, дабы в преддверии выборов очернить перед народом его доброе имя.       Что ему было ответить Эссеру? Здесь, в уединенном доме на берегу озера, он много думал о мотивах Гели, да только пожимал плечами. В тот день, перед его отъездом в Нюрнберг, они поссорились из-за покупки платья. Проклятое платье от "Jean Patou"! Оно до конца жизни будет преследовать его в кошмарах... Но ведь так бывало не раз – намного громче и по гораздо большим поводам! Однако, Гели даже в состоянии депрессии никогда не выказывала желания уйти из жизни. Напрямую – никогда. Иначе бы он сделал все, чтобы не допустить этого. И тут же сознание насмешливо подсунуло мысль: "А наркотики, беременность? Допустил...".       - Подумай, Ади! У тебя наверняка есть ответ. Ты был ее самый близкий человек, и знал Гели лучше остальных, - никак не унимался Герман, с любопытством всматриваясь в его лицо. Так уж устроено большинство людей: даже сочувствуя чужой беде, они прежде всего ищут способ подпитать собственный праздный интерес.       Гитлер тяжело вздохнул, отводя глаза.       - Ты заблуждаешься. В последнее время она очень отдалилась от меня. Мы проводили вместе мало времени. Я понятия не имел, что у нее на уме. Только предъявлял все новые требования...       Как и полагается тактичному человеку, друг поспешил уверить его в обратном:       - Ну-ну, не вини себя. Этого делать точно не следует. Ты всегда желал самого лучшего для Гели. Заботился о ней, как отец.       И снова, как и несколько минут назад, слова сочувствия всколыхнули наболевшее в его душе. Ему казалось, он не заслуживает их. Уж лучше бы Эссер ударил его – так было бы честнее, ведь они оба знают, сколько зла он причинил ей.       - Отцы так не поступают! - Горячо прошептал один куда-то в сторону. Второй все из той же тактичности сделал вид, что не расслышал этого.       Друзья пожали друг другу руки и еще раз обнялись на прощание. Адольф всеми силами старался разойтись на хорошей ноте, не досаждая Герману своим нытьем, но ощутив тепло его объятий, расчувствовался пуще прежнего и срывающимся голосом сказал:       - Герман... Я не знаю, что делать... Мне нет жизни без нее! Я так тоскую, что вот-вот сойду с ума. Подскажи, как излечиться от этого?       В задумчивости Эссер поднял на него немного грустные, спокойные глаза.       - Время, голубчик. Положись на время.       Когда Юлиус Шрек в следующий раз покосился на заднее сиденье, то не смог сдержать улыбки. Утомленный сегодняшней поездкой, продолжительным отсутствием пищи и отдыха, моральным напряжением в ожидании похорон, шеф впервые за эту неделю крепко спал, привалившись к окну. Его расслабленная поза, шляпа набекрень и глубокое дыхание не позволяли усомниться в этом. Должно быть, он уснул незаметно для себя, потому что не сопротивлялся накопившейся усталости. Просто голова вдруг показалась свинцовой, веки закрылись сами собой и, убаюканный мерным урчанием мотора, Адольф погрузился в царство Морфея. По мнению водителя, это был добрый знак. Шеф, наконец, пошел на поправку! "И пусть себе спит, набирается сил," - удовлетворенно подумал он, вновь переключив внимание на дорогу. Под покровом ночи машина на полной скорости мчала домой, в Германию.       И действительно, по возвращению из Вены Гитлер как будто воспрял духом: больше не испытывал проблем с едой и сном, в первый же день перебрался обратно на Принцрегентенплац, и с еще большим рвением, чем раньше, взялся за работу – назло всем, кто прочил его политической карьере упадок и забвение. Почти все свое время, находясь дома, он посвящал написанию и репетициям речей, часами совершенствуя перед зеркалом столь необходимые ораторские навыки, а еще через несколько дней рванул в Гамбург, чтобы блестяще выступить перед заждавшимися избирателями. Домашние хлопоты, ведение скромного холостяцкого быта по-прежнему лежали на плечах преданной Анни Винтер. Сгорбленная, сильно постаревшая экономка встретила его на пороге после похорон и тихо всплакнула в платок.       - Мои соболезнования, хозяин... Такой цветок! Такой цветок... Жить да жить... - Повторяла она, неотступно семеня вслед за ним по квартире.       