Neurotoxin

Затем были операции. Много. Долго. Муторно. И каждый раз Ричард волновался, наверное, даже больше самого Рида. Гэвину хотелось только поскорее со всем этим покончить. Сами операции проходили без сучка и без задоринки — надо думать, Элайджа взялся за это как за полноценный проект, и не скупился ни на оборудование, ни на специалистов. Ричард в своей излюбленной манере параноика доебался и до главного хирурга, и остался очень доволен их беседой, хотя и не спешил посвящать Гэвина, что они такого обсудили. И всё время между перерывами, иногда длящегося неделями, Гэвину пришлось посвятить тому, чтобы прополоскать свою память и выжать из неё максимум о том, что Рич «пропустил». Их не слишком гладкое знакомство. Притирание друг к другу. Все переломные моменты их взаимодействия. И в этот момент Гэвин жалел, что его память не может так же чётко воспроизводить события, как у андроидов, потому что он, ей богу, не знал, что могло быть важным для Ричарда, на каких деталях бы он заострил внимание в первую очередь. Видеть, как жадно Рич впитывает любую информацию, которую давал ему Гэвин, было невыносимо. Также пришлось посвятить в проблему «амнезии» Ричарда Тину, и та добавила от себя ещё информации. Но, вообще-то, даже если назвать это «амнезией», человеческая болезнь не шла ни в какое сравнение с удаленной памятью. Ричард… будто пытался собрать себя заново. Словно всё время думал, как бы поступил, если бы всё помнил. И эта виноватая нежность, которой он постоянно словно извинялся перед Гэвином за то, что тот вообще не ставил ему в вину. Это… угнетало, мягко говоря. Гэвин не знал, что делать со всем этим, и это его бесило, но вымещать раздражение на Ричарде было бы просто отвратительной хуйнёй, учитывая все обстоятельства. Не оставалось ничего, кроме как ждать, налаживать быт, выполнять врачебные рекомендации, стараться не замыкаться в себе и принимать заботу Ричарда, который делал всё, чтобы Рид не скис дома от скуки. Самое очевидное, но почему-то каждый раз горько изумляющее было то, что Ричард правда не помнил ничего. Не помнил, каким был надменным сукиным сыном или ехидным гадом. Не помнил причин, из-за которых Гэвин стал для него привлекательным. И всё, что у него было — лишь жадное, будто въевшееся в подкорку желание делать Рида счастливым. Это стало его якорем, направляющей его компаса, и лишь это имело смысл. А иногда он говорил словами из прошлого. Шутками, которые уже произносил когда-то. И Гэвин ненавидел себя за то, что не может держать лицо, потому что Ричард всегда понимал, когда снова это сделал, снова напомнил Гэвину, что, по сути, не является тем, за кого себя выдаёт. Без памяти он был… пустышкой. Ричард с содроганием ждал момента, когда Гэвин поймёт, что всё, за что он полюбил андроида, было безвозвратно стёрто. Зато он прекрасно осознавал, за что сам полюбил Гэвина. Он видел это в каждой усмешке, в каждом взгляде, и болезненно-отчётливо осознавал, почему готов был отдать (и отдал) ради него всё, что имел. Гэвин… потрясающий. Из тех обрывочных воспоминаний, что передал ему Коннор, у него сформировался образ Гэвина как раздражительного, вспыльчивого и нервного, но самодостаточного и амбициозного человека, увлеченного своей работой и не зависящего от мнения других. Но, подобравшись ближе, чем кто-либо, Ричард увидел и другую его сторону. Мягкую. Уязвимую. Искреннюю и готовую не только принимать то, как Ричард дорожит Гэвином, но и отвечать на это — горячо, упоительно, не оставляя ни шанса на сомнение в нём. И губительной нежности было ничуть не меньше, чем пылкой страстности. Порой её было