- Э-гэ-гэй! Есть тут кто? - Залихвастский окрик эхом прокатился по опустевшему казённому коридору со множеством дверей, черневших в сгустившихся декабрьских сумерках.
Магда даже не повела ухом. Низко склонив голову над пишущей машинкой, она продолжала невозмутимо стучать по клавишам, время от времени поправляя съехавший в сторону лист. Лишь когда шаги и позвякивание ключей приблизились к её каморке, тускло освещаемой красноватым светом настольной лампы, и после непродолжительной паузы раздался стук в дверь, сотрудница архива нехотя оторвалась от груды документов:
- Да-да, войдите!
У неё не было сомнений, кто бы это мог быть. Характерное шарканье ног и визгливый с подвывами голос, свидетельствовавший о чрезвычайном волнении своего владельца, безошибочно выдавали гауляйтера Берлина Йозефа Геббельса, под начальством которого она несколько месяцев как работала в городском архиве НСДАП. Ну разумеется, это был он! Никого другого Магда и не ожидала у себя увидеть в столь поздний предпраздничный час. На календаре значилось двадцать четвертое декабря. Все остальные партийцы давно разошлись по домам к своим семьям в предвкушении длительных рождественских выходных, и только они двое, Магда и Йозеф, никуда не торопились уходить.
- Сынишка в этом году справляет Рождество у своего отца, так что спешить мне всё равно некуда, - со сдержанной улыбкой пояснила она причину своей задержки в ответ на похвалу шефа за её усидчивость и преданность делу.
Они почти не говорили о личном. Вступая в ряды национал-социалистов, Магда обозначила стандартный список фактов о себе в краткой автобиографии – ни больше ни меньше, чем того требовали формальности, и долгое время оставалась для Геббельса закрытой книгой. А серьёзный ум и гордый нрав только усиливали вокруг неё ореол загадочности. Он хотел, но не смел лишний раз к ней обратиться.
- Скучаете по сыну? - Напрямик спросил Йозеф, сам удивляясь
собственной смелости. - Есть у вас его фотокарточка?
- По решению суда Харальд остался со мной, по крайней мере, до следующего моего замужества, с возможностью навещать отца по выходным и праздникам, - безэмоционально, как будто читая с листа, ответствовала Магда. Мгновение поколебавшись, она достала кошелёк, извлекла из бокового кармашка небольшой чёрно-белый снимок, и протянула его Геббельсу.
- Два года назад. Сейчас ему девять.
На снимке белокурый щуплый мальчонка в карнавальном костюме рыцаря торжественно вздымал вверх игрушечную шпагу. Йозеф не мог не улыбнуться.
- У него ваши глаза!
Магда испытующе устремила на него свои холодные светло-голубые, как два полупрозрачных драгоценных камешка, глаза, но ничего не сказала. Неловкое молчание на несколько минут повисло между ними.
- В наступающем году нас ждёт много испытаний. Нет, даже не так – следующий год будет решающим, - наконец изрёк гауляйтер, в задумчивости потирая озябшие руки.
Как бы предупреждая в нём малейший намёк на упаднические настроения, она отозвалась почти с вызовом:
- Вы разве не слышали, что сказал Адольф Гитлер в своем сегодняшнем обращении? Наша сила – в единстве. Мы все должны мыслить и действовать, как единый организм. Сплочённо, не поддаваясь на провокации извне. Только тогда получится дочиста искоренить красную заразу и жалких демократишек.
В который раз Йозеф подивился на эту женщину и её феноменальную память. Она практически слово в слово, с той же горячностью, что и оратор, повторяла его вдохновляющие речи так, что порой даже становилось жутко, как будто не живой человек, а кукла чревовещателя была перед ним. И надо сказать, довольно хорошенькая кукла! В отсутствие Гитлера она одаривала вечно сомневающегося, нервного Геббельса таким зарядом оптимизма и сил к борьбе, что он выходил от Магды просто заново родившимся человеком. Вот почему у гауляйтера скоро вошло в привычку совещаться с ней наедине под конец рабочего дня.
А ещё Магда страшно нравилась ему как женщина. Об этом в городском архиве знали решительно все, кроме неё самой, холодной и неприступной, точно древнегреческая статуя. С каменным лицом она игнорировала его многочисленные знаки внимания, а любую попытку объясниться в чувствах тут же переводила в шутку, такую остроумную, что Йозефу самому от себя делалось стыдно и смешно.
Но сегодня был сочельник! А в сочельник, как известно, даже самые презренные нищие получают свою крупицу хлеба и глоток вина.
- Позволю себе поинтересоваться, а что сегодня вечером делает милостивая госпожа? - Его вкрадчивый, несколько заискивающий тон с потрохами выдал очередную попытку заманить Магду на свидание.
Но Геббельс и не особо скрывал своих намерений. Она сказала, что оставила сынишку с бывшим мужем! По её собственным словам, домой она не спешит! А раз так, то чем чёрт не шутит: быть может, именно сейчас ему улыбнется фортуна, и Магда благосклонно согласится скрасить своим присутствием серые пустые стены его холостяцкой квартиры?
- Экий вы любопытный, господин гауляйтер! Что да почему... Уверены, что хотите это знать? - Расплылась она в одной из своих самых обворожительных улыбок, вставая из-за письменного стола и принимаясь с удвоенным усердием наводить на нём порядок, как делала всегда перед уходом. У Йозефа неприятно засосало под ложечкой.
- Поделитесь, будьте так любезны.
Магда ещё некоторое время носилась по кабинету, не удостаивая его ответом. Не теряя надежды на благополучный исход дела, Йозеф прошаркал к двери, и там, с видом преданного слуги, битый час держал наготове её соболью шубку. Да что там шубка! Пределом его мечтаний было помочь застегнуть ей сапоги.
- Ну-с, так что же? Может сходим куда-нибудь поужинать, а дела подождут?
Знаю один итальянский ресторанчик здесь неподалёку... Пойдёмте, всё-таки сочельник! - Уже практически умолял он в дверях.
Магда, одевшись, придирчиво и с достоинством окинула себя в зеркале.
- У меня свидание с любимым человеком. Мне очень жаль, но я не могу принять ваше предложение, - чинно сказала она, щелкнув ключом в замке. - Как и все предыдущие.
И пока Геббельс стоял с раскрытым ртом, то багровея, то бледнея от нанесённой ему обиды, ведьма, - сущая ведьма! - упорхнула вниз по лестнице.
- Надеюсь, вы прекрасно проведёте время без меня. Счастливого Рождества! - На прощание донёсся издали её леденящий душу смех.
Ночной Берлин, весь в снегу и праздничных огнях, неласково встретил Магду порывом колючего ветра в лицо. Было около девяти часов вечера, когда она, повыше натянув меховой воротник, бежала его площадями, широкими улицами и закоулками с сигаретой во рту, постоянно гаснущей на ветру. Немного потеплело. Снег мешался с дождем, и вязко хлюпал под ногами, рискуя набиться в сапоги, а тогда – привет, простуда. Магда боялась заболеть лишь по одной причине. Если она пусть ненадолго, но сляжет в постель, кто заменит её на партийном поприще? Ведь, в сущности, Йозеф прав. В будущем году стартует предвыборная гонка. Мятежное, полное сомнений и тревог время! Придётся неустанно работать на результат. Этот год станет испытанием на прочность – быть может, самым сильным за всю историю движения.