Появление Адольфа произвело на нее такое впечатление, как если бы он отсутствовал не неделю, а, положим, десять лет и она уже не чаяла его увидеть. У него было схожее чувство. Прошло каких-то восемь дней, а как здесь все переменилось! Мужчина в замешательстве смотрел по сторонам и не узнавал свое жилище. Ковры, мебель, картины, книги на полках, фарфор и бронза – все было на месте, до боли знакомо и обыденно, но в то же время что-то изменилось, вот только он никак не мог сообразить, что. Изменился сам воздух, атмосфера в доме! Прежде уютная и светлая гостиная теперь выглядела как захудалый погребок с низким потолком, сыростью и рассохшейся от времени древесиной. Аналогичные впечатления оставили закопченная кухня и столовая, где по полу шныряли тараканы. Про собственную спальню и говорить нечего. Холодная казарма, а не спальня, и дело не в его любви к простоте! Всегда взыскательный к прислуге, на этот раз Адольф не торопился обвинять фрау Винтер, дескать, она запустила квартиру. Зная ее трудолюбие и подлинно немецкое стремление к порядку, было бы несправедливо так считать. Просто дома, как и люди, имеют свойство тосковать и даже болеть, лишившись хозяев. Об этом недавно писали в одном журнале... И вот, пожалуйста, зримое доказательство! Его мюнхенская квартира стремительно зачахла без Гели.       - Я ничего не трогала там, господин. С того самого дня... Все оставила, как было. Только вымыла пол и немного протерла пыль, - предупредила экономка, когда они остановились у двери в спальню Гели. Гитлер кивнул и, глубоко вдохнув, нажал на ручку. Заперто!       - Сейчас, сейчас... Вот ключ, - засуетилась Анни Винтер, гремя тяжелой связкой, которую всюду носила с собой в кармане передника. Пару секунд ожидания показались ему мучительной вечностью. Наконец, заветный ключ был найден, щелкнула замочная скважина, и дверь с тихим скрипом отворилась перед ними. В первый момент Адольф застыл на пороге, не решаясь войти внутрь.       - Гели, милая... - С нежностью вырвалось у него, как будто она была здесь и могла откликнуться на зов.       Из всей квартиры только ее комната сохранила прежний вид в полной мере. Пожилая экономка не солгала. Все в этой комнате до мелочей осталось, как и при жизни Гели. Вон висят в шкафу ее наряды, на коврике у девичьей кровати в розовых тонах валяется пара домашних туфель! Тут же, куда не посмотри, знакомые предметы: шкатулка с украшениями, письменные принадлежности и радиоприемник, карта Америки на стене, коробка с грампластинками, помада, фарфоровые ангелки... Казалось, хозяйка ненадолго отлучилась по делам и вот-вот вернется, лишь затхловатый запах да тонкий слой пыли на поверхностях указывали на то, что сюда давно никто не входил.       - С вашего позволения, я пойду готовить обед, господин. Зовите, если вдруг понадобится помощь, - спешно откланялась фрау Винтер, почувствовав, что ему сейчас лучше побыть одному. К тому же, ей не нравилось подолгу находиться в этой комнате после того, как здесь нашли труп в луже крови.       Адольф понимал и не упрекал ее за это. Ему же хотелось почтить память девушки еще и таким способом, просто постояв в святая святых квартиры, где Ангелика прожила почти шесть лет. Ощущение потустороннего присутствия охватило его здесь еще явственней, чем на кладбище. Постель, казалось, до сих пор хранит тепло ее тела. Подушка пахла ею. На расческе он заметил несколько каштановых волос, и спрятал ее, как самый драгоценный скарб, в ящик комода с нижним бельём. Глаза его опять были на мокром месте. Тоска, от которой он сознательно бежал весь день, камнем сдавила сердце. Как смириться с гибелью родного человека? Куда девать запас любви и нежности, предзначенный для Гели? Кому теперь это отдать? Нигде Адольф не чувствовал себя таким одиноким и несчастным, как в ее спальне, ставшей своеобразным склепом, где были похоронены его лучшие чувства и мечты. И тем не менее он не торопился уходить, получая от самобичевания нечто сродни мазохистскому удовольствию. "Мучайся, глупец, не умевший ценить самое дорогое в жизни! Так тебе и надо, негодяй, за твою слепоту и бессердечие! Сколько слез она пролила из-за тебя? Каких ужасов натерпелась в твоем доме!"       