столько, что доходило до сенсорной перегрузки, и Ричард «зависал», ничего не в силах поделать с чувствами, которые вызывал Рид одним своим существованием. Котёнка назвали Шанель, и у этого не было никакой предыстории — просто нравилось на слух и подходило к умным и красивым кошачьим глазкам. Нежная, ласковая кошечка, которая с удовольствием подставлялась под руку и запрыгивала на колени. Гэвин даже обеспокоился тем, что она может быть домашней, и вместе с андроидом они разместили объявления, но хозяин, если он был, так и не откликнулся. Остальные коты отнеслись к ней довольно благосклонно, может, Винстон разок проявил бестактность к леди, но быстро огрёб от Ферзя и поменял своё отношение. Ещё некоторое время ушло на то, чтобы обеспечить Шанель документами и всеми нужными прививками, и в конце концов она стала полноправным членом семьи. Особенно хорошо Гэвин это понял, когда проснулся среди ночи и, вставая за водой, увидел, что она мягким разноцветным комочком устроилась на голове у Ричарда, в то время как другие заняли позиции на животе и по бокам от находящегося в спящем режиме андроида. Температура Ричарда была чуть выше, и, наверное, котами он воспринимался как совершенно потрясающая грелка. К несчастью, смеха сдержать не получилось, и он разбудил андроида, а тот в свою очередь потревожил всю разместившуюся на нём и рядом с ним домашнюю фауну. Зато потом место котов рядом с ним занял сам Гэвин, прижимаясь и с удовольствием ощущая дыхание андроида, щекочущее шею, и руку, обнимающую его поперёк груди. А потом, уже засыпая, почувствовал, как мягкий и пушистый комочек свернулся у его живота, нежно, едва ощутимо мурлыча. Всё шло относительно хорошо. А затем у Гэвина появилась рука. Конечно же, это не должно было стать для него неожиданностью. Собственно, ради этого были все укрепляющие мероприятия и всевозможные тесты на совместимость организма с новой приблудой, но… Гэвин всё равно умудрился шокироваться, когда проснулся не с культяпкой, а… это очень напоминало руку андроида без скина. По виду — тот же белый пластик, удивительно «живой» на ощупь — мягкий, тёплый, не вызывающий никакого отторжения. И несмотря на то, что Эшли заверила его в надёжности этой штуки, и что никуда она от крепления с костью деться не могла, щупать было боязно. Зато Ричард рассматривал руку с любопытством, и наверняка в целом знал гораздо больше — хотя Гэвин и пытался подробнее ознакомиться с тем, что же к нему собираются приделать, но от обилия технической терминологии у него в висок настойчиво втыкалось тупое сверло, и проворачивалось оно медленно и со вкусом, пока он не решил разбираться по ситуации. И вот. Ситуация. Некоторое время пришлось заново учиться пользоваться суставом запястья. Наверное, с ним было больше всего возни — мышцы и сухожилия ныли и неохотно вспоминали, как следует себя вести. Сама ладонь была безупречна — пальцы сгибались и разгибались без задержки, чувствительность была отличная — он отчётливо ощущал тепло, собственную колкую щетину и трепетное касание Ричарда. Зато не ощущал боли. Вообще. Вообще-то, это он не проверял, а узнал от андроида, и не очень удивился. В руке просто не было соответствующих рецепторов, воспринимающих болевой сигнал, и нечему было передавать его в нервы живой руки. Ещё она была прочнее, и, соответственно, твёрже. А ещё она тяжелее живой руки, отчего пришлось ещё и искать новый баланс. Минус — с непривычки ныла вся рука, до самого плеча. Плюс — рекомендованный Гэвину массаж делал Ричард, и делал он это потрясающе. Массировал Рич не только правую руку, но и левую — для симметрии, и спину — для