Магда очень гордилась своей принадлежностью к НСДАП. Пусть она сравнительно недавно получила партбилет, но ответственный характер, умение подать себя и превосходное образование помогли ей в первые же месяцы продвинуться по службе – от младшего сотрудника мелкой агитационной ячейки до заведующей личным архивом гауляйтера Берлина г-на Геббельса, талантливого пропагандиста и правой руки самого Адольфа Гитлера! При звуке этого имени сердце женщины трепетало от благоговения.
Поздним зимним вечером, в снегопад было разумнее взять машину, однако Магда решила пройтись до дома пешком, дабы освежить голову и успокоить разбушевавшиеся эмоции, которые тщательно скрывала от посторонних.
Сама не зная зачем, она солгала Йозефу. Никакого любимого человека, а тем более свидания с ним в рождественскую ночь у неё не было и не предвиделось. Магда была одна, совсем одна, вот уже целый год, с момента развода обосновавшись вдвоём с сыном в семикомнатной квартире на западе столицы, не знала мужского присутствия в своей жизни дольше, чем на несколько часов, иногда, если повезёт, – на ночь.
Развод с Квандтом прибавил ей седых волос на голове, но вместе с тем сделал Магду одной из богатейших властительных матрон во всей Германии; благо, ей удалось разрешить сие скользкое дело с наименьшим ущербом для собственной репутации.
Но поначалу всё было иначе. Вернувшись из Америки, Магда потихоньку забрала заявление из суда. Способствовало этому не только поведение подозрительно присмиревшего супруга, но, главным образом, просьба Арлозорова любой ценой уберечь от огласки их так невовремя возобновившуюся связь. С ещё большим азартом, нежели в юности, он карабкался вверх по карьерной лестнице, к этому времени – лидер одной из наиболее крупных сионистских группировок Палестины, и один-единственный недобрый слух о нём на европейском континенте мог значительно подпортить успех всей организации.
Магда согласилась хранить молчание из любви к нему. С обретением свободы, о которой она столько мечтала, пришлось пока повременить.
Примерная жена и домохозяйка днём, с наступлением темноты, выпровадив мужа на биржу, фрау Квандт как на крыльях неслась к любовнику, под предлогом дипломатических мероприятий, часто навещавшему её в гостиницах или на съемных квартирах Берлина. Так продолжалось около полугода с момента их первой встречи. Прислуга в доме давно прознала об отлучках Магды, но держала язык за зубами ради несчастной, по-настоящему не знавшей ласки от старого тирана, госпожи. А потом Виктор стал приезжать всё реже. Постепенно сошли на нет его звонки, письма поступали с большой задержкой, совсем не такие нежные, как раньше. Магда могла месяцами ждать от него вестей, сильно осунувшись и потеряв всякий интерес к жизни. Она до последнего отказывалась верить в то, что Виктор поступил с ней так же, как когда-то, а именно, испугавшись проблем и ответственности, бросил её на произвол судьбы.
Сколько ни перечитывай книгу, финал не изменится. Несчастная зря надеялась, что годы, проведённые на Святой земле в изучении Торы и молитвах, сделают возлюбленного более честным по отношению к ней. Он и не думал исправлять ошибки. Только представьте, какое унижение чувствовала Магда в эти дни! О, как она корила себя за доверчивость и всепрощение – христианские качества, с молоком матери доставшиеся ей!
И снова Магда всерьёз задумалась о разводе, только теперь уже с тем, чтобы заделаться миссис Гувер; назло ловеласу Арлозорову ответить взаимностью племяннику президента Гувера, с поразительной настойчивостью предлагавшему ей руку и сердце. Она могла бы стать втрое богаче и популярнее, чем была когда-либо, просто сказав "да", но страх потерять сына удерживал Магду от этого опрометчивого поступка. Кроме того, женщина с горечью понимала, что реакция Виктора, скорее всего, будет нулевой. Утратив сексуальный интерес к Магде, он автоматически переставал интересоваться событиями в её жизни, и демонстрировал такую отчуждённость, как будто они даже не были знакомы.
По вполне закономерному стечению обстоятельств старик Квандт в это время так же вынашивал планы о расторжении брака, давненько, ещё с Америки, затаив глухую злобу против вконец распоясавшейся Магды. Это был один из тех людей, кто в чужом глазу разглядит соринку, а в собственном не заметит и бревна. Те слабости и пристрастия, каким он с легкостью находил оправдание для себя, сурово порицались им в других, а оступившийся однажды, предавался вечной анафеме; в особенности это касалось женщин, а более всего – его жены.
Заглушив алкоголем первый укол ревности, когда знающие лица донесли ему о возможном романе Магды с высокородным отпрыском Гуверов, да к тому же подкрепили свои подозрения парой-тройкой красноречивых фотографий, - те же самые лица за деньги фотографировали Магду для Арлозорова, - Гюнтер решил затаиться и, прикинувшись паинькой, сам поймать неверную супругу на горячем. Ведь любой обман рано или поздно выйдет на чистую воду. А тогда, имея на руках неопровержимые доказательства измены, он будет вправе требовать от богатенького франта компенсацию, и плюс к этому добьется в суде, чтобы после развода Магда не получила от него ни копейки!
Секрет успешного ведения бизнеса работал и в обычной жизни: даже из самых неприятных ситуаций Гюнтер Квандт научился извлекать личную выгоду.
Он шел по верному и одновременно ложному следу. Подкарауливал не в тех местах, и натыкался на стену там, где, по его мнению, должна была быть дверь.
Особенно хорошо запомнился Гюнтеру тот дождливый день, когда, вопреки обыкновению, он не пошел на биржу, а стал следить за Магдой, выскользнувшей куда-то из дому под зонтом. На углу улицы она села в такси, и ему тоже пришлось сделать это, приказав испуганному шоферу следовать "во-о-он за той тачкой" – погоня продолжалась минут десять, после чего, к величайшему разочарованию Квандта, машина жены притормозила возле магазина готового платья, одного из тех, где всегда полно народу и идёт бойкая торговля. Без толку прождав Магду ещё столько же времени, он махнул рукой. Поворачивай назад! А Магда между тем сгорала в объятьях Виктора в мансарде над магазином, которую ей почасово сдавала сердобольная хозяйка оного.
В другой раз ему повезло больше. Он своими глазами видел, как жена вошла в гостиницу "Адлон" на бульваре Унтер-ден-Линден, известную обилием знатных иностранцев, и едва сдержал себя, чтобы в гневе не броситься за ней. Но когда полчаса спустя, пряча за спину взмокшие от волнения руки, Гюнтер осведомился на рецепции, в каком номере остановился Герберт Гувер-младший, сотрудник гостиницы отрицательно покачал головой. В настоящее время у них находится множество высокопоставленных особ, но среди них, к сожалению, нет семьи американского президента. Когда же ревнивец стал настаивать на своём, стучать кулаками, дескать, ему достоверно известно, что мистер Гувер здесь и "сейчас отдыхает в обществе моей потаскухи-жены", портье усомнился в психическом здоровье посетителя и на всякий случай пригрозил ему полицией. Это подействовало. В Гюнтере мигом проснулся законопослушный бюргер, он извинился и попятился к выходу. Право же, глупо самому загреметь в участок вместо блестящей поимки преступников!