Но более всего его ревнивую натуру ранил факт беременности Гели – и не важно, что зародышу в ее чреве было не суждено появиться на свет. Неизвестно, как бы отреагировал Гитлер на эту новость в обычных обстоятельствах, – наверняка не погладил бы племянницу по головке за внебрачную связь с мужчиной, но с учетом ее смерти, вина целиком и полностью ложилась на плечи неизвестного прелюбодея, которому Ангелика имела неосторожность довериться. До последней минуты он был убежден в непорочности племянницы. Вернее, ему нравилось так думать, невзирая на ее раскрепощенность и тягу к удовольствиям. Врачебный вердикт разрушил любые иллюзии. "Не только не невинна, но беременна!.. Она умерла, вынашивая под сердцем дитя!" Даже когда схлынул первый шок от услышанного, Адольф временами покрывался краской гнева и стыда. Какой позор для честного семейства! "О, если б знать, кто он, этот мерзавец... Найти и уничтожить... Своими руками!.. Воздать по заслугам..." Но чтобы не дай бог не навредить своей репутации в обществе, даже имея некоторые небезосновательные подозрения, Гитлер всячески гнал от себя мысль о мести. Это невозможно, по крайней мере, в ближайшие решающие годы, и надо запастись терпением, прежде чем он сможет вывести предателя на чистую воду. Хорошо развитая интуиция подсказывала ему: Гели соблазнил один из его приближенных, возможно, тот, кому он доверял больше всего; на кого возложил обязанность заботиться о ее безопасности, – этакий Иуда, волк в овечьей шкуре...       Постояв еще немного в горестных раздумьях, Адольф повернулся и на цыпочках вышел из комнаты, не забыв запереть ее за собой, а ключи возвратил экономке, строго-настрого наказав не впускать туда никого без его позволения и ничего там не трогать, кроме цветов. Цветы в комнате Гели полагалось менять каждое утро: "- И это непременно должны быть хризантемы, ее любимые!". Такая прихоть хозяина была непонятна фрау Винтер, но спорить она не стала, и отныне в спальне покойной чуть свет появлялся свежий букет хризантем.       Следующим значимым событием после предвыборных мероприятий в Гамбурге для Адольфа стала встреча, в возможность которой он практически не верил, смысла в ней не видел, но последнее время, сам не зная зачем, фантазировал на этот счет, подначиваемый неравнодушными советчиками. Гофман, Гесс, Морис и даже скромняга Шрек – все в один голос твердили, что ему нужна женщина, нужно развлечься с кем-то; что физическая близость поможет привести в порядок нервы, ведь, в конце концов, жизнь не стоит на месте, и следует по возможности наполнять ее приятными впечатлениями. Но вот проблема – где взять такую женщину? Женщину, которая не станет закатывать ему истерик и выдвигать невыполнимых требований? Женщину, которая не высмеет его, если что-нибудь вдруг пойдет не так? Покорную и нежную подругу, готовую по-матерински согреть его своим теплом? Рисуя в голове образ идеальной любовницы, он в первую очередь думал о Еве, милой молоденькой работнице фотоателье, с которой его связывал лишь легкий флирт и ни к чему не обязывающие посиделки в театре. О, она была умна не по годам, эта девчонка, и точно не стала бы трепать языком об их отношениях! А еще, - Гитлера при этой мысли бросало в жар, - у него был шанс лишить ее невинности... Но не слишком ли он был самоуверен? Обещать не значит жениться, а поцелуи далеко не всегда ведут в постель. К тому же, он знал, что ее письмо расстроило Гели и в какой-то мере подтолкнуло племянницу к роковому решению. На этот факт нельзя было с легкостью закрыть глаза. Адольф чувствовал, что обязательно наговорит ей много обидного при встрече, поэтому инстинктивно обходил фотоателье десятой дорогой, не желая портить с фройляйн Браун отношения в долгосрочной перспективе, – ждал, пока улягутся эмоции. Тем скорее его выбор пал на Мимилейн.       