закрепления результата, и поясницу — для профилактики. Но были свои сложности. Очередная чашка в его руке треснула и захрустела керамикой, и Гэвин чертыхнулся сквозь зубы, а затем резко размахнулся. Осколки брызнули во все стороны, усеивая пол мелкими черепками. Плечо вспыхнуло болью, и Гэвин зарычал, растирая его живой рукой. — Агрессия не поможет научиться рассчитывать силу, Гэвин. — Да неужели. Такой умник, блять, нашёлся, охуеть можно, — даже не повернувшись к стоящему в дверях андроиду, выплюнул Гэвин, и снова тряхнул рукой. — Может, лучше расскажешь, хули ты ведёшь себя так, будто у нас траур по моему бывшему? Андроид почти дрогнул, словно через него пропустили разряд тока, и сжал губы в тонкую линию, тяжёлым взглядом глядя в спину Гэвина. — Вы скучаете по нему. — МОЙ БЫВШИЙ И НЫНЕШНИЙ — ЭТО, БЛЯТЬ, ТЫ, долбоёба кусок! — рыкнул Гэвин, поворачиваясь рывком. Меняя стойку, как зверь, готовящийся напасть и впиться в горло. Даже глаза у него горели точно так же — хищно, яростно. — Вы один и тот же человек! — Не человек. — Да какая нахуй разница! — окончательно вспылил Рид, теряя всякое терпение. — Это ТЫ, сукин сын, стёр для меня эту разницу! — Это был не я! — сцепив зубы, процедил андроид, делая шаг вперёд и видя, как угрожающе скалит зубы Рид, но всё равно стоя на своём. — И всё, всё, что было между вами, исчезло. Вместе с ним. Рид, зарычав с досадой, схватил андроида за грудки и тряхнул как следует — аж зубы клацнули, — и толкнул к холодильнику. Ричард удержал голову от столкновения затылком с металлической дверцей, но всё равно услышал, как в холодильнике звякнула упавшая бутылка с молоком. Ричард смотрел на Гэвина, тяжело дышащего, пытающегося обуздать гнев, и всё больше жалел о том, что сказал. Такая на лице Рида отразилась мука, глухая тоска, отголоски которой андроид иногда ловил на его лице, но никогда не мог увидеть так явно, так чётко, как после этих слов. — Не смей, — тихо, но твёрдо сказал Гэвин — припечатал. Хрипотца, свойственная его голосу, зазвучала отчётливее, усиленная сдерживаемой горечью. — Не смей так говорить. Если ты не помнишь, что было между нами, это не значит, что этого не было. Я-то всё прекрасно помню. Гэвин отпустил его и сделал шаг назад, отворачиваясь. Просто не мог смотреть в эти глаза — родные, всё того же светлого ртутного цвета, с выражением отчаяния, вины. Родные — и в то же время совершенно незнакомые. Чёрт возьми, Гэвин готов был на всё, чтобы вытравить из них это болезненное выражение, но что бы он ни делал — Рич не воспринимает это на свой счёт. Он думает, что все эти чувства, всю заботу он украл. Украл чужую жизнь, пришёл на всё готовое. И Рид не представлял, как его переубедить. Он вздрогнул, почувствовав, как руки обвили со спины, и в затылок ткнулись мягкие, сухие губы. — Простите меня, — от этого шепота у Гэвина снова заныло за рёбрами, и через мгновение эти рёбра стиснули ещё крепче. Он дрожал. Голос Ричарда дрожал. И Гэвин накрыл живой ладонью руку, державшую его поперёк груди, а другой осторожно, боясь снова не рассчитать силы, коснулся скулы андроида. Для этого пришлось обернуться через правое плечо, и сердце, глупый орган, снова сжалось.  — Простите меня, Гэвин. Вглядываясь в глаза андроида, с таким пугающим, непривычно уязвимым взглядом, Гэвин большим пальцем аккуратно стёр влажную дорожку с щеки Ричарда. — Я тебя ни в чём не обвинял, Рич, а в чём обвинял — давно простил, — устало выдохнул он, прижимаясь лбом ко лбу андроида — это уже было таким привычным жестом. Целуя его сжатые в нить, дрожащие губы. — И ты тоже постарайся сам себя простить. Пожалуйста.