С некоторых пор таинственные отлучки фрау Квандт прекратились. Магда день по дню сидела в эркере с рукоделием на коленях, руки не слушались её, а лицо, мрачнее тучи, не выражало ничего, кроме сонной скуки, за которой скрывалось недоступное пониманию Квандта отчаяние. Казалось бы, новоявленный сыщик должен был успокоиться, оставить нелепую слежку, но внешнее бездействие жертвы только ещё больше раззадорило его. Затаилась, боится! Значит, он на правильном пути.
Путь к сердцу женщины лежит через её ребёнка. И Гюнтер вдруг стал необычайно ласков к сыну, совершил с ним давно обещанную прогулку в зоопарк, с ветерком прокатил по городу на переднем сиденье автомобиля, угощал мороженым и ситро, а под конец - о чудо! - приобрел для него в универмаге металлический конструктор, на упаковке которого были изображены крошечные модельки машин, самолетов, поездов, а также различных видов оружия, разумеется, перед этим сделав Харальду напутствие, что любая война – это зло.
- Маме мы тоже купим что-нибудь. Как думаешь, что она любит? - Спросил он, для вида задержавшись у прилавка с ювелирными изделиями.
Скучнейшее место! Мальчик переминался с ноги на ногу, мечтая как можно скорее отсюда уйти.
- Я не знаю. Она со мной почти не говорит, - пробурчал Харальд.
- Ну так расспроси её как-нибудь. Видишь ли, я хочу сделать маме сюрприз, для этого мне нужна твоя помощь. Скажи пожалуйста, может быть, она ведёт дневник или переписку с кем-нибудь, где рассказывает о своих желаниях?
Сын недоверчиво покосился на него и пожал плечами. Отец не отставал:
- Твоя мать бессребреница по натуре, и ни за что не расскажет мне, чего бы ей хотелось на самом деле. А я очень люблю её и всю нашу семью, мне хочется порадовать Магду. В последнее время мы так отдалились друг от друга...
Отец впервые говорил с ним как со взрослым, всецело уделял ему внимание – на неокрепший детский разум это действовало чрезвычайно подкупающе, однако толика сомнений ещё оставалась в сердце мальчика. Отец никогда и ничего не делает просто так! Однако, что правда, то правда, вернувшись из Америки, родители стали совсем как чужие, и вели себя друг с другом в лучшем случае по-соседски, Харальд был неглупый ребёнок – сразу почувствовал эту перемену, и часто грустил, что в их семье всё совсем не так, как в остальных, где папа с мамой живут душа в душу. Но, может быть, Гюнтер сумеет это исправить?
- Что я должен делать? - Просто спросил он, с восторгом прислушиваясь к бряцанию конструктора в коробке. О, сколько увлекательных часов ждёт его впереди!
Гюнтер потирал руки от удовольствия. Доверие мальчишки было у него в кармане!
- Ты часто бываешь в спальне у мамы, верно? Дождись, пока она уснёт или выйдет куда-то, а сам уж потрудись, дружочек, посмотри, где-то маменька хранит свою корреспонденцию, и принеси мне её. Всю как есть принеси.
- Ла-адно, - со вздохом протянул Харальд, в глубине души все ещё не одобряя этой затеи.
- Но... Это же воровство, разве нет? Что я скажу маменьке, если она поймает меня? - Вопросительно поднял он свои большие голубые глаза.
Вот непонятливый малый! Этот треклятый морализм Харальд точно унаследовал от жены.
- Я твой отец, и если я разрешаю тебе, ты можешь без страха сделать это. Мама не рассердится, когда узнает, что мы хотели сделать ей сюрприз, уверяю тебя.
И в тот же вечер, на волне радостного возбуждения, мальчик прибежал к матери, которая уже лежала в постели; стал ласкаться к ней и всячески хвастаться пережитыми за день приключениями, а сам украдкой оглядывал хорошо знакомую комнату, как бы заново изучая её. Где же, интересно, прячутся мамины секреты?
Бюро из красного дерева с множеством малых и больших шухляд у окна, застеклённый книжный шкаф, полный томов классической литературы в позолоченных переплетах, журнальных подшивок, географических карт и сувениров из фарфора и хрусталя, резной комод напротив кровати, в котором, судя по количеству замочных скважин, хранилось нечто поценнее ночных рубашек, и самое главное, – то, на что Харальд давно положил глаз; что волновало его детское воображение не меньше именных отцовских часов на золотой цепочке, обещанных ему в наследство, – обитая тёмно-синим бархатом музыкальная шкатулка с крошечной танцовщицей внутри. Откроешь её, и заиграет музыка, нежная незамысловатая мелодия из прошлого, а танцовщица в бальном платье завертится вокруг своей оси. Сколько мальчик себя помнил, ему давали подержать шкатулку исключительно под присмотром старших, мать с истинно женской сентиментальностью восторгалась её внешним видом, тогда как Харальда по большей части интересовал жужжащий внутри механизм. Свойственное всем мальчишкам увлечение – разбирать на детальки всё, что попадётся под руку, с тем чтобы затем смастерить из этих деталек что-то своё, оригинальное, он ещё не перерос к моменту, о котором идёт речь.
Харальд увидел шкатулку, и у него перехватило дыхание. Из головы разом вылетели обещания отцу, ребёнок забыл, зачем пришел, и думал только о том, как бы стащить заветную вещицу, – разумеется, не на совсем, а только посмотреть, поиграть, ну и ещё, может, показать товарищам. На самом деле Харальд не был вором, просто находил бесполезным спрашивать разрешения у матери. В некоторых аспектах воспитания она была ещё более строга и непреклонна, нежели отец.
Подходящий случай представился пару дней спустя. Вторую половину воскресенья Магда обычно проводила в гостях, ходила с подругами по магазинам и в театр, в общем, старалась поддерживать подобие светской жизни, в которой знала толк когда-то. Обделённый родительским вниманием, Харальд любил наблюдать за её сборами. С ранних лет его буквально завораживало то, как мастерски мать укладывает волосы, припудривает нос, подолгу, с придирчивым видом примеряет перед зеркалом украшения, и, наконец, перед самым выходом брызгает капельку французских духов за ухом и на запястье... Настоящая актриса или королева!
Сегодня мальчику повезло вдвойне: мало того что Магда была в хорошем настроении, общалась и шутила с ним, так ещё вдобавок, уже в дверях, вручила ключи от своей комнаты с просьбой принести забытые на столе перчатки.
- Сбегай, сынок, сделай милость. Только не забудь закрыть за собой дверь! - Улыбнулась она, сделав ему это ответственное поручение, пока Харальд мчался наверх, не помня себя от радости и ужаса одновременно.
Всё оказалось проще, чем он рассчитывал! Ему не потребовалось лгать, пытаться тайком, в отсутствие матери, проникнуть в её спальню или упрашивать горничную сделать это за него. Он получил позволение войти, и потому действовал на вполне законных основаниях, имея две-три минуты в запасе – вполне достаточно, чтобы схватить то, к чему несколько дней подряд сводились все его мысли и мечты. Харальд был убежден, что мать нескоро заметит пропажу. Она хоть и отличалась бережливостью, однако, красивых вещей у неё было много, действительно много, и уследить за каждой представлялось непосильной задачей. Откуда же ему было знать, что шкатулка, занятная, но, в сущности, самая обыкновенная шкатулка, хранит в себе главную тайну Магды, которой так рьяно стремился завладеть отец!