Приготовления к свиданию заняли не один день. Охваченный несвойственной для себя нерешительностью, Адольф до последнего откладывал телефонный звонок, который должен был разделить его жизнь на "до" и "после". Не так давно он с таким трудом разорвал эту явно несчастливую связь, и вот теперь опять наступает на те же грабли, не в силах справиться со своим горем в одиночку. Ведь физическая близость в данном случае интересовала его постольку-поскольку, гораздо важнее было просто почувствовать себя нужным и любимым. Медлить дальше стало невыносимо. Прирожденный сводник Генрих Гофман уверял Гитлера, что Мими, узнав о случившейся трагедии, настойчиво пыталась связаться с ним сама и ждет не дождется от него весточки. Одним дождливым вечером он, наконец, собрался с мыслями, и набрал заветные десять цифр...       Уже через несколько часов поезд "Иннсбрук - Мюнхен" примчал ее к месту назначения. На вокзале фрау Вольдрих встретил адъютант Гитлера. Не помня себя от волнения, молодая женщина позволила усадить себя в такси, не поинтересовавшись даже, куда ее везут, и каково же было удивление Марии, когда машина вопреки обыкновению затормозила под окнами его квартиры! Изначально это показалось ей хорошим знаком. Раньше Адольф никогда не приглашал ее к себе домой, предпочитая встречаться на нейтральной территории; то же самое правило, по слухам, распространялось и на его предыдущих любовниц – таким образом он проводил незримую черту между интимной и другими более важными сторонами своей жизни, не позволяя кому бы то ни было выходить за рамки дозволенного. Сколько раз они в свое время ссорились по этому поводу! А сегодня Марии выпала честь посетить аппартаменты Гитлера в качестве официальной гостьи... Стук собственных каблучков на лестнице заставлял ее сердце трепетать от восторга. По телефону Волк не сказал ничего конкретного, ровным счетом ничего, кроме: "Мимилейн, малышка, если бы ты знала, как я соскучился... Приезжай сейчас, немедленно!", а она смеялась, утирая слезы, и уже укладывала в небольшой дорожный саквояж самое необходимое – сменное белье, зубную щетку, средства контрацепции и кое-что из косметики, чтобы наутро не выглядеть совсем уж замухрышкой, ведь как бы там ни было, а затяжная депрессия и брак по расчету никому не добавляют привлекательности. С собой в качестве презента у Марии также имелись бутылка шардоне из личных запасов супруга и вкуснейший запеченный цыпленок с овощами, которого подавали в вагоне-ресторане. Никто не предупредил ее, что Гитлер после смерти Гели, неизвестно из каких соображений, категорически отказался от мяса и до минимума ограничил потребление спиртного. Залечивать пьянством душевные раны было не в его характере. Исключение составляли партийные собрания, где он по старинке мог пропустить кружку баварского – не ради вкуса, а ради атмосферы и чтобы поддержать друзей.       Восхищение и необъяснимый страх смешались в душе женщины, когда она ступила на порог роскошной девятикомнатной квартиры. Вопреки сложившемуся у хозяина мнению, его жилье по-прежнему производило самое лучшее впечатление на людей неизбалованных, со свежим взглядом. Входная дверь была открыта – в глазах Марии это также свидетельствовало о безудержном желании увидеть ее. Но где же Адольф? Полумрак и тишина, царившие в квартире, навевали дополнительную тревогу вразрез с романтическим настроением, которое преобладало в ней по дороге сюда. Не могла она не думать также о покойной, которую всего три недели назад вынесли из этой квартиры с пулей в груди. На секунду в голову фрау Вольдрих закралась мысль, что Гитлер на фоне пережитого повредился рассудком, и поэтому опасно оставаться с ним наедине. Кто знает, что на самом деле он задумал, позвав ее в гости? Кто может гарантировать его адекватность? Этот человек и в лучшие времена отличался эксцентричностью и бурным темпераментом, а сильный стресс мог негативно отразиться на его нервной системе. "Говорят, Гели Раубаль была такая же... Яблочко от яблони! Вот и застрелилась в расцвете лет. Или, может быть, ее убили?.."       - Я ждал тебя, Мимилейн.       Знакомый сильный голос откуда-то из глубины гостиной заставил вошедшую вздрогнуть и машинально отшатнуться назад.       - Волк!       