***
— С днем рожде-е-енья, ми-и-илый Хью-ю-ю! — пропела я, с улыбкой обнимая младшего брата. Маленькую кухню-гостиную дома бабушки Сабины и дедушки Тома заливал яркий свет по-летнему теплого солнца, из открытых окон доносились радостные возгласы детей, пропускающих сегодня школу, Париж во всю уже в семь утра готовился праздновать. На барной стойке посреди комнаты стояло блюдо с огромной горой свежайших круассанов с черникой, любимого лакомства Хьюго. Красивые чайные чашки из горячо любимого сервиза бабули, стоя возле блюда, дожидались, когда в них разольют чай. Все было замечательно! Было бы… Но я сейчас я обнимала три одеяла, под которыми прятался от всего мира мой любимый младший братишка — мальчишка, глаза которого вечно светились радостью. Но не сегодня. В этот день, свой четырнадцатый день рождения, Хью невидящим взглядом уставился в пространство, кажется, не особо понимая, где он и что происходит. Так продолжалось уже около недели, с того самого дня, когда пропали родители. Я так надеялась, что это прекратится в его день рождения, он ведь так любил этот праздник! Но я, разумеется, ошиблась. Ему нужны были родители, а не какой-то там день рождения. Чмокнув его в щеку, я поставила перед ним подарок, аккуратно завернутую в бумагу коробку средних размеров на стол перед ним и села на соседний с ним стул. Вздохнула. День обещал быть длинным.***
— Так, друг, — Эллиот взял Хью за плечи и наклонился к его лицу, смотря в глаза моего брата серьезным взглядом. Если бы сегодня вместо контактных линз он надел очки, получилась бы прямо сцена из какого-нибудь фильма. — Я понимаю, что ты весь погряз в своей драме, но сегодня твой день рождения, и ты должен хотя бы делать вид, что счастлив. Ради бабушки, а, ладно? Я одернула край светло-зеленого платья с нежным цветочным узором и закусила губу. На часах было где-то полвосьмого, но я была на грани отчаянья, так что позвала Эллиота, а он, будто ждал моего звонка, появился на пороге пекарни семьи Дюпен-Чен буквально минут через пять. Все дело было в том, что Хьюго до чертиков пугал меня своим состоянием, а никого более подходящего на роль его психолога, чем Эллиот, я не знала, так что пришлось привлечь его к… проблеме моего брата. Эллиот еще пару минут старательно пытался через глаза Хью заглянуть в его душу, пока тот, не моргая, пялился в плечо моего друга. В конце концов Элл сдался. Он медленно, словно боясь, что тот не устоит на ногах, отпустил плечи Хью и подошел ко мне, продолжая смотреть на своего «пациента». — Знаешь, Эмма… — заговорил Эллиот, не отводя взгляд от Хью, который все еще пялился в пустоту. Я поняла, что ничего хорошего он не скажет.***
Часов через восемь мы с Эллом и бабулей совместными усилиями заставили Хьюго надеть более или менее праздничную одежду и выволокли его на улицу, крепко взяв за руки. Шестнадцатого мая каждого года город будто рождался заново. Казалось, в этот день все жители Парижа и пригородов стекались в центр столицы, полностью заполняя улицы, чтобы вместе радостно кричать, размахивать самодельными плакатами и подпевать известным исполнителям, выступающим на сценах под открытым небом по всему городу. На Елисейских полях проводилось самое масштабное событие дня — парад. Сотни и тысячи людей в красивых костюмах танцевали и показывали самые невероятные акробатические номера, следуя за проезжающими платформами. Многомиллионные толпы выстраивались на тротуарах, смотрели трансляцию по телевидению или через интернет. Все, чтобы увидеть сие действо. Я так боялась, нет, я была уверена, что даже в эпицентре этого буйства радости Хьюго будет успешно справляться с ролью «пришибленного». Но нет. Слава квами, мои предположения оказались ошибочными. Стоило нам выйти со станции метро близ Лувра, как Хью заулыбался, смотря в толпу. — Итак, господа… — начал Эллиот, но почти сразу замолчал. Мимо нас пробежала стайка девушек в костюмах Ледибаг, Рены Руж и Квин Би. Элл какое-то время посмотрел им вслед, потом отвернулся, пару раз резко мотнул головой и продолжил: — Что хочу сказать? АЙ ДА ЗА САХАРНОЙ ВАТОЙ!***
— Дорогие жители Парижа и гости нашего города! Было уже около восьми вечера. Мы с Хьюго, Эллиотом, бабушкой, дедушкой и семьей Сезер-Ляиф стояли в первых рядах толпы, собравшейся в парке у Эйфелевой башни. Солнце лениво клонилось к закату, своим теплым и через чур ярким светом слепя глаза собравшихся. Сложно было сказать, сколько людей собралось на самую торжественную и важную часть праздника. Десятки тысяч? Сотни? Мэр французской столицы должен был произнести речь, стоя на сцене под главной достопримечательностью Парижа. Мэром этим был Андре Буржуа — пожилой мужчина, которого избирали вот уже на… Какой срок? Не могу вспомнить. А впрочем, не важно. — Сегодня счастливый день для всей Франции… Стоило месье Буржуа заговорить, как под совершенно нелепым предлогом я отделилась от своей компании и стала прорываться через толпу куда-нибудь в безлюдное место (которое я не представляла, где найти), чтобы перевоплотиться. Должна же была Ледибаг появиться на празднике в свою честь? Пусть и немного не та. Не видела, последовал ли моему примеру Эллиот и стал пробираться через море людей, но вот сейчас он точно замер на месте и замолчал, как замерла и я, и замерли все, кто был в том парке. Заслоняя окрашенное в пастельные тона закатное небо, над нами кружили полчища бабочек. Но не от красоты замер Париж. То были миллионы белых мотыльков, тех самых, что чуть больше двадцати лет назад провожали облегченными взглядами их жертвы. Мотыльки, что вскоре окрасятся в черный цвет и будут подчинять злу людей, нося страшное имя «акума». Дыхание у меня перехватило, когда я услышала первые слова с момента появления бабочек. В наступившей тишине, прервать которую не смел никто, раздался холодный и отчетливый голос: — Здравствуйте, меня зовут Бражник.