Харальд обнаружил потайное углубление в шкатулке не сразу. Больше часа, спрятавшись за диваном в гостиной, просидел он со своей добычей в руках, разглядывая, изучая её со всех сторон. Пробовал даже выкрутить отвёрткой крошечную танцовщицу, и так и сяк вертел заводной ключ, тряс и простукивал шкатулку, пытаясь понять, как она устроена, пока случайно не нащупал тайник.
Повинуясь нажатию кнопки, скрытой под бархатом, шкатулка с мелодичным звоном распахнулась шире, представив взрору изумлённого ребёнка перетянутую голубой лентой довольно увесистую пачку писем. Разумеется, здесь было не всё, что Магда когда-либо получала от Виктора, только его наиболее поэтичные излияния и, в небольшом количестве, копии её собственных писем к нему.
Краешком ума сознавая, что совершает что-то нехорошее, даже преступное, Харальд, зажав подмышкой подозрительную находку, направился к отцу из страха перед уже совершенной кражей, и привычки во всём подчиняться ему. Что хуже: унизительная, но заслуженная взбучка от матери и клеймо воришки или же одна-единственная болючая пощечина, какой наградил его папаша Квандт в ответ на попытку под шумок выпросить в подарок за старания желанный гоночный трек?
- Я же сделал всё, как ты просил, папенька, - со слезами на глазах только и пробормотал мальчонка, прижав руку к горящей щеке.
Но старик, казалось, не слышал его. Застывшим безумным взглядом смотрел он на разложенные перед собой письменные доказательства измены; смотрел и тяжело дышал, раздувая ноздри, как взбешенный корридой бык.
- Потаскуха! Грязная потаскуха! - Глухо ругался Гюнтер сквозь зубы, борясь с желанием сейчас же разорвать прочитанное и бросить в огонь. Под ногами у него хрустела кучка острых обломков того, что ещё совсем недавно называлось музыкальной шкатулкой. Музыкальная
шкатулка молодой жены! Вместилище тайной страсти и разврата!
По прошествии этого рокового дня, безобразным чёрным пятном проступившего на нежно-пастельном холсте детства, в голове бедняги Харальда настолько перемешались имена, люди и события, что, как ни старайся, не получалось различить, где явь, а где разыгравшееся воображение рисует ему неправдоподобно пугающие картины пережитого.
Много и часто с того дня вспоминалось ему, как отец громил дом в одиночку, а потом пришла мать, и они набросились друг на друга: посуда со звоном летела на пол, от криков содрогались двери и стёкла, старинная громоздкая мебель ходила ходуном, заглушая поток неслыханной брани, и всё это – над головой у съёжившегося под столом семилетки. Как ни пыталась Магда уберечь его, сын поневоле стал разменной монетой в набиравшем обороты противостоянии родителей.
- Одного не пойму, Магдалена. Не могла найти кого поприличнее? Ты, чистокровная немка! Крещеная в католической вере! У законного мужа под носом... Спуталась... С поганым жидом... Христоубийцей... - Задыхаясь, с отвращением выплевывал каждое слово Квандт.
Кулаки его были крепко сжаты, а лицо – багровым, как помидор; счастье, что из-под стола мальчонка видел только отцовские ботинки, да и те угрожающе пощелкивали каблуками по мере приближения к остроносым кроваво-красным лакированным туфлям мамы на высокой шпильке.
- Чего стоит только это имечко! Хаим!
То была едва ли ни последняя попытка пристыдить жену, и таким образом вернуть над ней прежнюю власть. В действительности этот до мозга костей атеист презирал любую религию, кроме религии денег; известие, что Магда предпочла родовитому богатейшему американцу какого-то беглого иудейчика, сильно нарушило его планы, ведь, как известно, с евреев взятки гладки, на приличный куш в качестве компенсации за нанесённое оскорбление теперь не приходится рассчитывать.
Возможно, если бы в этот момент Магда упала на колени и слёзно умоляла о прощении, была настойчива, нежна и безутешна, он в конце концов, после многих унижений с её стороны, сменил бы гнев на милость. Попроси она как следует – и он согласился бы сохранить брак, великодушно подарив ей второй шанс, с тем чтобы остаток жизни медленно казнить за эту позорную интрижку.
Возможно! Но Магда выбрала путь войны, и вместо извинений разразилась аплодисментами, звонкими, как удары плёткой.
- Браво, Гюнтер. Браво, дорогой! Вдобавок к остальным твоим порокам, в тебе проснулся пещерный антисемитизм. Поздравляю! Как это глупо и несовременно – ненавидеть человека за его происхождение! - Красные туфли заняли вызывающую позу крест-накрест, преградив ботинкам путь в непосредственной близости от укрытия Харальда.
В момент, когда разумнее всего было спасаться бегством, Магда собой прикрывала другое беззащитное существо; материнское чутьё подсказывало ей, что в эти мгновения сыну грозит не меньшая опасность: муженёк-пьяньчуга от ревности окончательно слетел с катушек, и не погнушается ничем, лишь бы сделать больно им обоим. Вместе с тем её собственная природная зловредность побуждала женщину к словесным нападкам на мужа:
- Впрочем, можешь говорить что угодно, но помни: оскорбляя богоизбранный народ, ты оскорбляешь и меня, мать своего ребёнка. Да, мне не посчастливилось родиться еврейкой по крови, но душой...
Сколько новых, серьёзных, неподвластных детскому восприятию слов! Затаив дыхание, Харальд слушал гневную тираду Магды, не понимая половины из того, что она говорит, невольно восхищаясь её умом и смелостью, и почему-то наивно верил, что отец впечатлён не меньше. Уже за одно это красноречение ему следует простить ей всё на свете, даже если мама в чём-то провинилась перед ним! А какая она красивая! Сидя на корточках под столом, многого не разглядишь, но мальчуган по опыту знал, что когда мать рассержена, черты её лица светятся особым очарованием хищницы.
Родители обязательно помирятся, так думал начитавшийся сказок семилетка. Но у главы семейства было на сей счёт своё мнение:
- Вон из моего дома! - Взревел он благим матом, стуча ногами и тыча дрожащей рукой на дверь. - Выметайся! Пошла вон, не то я пристрелю тебя!
А дальше, как в тумане: Магда стрелой бросается к нему, Харальду, отец с силой хватает его за руку, оба тянут ревущего сына в разные стороны, пока, наконец, мать не побеждает. Позабыв всякую гордость пред лицом надвигающейся беды, она просит супруга дать ей хотя бы время на сборы. Ответом служат новые, ещё страшнее предыдущих, проклятия и угрозы. Квандт сильно пьян. Невесть откуда взявшийся маузер маятником раскачивается в его руке из стороны в сторону. Именно неповоротливость захмелевшего отца позволяет им уйти целыми и невредимыми.
Следующее воспоминание: они с матерью бегут по ночному Берлину куда глаза глядят. Он, Харальд, – в домашних тапочках, прямо по лужам и грязи. Магда босиком, потому что сломала каблук; растрёпанная, с растёкшейся тушью под глазами. Совсем не такая, какой привыкли её видеть окружающие. А позади ещё некоторое время слышны, - или мерещатся - грозный рёв и хлопки выстрелов.
На ночлег изгнанников любезно приютили соседи. После всех выпавших на их долю злоключений, сын спал беспробудно, как младенец, а Магда до рассвета не сомкнула глаз, стерегла его сон, горевала о прошлом, о своей неудавшейся женской доле, и с тревогой вглядывалась в будущее.