Все это время он, как оказалось, стоял за шторой у окна, но теперь отодвинул ее, и, приветственное раскинув руки, вышел на середину комнаты. По спине Марии невольно побежали мурашки, а щеки загорелись от стыда за недостойные мысли.       - О, Волк! - В почти религиозном восторге повторила она, и радостно бросилась к нему в объятья.       Следующие несколько минут только бессвязный шепот, тиканье часов на стене, и шорох женского платья нарушали безмолвие вокруг. Сердце гостьи билось так горячо и быстро, что, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Взяв Адольфа за руку, она подошла к окну, и в жемчужном свете луны вгляделась в его лицо. Выглядел он определенно более зрелым и серьезным, чем в былые годы, но, как это часто бывает у мужчин, солидный возраст даже украшал его. Подчеркнутая сдержанность, которую Мария также объясняла возрастом, напротив неприятно поразила ее.       - Ну поцелуй же меня, Ади! - Шутливо надула губы она, проведя ладонью по шершавой мужской щеке. Вопреки собственным ожиданиям, Гитлер неловко клюнул Мими в краешек рта, с привычной учтивостью помог ей снять верхнюю одежду. Затем задернул шторы и включил светильник.       - Ты очень похорошела. Замужество, по-моему, идет тебе на пользу, - слукавил он, чувствуя, что гостья ждет от него этих слов; из вежливости спросил также, не устала ли она с дороги.       - Нисколько! - Уклончиво ответила на обе его реплики Мими, с интересом оглядывая дорого обставленную гостиную. Не дожидаясь приглашения, плюхнулась в глубокое, обитое зеленым бархатом кресло. С каждой минутой ей все больше нравилось в квартире. Пожалуй, она могла бы остаться здесь насовсем, если бы на этом настоял Гитлер. "Уж очень респектабельное жилье в хорошем районе... Но он даже не смотрит в мою сторону!"       - Прежде всего, хочу поблагодарить тебя за то, что ты пришла, малышка, - с чувством сказал Адольф, как будто прочитав ее мысли. - После всего, что было между нами, ты имела полное право отказаться от встречи... Я понимаю, как нелегко замужней даме отлучиться из дому. У тебя, наверное, теперь будут проблемы? И все-таки я безмерно рад тебя видеть...       Так вот, в чем была причина его мнимой холодности! Вот почему он был так нерешителен! После этих слов Марию буквально осенило, что Адольф до сих пор находится в неведении относительно ее отношений с мужем, и она поспешила рассказать ему все как есть. Выслушав ее, мужчина еще некоторое время в задумчивости ходил по комнате.       - Значит, слухи верны... Ваш брак не заладился с самого начала, и ты сбежала от мужа еще задолго до того, как прийти ко мне...       Гостья энергично закивала. И снова, вместо поцелуев, ласк – всего, чего ей так недоставало, повисло угрюмое молчание.       - Послушай, Мими! Твой муж, если не ошибаюсь, владелец небольшой сети гостиниц? Как сейчас идет его бизнес? - Неожиданно полюбопытствовал он, после чего последовала череда скучных вопросов, которые, как ей казалось, не имеют отношения к делу. Однако Мария терпеливо отвечала Гитлеру, надеясь, что в итоге будет вознаграждена за свою искренность. В ходе беседы она также предложила ему выпить, получила вежливый отказ, но сама не удержалась от бокальчика вина, и, сразу захмелев, попыталась взять инициативу в свои руки.       - А теперь – откровенность за откровенность, Ади... Скажи пожалуйста, за это время ты успел полюбить кого-то так же сильно, как любил меня? - Поставив бокал на стол, она подошла к нему вплотную и нежно обняла за плечи.       Под платьем Мимилейн отсутствовал бюстгальтер. Адольф чувствовал, как ее крупные, уже затвердевшие соски упираются ему в спину, и к своему величайшему удивлению, никак не реагировал на это столь интимное прикосновение. Отнюдь не в первый раз за вечер ловил он себя на безразличии к ее прекрасному телу, и сейчас с тревогой думал только о том, как сделать так, чтобы любовница не догадалась о его проблеме.       - Не говори глупостей, девочка моя. Ты лучшая, никто не сравнится с тобой! Жаль, что я понял это слишком поздно, когда потерял тебя, - признался он, поднеся изящную надушенную руку Мимилейн к своим губам. Сказано было от чистого сердца, но кому предназначались эти слова? Гитлер на мгновение закрыл глаза. Перед его внутренним взором стояло смеющееся личико Гели.       