С поруганной репутацией, без гроша в кармане, толком без профессии, преждевременно постаревшая, стараниями мужа и любовника, – двух своих мужчин, сломленная морально и физически, она должна, как бы ни было трудно, превозмогая желание умереть, утром подняться с постели и строить жизнь заново ради третьего, маленького мужчины, что безмятежно сопел под боком.
Дети, радость материнства, рассуждала Магда, – вот единственное, что способно оправдать самый несчастливый брак. Как ни абсурдно это звучит, уйдя от Гюнтера, она сожалела, что не родила от него ещё детей. С двумя-тремя карапузами на руках, у неё, по крайней мере, не осталось бы времени на скуку и жалость к себе. Ей наивно верилось: будь она многодетной матерью, страх перед возможным расставанием с одним из детей не был бы так силён, как теперь, когда она поневоле зациклена на единственном сыне, а бывший муж, даже если б захотел, не посмел бы отобрать у неё всех!
На следующий день адвокат по семейным делам в точности подтвердил с ночи одолевавшие её опасения: на фоне открывшейся супружеской измены, учитывая связи, финансовую состоятельность и мстительный нрав Квандта, угроза потерять Харальда – его законнорождённого наследника, для обвиняемой вполне реальна. На выходе из адвокатской конторы фрау Квандт впервые в жизни стало по-настоящему страшно, её волевой характер дал слабину. Проанализировав ситуацию, она мгновенно возненавидела себя за легкомыслие, с которым погрузилась в омут старой губительной страсти.
"Виктор, Виктор!" - В мыслях взывала женщина к своему запропастившемуся где-то в песках Палестины черноглазому соблазнителю. - "Ради тебя и нашей любви, я рискую самым дорогим, что у меня есть! Тебе я отдала своё сердце, тело и душу. Чтобы быть с тобой, почти готова пожертвовать первенцем. Почему же ты этого не замечаешь, не ценишь? Ты приносишь мне одни несчастья, милый Виктор! Надеюсь, у тебя есть серьёзная причина для исчезновения, иначе твой Яхве жестоко покарает тебя за каждую пролитую мной слезинку..."
Однако падать духом раньше времени и складывать оружие без боя у воинственно настроенной Магды было не в чести. Блюстители закона обещали ей поддержку в суде, если она сумеет собрать и предъявить компрометирующую информацию о муже.
Нечто из ряда вон, подкреплённое доказательствами. Да, обстоятельства, при которых был начат бракоразводный процесс, до сих пор складывались не в её пользу, но ещё не поздно попытаться склонить чашу весов в свою сторону, сохранить за собой ни много ни мало – своё доброе имя и возможность самой воспитывать сына!
Как и предполагалось, в окружении Квандта нашлось немало тайных недругов, выжидавших момента, чтобы подставить ему подножку. Весть о том, что от престарелого банкира со скандалом ушла жена, и теперь тот из мести собирается лишить её родительских прав, мигом прокатилась по городу.
Вопреки собственным ожиданиям, Магда не чувствовала себя изгоем, блудницей, в которую все кому не лень бросают камни. Благодаря круглосуточно осаждавшим дом репортёрам, она в два счёта стала героиней, достойной сочувствия и восхищения, по крайней мере, женской половины общества.
В это же время от нескольких уполномоченных лиц ей поступило предложение поучаствовать в антикоррупционном расследовании против своего же муженька, задача Магды была вывести ищеек на нужный след: внезапно всплыло наружу многолетнее укрывательство Гюнтера от уплаты налогов, мошеннические биржевые схемы, позволяющие увеличить прибыль в разы, поставляемая им некачественная продукция по баснословным ценам с целью наживы. Одна за другой в прессе посыпались обличительные статьи. Налоговая инспекция, как стая разъерённых псов, бросилась штурмовать предприятия и личное имущество должника.
Однако всё это имело лишь косвенное отношение к делу. Главным смягчающим фактором в суде, можно сказать, её алиби, для неверной супруги стало чрезмерное, по результатам обыска, увлечение мужа порнографией, многочисленные свидетельства очевидцев по поводу посещения Гюнтером берлинских и заграничных борделей, его интимные связи с обитательницами оных до и на протяжении всего брака; подарки, денежные переводы посторонним дамам; болезни, которыми он рисковал наградить, а иногда, исходя из медицинских карт, и награждал ни в чём не повинную Магду, – целый список злодеяний, пред которым мерк любой её проступок, в том числе и история с этими, возможно, фальшивыми письмами...
Разумеется, были те, кто остался на его стороне, из выгоды или чувства мужской солидарности клевеща на Магду в том же духе, однако даже у них не было единого мнения относительно материнских качеств фрау Квандт, и главный вопрос, – с кем из родителей в итоге должен остаться семилетний Харальд, полностью лежал на совести присяжных.
Везение, – вовремя скрещённые на удачу пальцы, или божье провидение, – молитва, которая слетала с губ женщины в моменты убийственного отчаяния, при вынесении решения судья проявил к ней величайшую благосклонность, на которую вообще можно рассчитывать: до наступления совершеннолетия ребёнок будет с матерью, ему не возбраняется посещать отца, проводить время в его доме, но большую часть обязанностей по воспитанию на себя возьмёт мать; соответственно, ей полагается достойное финансовое содержание, страховка, отдельное жильё, и выплаты непосредственно на образование сына. Всё вышеперечисленное одним росчерком пера обязался предоставить Магде окончательно сникший Квандт.
- Всё, но при одном условии! - Тут судья в белом парике, строго взиравший на них из-под роговых очков, повысил голос, а у Магды похолодело сердце.
Ну, что там ещё?..
Условие это оказалось несложным; во всяком случае, не сложнее, чем она предполагала. Пока Харальд мал и находится на её попечении, она не должна даже помышлять о том, чтобы повторно выйти замуж, иначе бывший муж будет вправе забрать сына себе, а все предыдущие договорённости станут недействительны.
Должно быть, он рассчитывал на это! Седовласый Отелло с тугим кошельком решил обходным путём достичь цели, зная, что ей почти наверняка захочется устроить личную жизнь заново. Но он ошибся, этот ненасытный до женских слёз деспот!
С невероятным чувством облегчения, освобождения Магда сняла с безымянного пальца левой руки обручальное колечко с бриллиантом.
И не надейся, Гюнтер, я не нарушу твой твой запрет... Мне больше никогда не стоять у алтаря, но не потому, что ты так повелел, а потому что так распорядилась жизнь. Хаим не женится на мне! А другие Магдалене Фридлендер даром не сдались.
***
"Приветствие их – проклятие, встреча с ними – зло. Внутри у них злоба, а снаружи – ненависть."
Мусульманский богослов об иудеях.
Просторное светлое фойе берлинской гостиницы "Кайзерхоф" с хрустальными люстрами под потолком и диковинными вечнозелеными растениями в кадках по периметру стен, на начищенном до блеска мраморном полу, гудело как улей в любое время суток. Туда-сюда, беспрерывным шумным потоком, сновали здесь постояльцы всех национальностей и возрастов, гувернантки с разряженными в пух и прах детьми, услужливые лакеи в ливреях; грузчики, закатав рукава и переругиваясь, катили багаж на тележках; кричали в клетках экзотические птицы, натягивая поводки что есть мочи и с любопытством принюхиваясь, тут же вышагивали породистые псы, пока толстопузый швейцар у входа кланялся их хозяевам, и через секунду уже замахивался жезлом на уличных попрошаек, повадившихся клянчить неподалёку милостыню.
Так было до сегодняшнего дня. Поэтому когда перед дамой в строгом костюме и шляпке с вуалью, наполовину скрывавшей припудренное, как у фарфоровой куклы, лицо, распахнулись знакомые стеклянные двери, тишина и безлюдность фойе, а также приглегающих к нему устланных коврами коридоров и парадной лестницы, поразили её до такой степени, что на мгновение она замерла на месте в замешательстве. Но затем, стараясь не нарушать атмосферы таинственности, дама вполголоса справилась о чём-то у стойки управляющего, и невозмутимо зашагала к лифту, также выполненному из невероятно прочного стекла. По всему было видно, что она в гостинице частая гостья, по какой-то причине желающая оставаться неузнанной, но от этого не менее важная, чем остальные, а то и вовсе принадлежащая к числу привилегированных, раз ей позволили войти в неположенный час.
Господин, ожидавший её наверху, в номере *** слева по коридору, также мог похвастаться некоторыми преимуществами, оказываемыми ему персоналом "Кайзерхофа". Хотя большинство номеров полагалось освободить к девяти утра, постоялец из *** задержался до полудня, и в придачу получил угощение из фруктов и вина для своей очаровательной посетительницы.
По-видимому, ему просигналили о её появлении по телефону: когда лифт щёлкнул на этаже, дверь в апартаменты уже была приоткрыта; оттуда, из уютного полумрака комнат, доносилось мурлыканье патефона и шёл аромат свежесвареного кофе.
Она прокралась внутрь гибкой чёрной тенью, повернув за собой ключ в замке. В это же мгновение на женщину нахлынуло чувство дежавю. Сколько раз до этого приходилось ей входить к нему вот так, тайком, содрогаясь изнутри от страха, как бы кто не выследил её, не застукал их вдвоём; от страха и вожделения, - а что, если всё же застукают? - и, разумеется, унижения, которое таит в себе роль любовницы!
Но, слава богу, с этим покончено. Воспоминание о чувствах, но отнюдь не сами чувства заставили её занервничать на минуту. Хотя день только начался, от быстрой ходьбы у неё гудели ноги, но разуваться она не стала. Не планировала оставаться здесь надолго. Неся внутри себя, как щит, заранее приготовленную речь, с высоко поднятой головой и безупречной осанкой, переступила порог гостиной, вопросительно огляделась по сторонам. Сперва благодушный мужской голос, а вскоре и сам его обладатель с намыленным подбородком и бритвой в руке показался из соседней ванной комнаты.
- Ну здравствуй, здравствуй, yafa sheli 《красавица моя (иврит)》! А я уже и не надеялся, что ты придёшь... Давай-ка располагайся, как тебе удобно, nafshi《голубушка》. Если не завтракала, там на столе много съестного. У тебя голодный вид.
Он подмигнул ей, прежде чем снова возвратиться к умывальнику, – до боли знакомое смуглое лицо с чувственными глазами навыкате и характерным для южан пухлым ртом, и она машинально улыбнулась ему, тут же возненавидев себя за эту улыбку. Когда она представляла их сегодняшнее,
последнее свидание, ей почему-то виделось, что он встретит её при полном параде, задумчивый и серьёзный, как много лет назад в день выпуска из университета. Дурак! Неужели у него нет ни малейшего предчувствия? И его даже не насторожило её холодное "привет"?
Так же, как в коридоре не стала снимать обувь, воздерживалась она теперь и от того, что бы присесть в ближайшее кресло.
Должно быть, это выглядело комично со стороны: и бесцельное брожение женщины по комнате, и нетерпеливое постукивание пальцев по столу... Воинственный марш штурмовых отрядов, который она насвистывала себе под нос, также никак не вязался с её хрупким, практически безобидным видом.
Но видимость, как правило, обманчива. Хаим Арлозоров убедился в этом при первой же попытке привлечь Магду к себе.
- Я пришла, чтобы попрощаться, - сказала она, отодвигая его руки; не так, как если бы это было обусловлено кокетством или капризами, а иначе: решительно и безжалостно. "Тронешь ещё раз – ударю", - вот, что означал её жест.
- Да, я тоже хотел попрощаться, - по-прежнему благодушно, правда, немного удивлённо разглагольствовал мужчина, - Ужасно досадно, что моя командировка кончилась на неделю раньше, чем предполагалось, но ты не должна сердиться на меня, nafshi. Есть вещи, не зависящие от нас, я обещаю, что в следующий раз...
- Да нет же, ты меня не понял, Арлозоров, - лучезарная улыбка Магды не выражала ничего, кроме холодной насмешливости. - Не будет никакого следующего раза. Мы расстаёмся навсегда. Это конец.
Недоумённое молчание, повисшее в воздухе, слишком затянулось и требовало дальнейших объяснений.
- Я собиралась написать тебе письмо, но потом подумала, что будет лучше и честнее переговорить обо всём лично...
Неясное клокотание – то ли смешок, то ли всхлип, против воли вырвалось из груди мужчины. Он схватился за голову; в одних трусах и галстуке плюхнулся в кресло. На лице – растерянность, плохо скрываемое раздражение. Магда застыла посреди комнаты, спокойная, как удав.
- Это что, какая-то шутка? Ты меня разыгрываешь? Послушай, дорогая, сейчас не время для выяснения отношений. Я тороплюсь и не намерен ссориться с любимой женщиной.
Видя, что его краткая тирада не произвела на любовницу никакого впечатления, Хаим порывисто вскочил, с силой прижал не успевшую сориентироваться Магду к груди, и горячо, почти что умоляюще прошептал на ухо:
- Ani ohev otach! 《Я люблю тебя!》
Избитые, не требующие особых познаний в иврите слова. Слова, которые она услыхала от него ещё девочкой, и пронесла в душе сквозь годы, как сокровище; пронесла сквозь годы одиночества и слёз.
Магда на несколько секунд внимательно прислушалась к себе, желая быть до конца откровенной, прежде всего, с собой. Не слишком ли она категорична? Живо ли внутри, на самом донышке сердца, ещё хоть что-то, что с нежностью отклинется на это признание? Пустота. Щемящая пустота была ответом на любые сомнения. При виде Арлозорова её душа давно не трепетала, как когда-то. Безразличие, смешанное с неприязнью вызывали в ней его поцелуи и прикосновения.
Она вспылила:
- Да прекрати ты паясничать, в самом деле! Слушать тошно твою тарабарщину. Если хочешь сказать что-то, – говори, пожалуйста, нормальным немецким языком, ты не у себя дома, в Палестине. Впрочем, можешь не утруждаться. Всё, что нужно, я уже сказала за нас обоих!
Теперь сам Хаим отшатнулся от неё, как от чумы. Человек впечатлительный, эмоциональный, он был неприятно поражен услышанным, и в свою очередь не на шутку вышел из себя.
- Ах вот как! Значит, так, да?
Та-ра-бар-щи-на! Такого ты мнения о моём родном языке? Языке, на котором говорили мои предки-ашкеназы! Да будет тебе известно, древнейший народ Европы!