Ни о чем не подозревавшая фрау Вольдрих порозовела от удовольствия:       - Потерял? Когда это ты стал таким пессимистом, Ади? Никогда не поздно начать все сначала. Ничего не поздно, пока мы живы.       Это, на первый взгляд, безобидное заявление ножом резануло его по сердцу. "Пока мы живы! Это верно. Ты-то в свое время тоже лезла в петлю, но, слава богу, обошлось... А Гели? Гели, моя принцесса, мизинца которой ты не достойна, лежит в могиле! Где тут справедливость?" - Подумал он и тотчас же возненавидел себя за эту мысль. Нельзя, нельзя так думать! Мими ни в чем не виновата! Она пришла, чтобы его утешить. В конце концов, петля на ее шее когда-то затянулась по его вине...       И, подсознательно желая оправдаться в собственных глазах за причиненные им обеим, – Гели и Мимилейн, страдания, Адольф привлек смущенную красавицу к себе для поцелуя. Долго и с жадностью целовал ее, подхватив на руки, слушал блаженные вздохи Мими, и самым наглым образом трогал под одеждой, что казалось истосковавшейся в одиночестве женщине проявлением неземной любви, а в действительности было попыткой разбудить мужское естество, причем попыткой запоздалой и неудачной. Ему не хотелось близости. Не сегодня, не здесь, и не с ней.       По счастью, Мария сама вскоре отстранила его.       - Я знаю, чего ты хочешь, - взволнованно прошептала она, поправляя растрепавшиеся русые локоны. Адольф немигающим взглядом следил за ней, догадавшись, к чему клонит гостья, и чувствуя невыразимое облегчение по этому поводу. - Чего хотим мы оба... Но мне нужны гарантии! Понимаешь, однажды я уже пережила предательство. Нет-нет, я давно простила тебя! И как ни глупо это прозвучит, до сих пор люблю... Но страх... О, Волк, я боюсь, что в следующий раз будет еще больнее, и новое расставание с тобой станет для меня фатальным!       Типично женский приём, против которых, как ему казалось, у него давно выработался иммунитет, ловко загнал Гитлера в ловушку. В словах Мимилейн был свой резон. После того, что случилось с Гели, после ее внезапной трагической смерти, хоть и не связанной с ним напрямую, он сходил с ума от одного намека на суицид. Нет, второй такой удар судьбы ему не вынести!       - Ну конечно! Я прекрасно понимаю тебя, Мими. Мне хочется сделать тебя счастливой. Ты только скажи, что для этого нужно... - Забормотал он, растерянно, с мольбой глядя на нее. - Во-первых, квартира! Мои люди найдут для тебя самую лучшую квартиру в Мюнхене. Хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Во-вторых, деньги? Разумеется, тебе нужны деньги. Я не обещаю заоблачных сумм, но на жизнь, хорошую жизнь тебе хватит. Да, и еще кое-что... Развод! Я помогу тебе оформить развод. Ты больше не вернешься к этому тирану. У меня на примете есть хороший адвокат, в ближайшее время он с тобой свяжется.       Мимилейн не отвечала. Прошло пять, потом десять минут, а она по-прежнему не удостоила его даже словом.       - Ну как? Что скажешь, малышка? - Пришлось ему самому тормошить ее. Удрученное пожатие плеч в ответ заставило мужчину насторожиться.       ‐ Так я и знала! Предлагаешь мне роль содержанки, собачки, которая будет преданно ждать тебя у двери... Большего я, конечно, не заслуживаю. Претендовать на большее не имею права...       Вот те на! Опять старая песня! Напрасно он надеялся, что за время разлуки Мимилейн повзрослела и изменилась в лучшую сторону, что состоявшийся, хоть и неудачный брак поумерил ее желание затащить его под венец. Напрасно ожидал от нее понимания, умения трезво смотреть на вещи. Напрасно, все было напрасно! Адольф едва не взвыл от отчаяния.       - Это неправда. Ну зачем ты так, дорогая? Ради тебя и нашей любви я готов сделать все, что в моих силах. Со мной ты не будешь ни в чем нуждаться... Весь мир – к твоим ногам. Только прошу, не требуй от меня невозможного! По долгу службы я лишен некоторых радостей, доступных другим людям... Но это не значит, что мне чуждо все человеческое. В последнее время я много думал, в частности о нас с тобой, и пришел к выводу, что если чувства между нами по-прежнему взаимны, мы могли бы начать все с чистого листа.       - А точнее? - Недоверчиво нахмурилась Мария.       Выражение замешательства на мгновение отразилось на его лице. Гитлер понимал, что вот-вот переступит точку невозврата.       - Мне хотелось бы создать с тобой семью, видеть тебя в качестве... Предположим, своей гражданской жены?       Совсем не так он планировал провести этот вечер. Совсем не эти слова собирался сказать. Потребность самоутвердиться на фоне внезапного возникновения у него мужского бессилия толкала Гитлера на опрометчивые поступки. На какую-то долю секунды он действительно уверовал в возможность счастливого союза с Мимилейн. Разумеется, при условии, что она не станет совать нос в государственные дела и каким-либо образом вредить его карьере, а будет тайно, в частной обстановке выполнять обязанности жены и хозяйки дома.       Снисходительная улыбка тронула ее губы.       - Это уже лучше. Но все равно, ты же понимаешь, что так не может продолжаться вечно. Я не хочу всю жизнь прятаться, как какая-то воровка или убийца. Я не сделала ничего дурного, Волк! Моя вина лишь в том, что я непозволительно сильно люблю тебя...       Глубоко тронутая собственным признанием, она на этот раз сама прильнула к нему. И не успел Адольф глазом моргнуть, уже восседала сверху, покрывая пылкими поцелуями его шею и лицо.       - Я хотела тебя с первой минуты, как только вошла в эту комнату, - обжигал ему ухо сбивчивый любовный шепот. - Честно сказать, и приехала-то с одной целью... Всегда охоча до твоих ласк была...       Еще недавно подобная фраза из уст привлекательной дамы в два счета могла разбудить в нем зверя, и зверь этот рвался наружу при виде ее обнаженной груди, но сейчас, когда Мимилейн расстегнула платье, он не почувствовал ничего, кроме равнодушия и пустоты. В свои сорок два года Адольф Гитлер был уставшим стариком со скорбным лицом, и никакие ухищрения извне не действовали на умолкший зов плоти. Гели, Гели, Гели! Почему, что бы он ни делал, где бы и с кем ни находился, его мысли так или иначе возвращались к ней?       - Не хочется разочаровывать тебя, малышка, но, по-моему, твой Волк сегодня не в форме. Тебе лучше уйти, - сказал он, мягко и вместе с тем настойчиво отстраняя ошарашенную любовницу. Эта просьба произвела на Мимилейн эффект пощечины. С открытым ртом и выпученными глазами она смотрела на Адольфа несколько секунд, уверенная, что ослышалась, но потом рука Мими потянулась к его брюкам и не обнаружила там ничего – ничего такого, что могло бы заинтересовать жаждущую плотских наслаждений женщину, и ее щеки залились краской.       - Так вот что ты имел в виду, говоря о каких-то лишениях!       - Лжец! А ведь я чуть было не поверила тебе! Думала, ты действительно меня любишь... Но это ложь. Даже твое тело говорит об обратном! - Продолжала она, с презрением выплевывая каждое слово, сердитая еще от того, что никак не удавалось справиться с заевшей молнией на платье.       - Помочь?       - Не трогай!       Впервые Адольф был в настолько унизительной, щекотливой ситуации, поэтому не знал, как себя вести и что сказать в свое оправдание – да и нужно ли оправдываться? Мимилейн же, терзаемая комплексами и обидой, воспринимала его несколько флегматичное поведение как лишнее доказательство нелюбви.       - Неужели я настолько подурнела? Я уже недостаточно хороша для тебя, да, Волк? Теперь понятно, почему ты не хочешь нашей свадьбы. И эти твои россказни о долге... На самом деле все куда прозаичнее: я просто тебя не возбуждаю!       Звук удаляющихся шагов вырвал его из угрюмого оцепенения. Досадуя на самого себя, Гитлер ринулся вдогонку Мимилейн, но входная дверь уже захлопнулась за ней. Бежать дальше не имело смысла. Все равно ничего, кроме слез и обвинений, он сегодня не услышит от нее. Чувство вины за испорченное свидание с опозданием пришло к нему. Медленно, с трудом передвигая ноги, Адольф направился в ванную, чтобы смочить стучащие виски холодной водой. За ним тенью семенил его пес – единственное, при любых обстоятельствах преданное ему и безо всяких условий любящее существо.