- Плохо же ты знаешь свой хвалёный народец! Языком ашкеназов был идиш. И хватит врать, иврит ты выучил из тщеславия, чтобы красоваться перед однокашниками, и ещё потому, что знание его открывало для тебя множество возможностей на Востоке, которым ты бредил с рождения, - с презрением шипела Магда, упёршись руками в бока.
- И если на то пошло, твой родной язык – малороссийский диалект, ты сам признавался, что мыслишь на нём. Или уже позабыл, откуда ты родом, а, внучок сумского раввина?
Завязалась перебранка. На повышенных тонах они обменивались познаниями в области истории, географии, филологии и культуры; спорили, сердились, называли друг друга нелестными словами... Так, в бесплодной грызне прошло полчаса – вдвое больше, чем предполагала Магда пробыть у Арлозорова. Как ни старался он различными, далеко не лучшими способами восстановить в её глазах свою значимость и авторитет, из этого ничего не вышло. Магда целенаправленно шла на разрыв, и в довершении к уже сказанному, прямо призналась, что больше не испытывает к нему чувств.
Хаим, к этому времени одетый с иголочки, возился с дорожным чемоданом. Такси в аэропорт должно было прийти с минуты на минуту – этим объяснялось его сосредоточенное пыхтение и флегматичность. Показная, столь свойственная для мужчины с уязвленным самолюбием, флегматичность.
- Разлюбила? - Эхом повторил он, не поднимая головы. - Или полюбила другого?
Магда надменно пожала плечами.
- А есть разница?
Дежавю не покидало её и теперь. Десятью годами ранее у них с Арлозоровым уже состоялся разговор в подобном ключе, с той только разницей, что тогда она выступала в образе жертвы, соблазнённой и брошенной на поругание девицы, а на сей раз сама получила право казнить своего мучителя.
Жажда справедливости затмила в ней нежелание причинять бывшему боль. К чему скрывать очевидное? Хаим попал в точку. Её сердцем завладел некто более достойный и во всех отношениях более совершенный, чем он.
- Моя любовь к тебе с самого начала была ошибкой, болезнью. Счастье, что нашёлся человек, открывший мне глаза на правду. Я исцелилась благодаря ему, - продолжала она, открыто наслаждаясь смешением злобы и страдания в выпученных карих глазах напротив.
Охваченный приступом ревности, Арлозоров долго не мог сдвинуться с места, подобрать ответных слов, лишь, как выброшенная на берег рыба, с жадностью ловил ртом воздух; порывисто протянутые к ней узловатые руки била мелкая дрожь.
Сначала она предположила, что он ударит её или выпрыгнет в окно, настолько дикий у него был вид, – предположила, но не испугалась этого. Должно быть, отсутствие в её крови адреналина, - ведь в момент опасности у всех людей, как и у животных, выделяется адреналин, - удержало Виктора от экспансивного поступка.
В своей голове она снова называла его прежним именем, не потому, что еврейский вариант претил её нынешним воззрениям, а потому, что так было проще мысленно вернуться в прошлое и поставить в этой истории большую жирную точку.
"..Неужели, стоя перед ним в слезах десять лет назад, я выглядела точно так же жалко и глупо?"
Магда усмехнулась своим мыслям, бросив взгляд на инкрустированные сапфирами наручные часы с ремешком из крокодиловой кожи – подарок г-на гауляйтера по случаю шестимесячной годовщины их романа.
Виктор ничего не знал об этом, но на прошлое рождество, в гололедицу, она повредила ногу по дороге домой, после чего три недели кряду провела в постели, – и всё это время Йозеф был рядом, выхаживал её, как ребёнка, отпаивал куриным бульоном и сопровождал до туалета, напрочь позабыв о рабочих делах. Тягостный для Магды, - сколько себя помнила, она ненавидела болеть! - волнительный для безнадёжно влюблённого в неё Гебельса, вынужденный отпуск как никогда сблизил их, стал повротной точкой в отношениях
уже не просто начальника и подчинённой...
- Я з-знал. Я ч-чувствовал, что м-между нами что-то не так... У тебя появился другой. Чуть больше года назад, в-верно? Мне кажется, я даже знаю его имя, - заикаясь от негодования, промямлил Арлозоров, чем вывел гостью из состояния задумчивости. Чтобы справиться досадным с речевым недостатком, ему пришлось перейти на шепот:
- Почему сразу не поставила меня в известность? Это нечестно с твоей стороны... Ты поступила как предательница, Магдалена! Ты предала нашу любовь.
Не в пример разбушевавшемуся еврею, на лице немки не дрогнул ни один мускул.
- Вот только не надо сейчас о предательстве, милый. По этой части у тебя не менее богатый опыт.
- Не передёргивай! У меня были смягчающие обстоятельства. Будучи совсем ещё мальчишкой, я покорялся отцовской воле... Ты и сама прекрасно помнишь, как это было! Но даже женившись на Симе, я всегда любил тебя одну...
Типично женское соперничество взыграло в Магде:
- Я же просила! Не упоминать! При мне. Её имени.
- Тогда давай поговорим
о нём.
Сердце Магды пропустило удар.
- Я никуда не тороплюсь. Чёрт с этим рейсом, полечу на следующем... - Продолжал Арлозоров, бесцельно расхаживая по комнате, и натыкаясь по невнимательности то тут, то там на мебель. - Пожалуйста, присаживайся, дорогая. Хочу послушать о твоём новом избраннике.
- Что ты хочешь узнать? Учти, у меня мало времени... - Деланно скучающе вздохнула она, однако повинуясь его просьбе.
В её собеседнике ожидаемо поприбавилось уверенности.
- Ну например, чем же он всё-таки очаровал тебя? В чём его секрет? Насколько мне известно, ты весьма избирательна в выборе мужчин, простому смертному никогда не покорить покорить твоё сердечко. Стало быть,
он –
особенный...
К тридцати годам Магда навсегда зареклась сходиться с кем-либо так тесно, как на свою беду девчонкой сошлась с Виктором. Сначала друг, духовный брат и только потом уже возлюбленный, он изучил особенности её характера, самые потаённые желания и слабости лучше, чем она сама, мог ловко манипулировать Магдой в своих интересах; несмотря на внешнюю отходчивость, знал, куда бить, и бил без жалости.
- Адольф самый лучший человек из всех, кого я знаю! - С вызовом вскинула подбородок она, и в тот же миг залилась краской.
Слово не воробей! Магда выдала себя с потрохами, просто назвав Гитлера по имени. Женщине не требуется большего, чтобы рассказать о своей любви.
Арлозоров не ошибся в подсчётах. Около полутора лет назад, оставшись после развода богата и свободна, как птица в небесах, она встала перед дилеммой: что делать дальше, чем наполнить свою жизнь, помимо материнства? Редкие свидания с любовником постепенно сократились до нуля. Виктор уже тогда интересовался ею постольку-поскольку, мысли о нём и постоянное ожидание встречи причиняли Магде боль. В её распоряжении была куча свободного времени, материальная обеспеченность и одиночество, – чего ещё желать, о чём беспокоиться новоявленной разведёнке или, если хотите, одинокой светской даме, популярность которой росла с каждым днём?
В первые месяцы своей "холостяцкой" жизни Магда действительно пристрастилась к общению с просвещёнными людьми, посиделкам допоздна в интеллигентном кругу, городским балам и благотворительным раутам, куда без конца получала приглашения. Больше не безликая тень своего мужа, а личность, к мнению которой прислушиваются, и общество которой ценят, она, казалось, задышала полной грудью, но, возвращаясь домой, по-прежнему остро чувствовала пустоту и тщетность бытия.
На одном из таких вечеров кто-то невзначай обмолвился о лидере относительно новой, но быстро крепнущей, подающей надежды партии с крючковатым крестом на знамени. И знамя в чёрно-бело-красных тонах, и сам Адольф Гитлер – статный шатен средних лет с необыкновенно выразительной мимикой, оригинальными усиками щёточкой, и горящими на аристократично бледном лице глазами, даже по фотографии произвели на Магду, со времени своего неудавшегося замужества далёкую от политики, самое завораживающее впечатление.
Всю ночь после того она не сомкнула глаз. Никак не могла отделаться от ощущения, - нелепого с точки зрения здравого смысла, - что он и есть её судьба. Наравне с романтическим чувством, свалившимся, как снег на голову, Магда также внезапно озаботилась судьбой Германии; уже чуть ли не на следующий день штудировала горы соответствующей литературы, газет и брошюр, портрет Гитлера и партийная символика теперь занимали почётное место в её комнате, из радиоприёмника почти постоянно раздавался его призывавший к борьбе гипнотический голос...
С волнением в сердце, в ущерб светской жизни она стала посещать собрания национал-социалистов, получила партбилет, и немедля, как того велел деятельный нрав, приступила к работе на благо движения. Новые единомышленники и впечатления, сознание возложенной на неё миссии, вернули Магде мотивацию вставать по утрам, а в её, казалось, навсегда потухших глазах снова появился свет.
- Что, правда? Неужели всё так далеко зашло? Ай-яй-яй, бедненькая ты моя, - скривился Арлозоров, насмешливо оглядывая её с головы до ног. Напускное веселье почти сразу уступило выражению пугливой озабоченности, недоверия в его глазах.
- Право же, я считал тебя умнее, Магдалена! Только не говори, что ты это всерьёз... Я отказываюсь верить...
- Серьёзнее некуда.
- Но ведь... Он просто сумасшедший! Чокнутый антисемит... Я как-то ради интереса слушал его речь. Сколько же там было ненависти, злобы... Помяни моё слово, этот тип не доведёт Германию до добра! И ты погибнешь вместе с ним!
- О, это будет честь для меня.
- Al' tiftach pele satan! 《Типун тебе на язык!》Как можно увлечься таким кретином? Говорят, твой Адольф сожительствует с молодой родственницей, питает нездоровый интерес к овчаркам... Тебе придётся встать на четвереньки и имитировать собачий лай, чтобы удовлетворить его.
- Что ты несёшь! Умолкни! Единственный кретин здесь ты, своим поганым языком болтаешь чёрт-те что...
Они и сами не заметили, как оказались друг к другу вплотную. Магда, точно разъярённая кошка, была готова вцепиться Арлозорову в горло.
Из духа противоречия, до сих пор любящий её по крайней мере дружеской любовью, Хаим попытался обнять, поцеловать подругу, а нарвался на небывалый по жестокости отказ, можно сказать, смертельное оскорбление.
- Пошёл прочь, грязный жид! Не смей, слышишь, не смей ко мне прикасаться! Жид, жид, жид... - В исступлении кричала она, бессчётное количество раз, как заклинание, повторяя это ругательство.
И даже когда силы изменили ей, голос стал тише, кулаки разжались, а в глазах погас дьявольский огонь, она продолжала называть его и всю его семью, весь еврейский народ проклятым жидовским отродьем, которое веками сосало кровь из Германии, но скоро сполна поплатится за свои грехи, – "Не сомневайся, Виктор, ты тоже, ты – в первую очередь!".
Монолог этот явно доставлял Магде удовольствие; никогда её лицо не было просветлённей и спокойней, чем теперь, отчего сразу становилось понятно, что находится она в совершенно здравом уме, и, следовательно, говорит сознательно.
Это могло продлиться долго, очень долго. Дело в том, что пускаясь в полемику, Магда невольно подражала своему идейному вдохновителю и вожаку, как будто всё, что Адольф Гитлер когда-либо говорил, он говорил в её защиту; сам того не зная, стоял на страже её, Магды, личного счастья, и являлся живым олицетворением мести для таких, как Виктор, рождённых под шестиконечной звездой, обманщиков и прелюбодеев.
Она, без сомнений, рассказала бы ему ещё и многое другое, если бы не маузер, молча направленный Арлозоровым прямо на неё, куда-то в область солнечного сплетения. По его глазам и недрогнувшей руке Магда догадалась – ещё слово, и выстрелит!
На негнущихся ногах женщина попятилась к входной двери. В мозгу мелькнула мысль, что надо бы позвать на помощь, вызвать полицию, но сделать это, находясь один на один с вооружённым сумасшедшим, - ведь Виктор совершенно точно спятил, помешался! - означало только усугубить ситуацию.
Случайно вспомнилось: когда она уходила от мужа, тот тоже угрожал ей и сыну пистолетом. Но муж, старый зажиревший пьянчуга, имел мало что общего с религиозным фанатиком восточных кровей, с его стороны это был всего лишь метод запугивания, а вот спрогнозировать поведение любовника не представлялось возможным. Хорошо хоть, своё продумала до мелочей...
Внезапно согнувшись, как от сердечной боли, - жест, призванный сбить с толку нападавшего, - она за доли секунды нашарила во внутреннем кармане пиджака, и вскинула с победоносным видом начищенный до блеска дамский револьвер; его увесистая рукоять приятно холодила руку, а щелчок спускового крючка придал уверенности Магде и фатализма происходящему.
- Думал, я шутки с тобой шучу? - Воздух прорезал её металлический голос. Прицеливаясь, Магда сдула со лба мешающую прядь.
- Можешь защищаться, Хаим, но уйти тебе не удастся в любом случае. "Кайзерхоф" оцеплен. На крыше, во дворе, у чёрного входа – тебя везде поджидают наши люди. Господин гауляйтер позаботился обо всём. Так что выбирай, чью пулю примешь последней, мою или...
Хлопки выстрелов заглушили её импровизированную прощальную речь. Магда чудом пригнула голову за секунду до того, как выпущенная противником пуля была готова пробить ей череп; затем в дверной косяк одна за другой со свистом врезались ещё несколько. По комнате расползся едкий дымок, от него саднило в горле.
Открыв огонь, Арлозоров не ставил себе цель прикончить её, у него просто сдали нервы – Магда поняла это по тому, с каким беспокойством он склонился к ней, всё ещё шокированной, безоружной, - в момент падения она выронила ствол и больно ушибла коленку, - но стоило им встретиться глазами, как волна презрения к предательнице заглушила малейший светлый порыв его нешамы.
- Shalom velo lehitraot, jafa sheli 《прощай навсегда, красотка》, и прости, что не спас тебя от той, кем ты стала. Мне правда очень жаль, - тихо сказал он. Магда сделала глубокий вдох, опустила взгляд, а когда выдохнула, уже была в одиночестве.
Свершилось! Дверь за Арлозоровым закрылась навсегда. Окончена позорная, неизмеримо долгая глава её жизни. Ни намёка на сожаление, тоску, а лишь чувство хорошо выполненной работы принёс Магде его уход. При поддержке Геббельса и партии она вступила на путь исправления. Из любви к своему новому кумиру, о котором продолжала грезить даже в шаге от гибели, жгла мосты назад.
