Стоя за плечом у сна

      — Судя по выражению твоего лица, тебя случайно занесло в семейную пекарню Шутты Ваха, — одобрительно заметил сэр Джуффин. Почему-то он сидел не у себя в кабинете, а в Зале Общей Работы, элегантно устроившись в Кресле Безутешных: то ли с кем-то здесь беседовал до этого, то ли ещё что. А может, как раз меня ждал, Магистры его разберут. — Что-нибудь уволокла под скабой? Колись, с начальством надо делиться.       — К сожалению, нет. Всего-навсего в Мохнатый Дом. Меня там чуть не съели, потом заворожили, а под конец отконвоировали сюда. Практически за ухо.       — Вот оно как. И что ты там такого наворотила? Не надо рассказывать, у меня нет на это времени, — меня с ходу оборвал его поднятый палец. — Сейчас сам посмотрю. Надеюсь, есть на что. Не забудь поужинать.       — В каком смысле?! — обомлела я.       — Ртом, — скучным голосом пояснил шеф. — В голову. А потом в живот. За дальнейшей консультацией — к генералу Бубуте, он в этом вопросе эксперт вне конкуренции. И к сэру Кофе, уже на предмет служебной дисциплины. А мне все равно некогда, потому что на дворе уже поздний вечер, если ты не заметила. И не забыла, что у тебя ещё дежурство впереди.       И, дымной спиралью взвившись к потолку, исчез, прежде чем я успела повернуться к окну и тупо уставиться в клубящиеся за стеклом голубые сумерки. Сквозь которые, получается, только что шла. Вот что с людьми иногда делается, а.       Потом в моей голове раздался голос сэра Кофы.       «Джуффин только что попросил меня устроить тебе нагоняй, — сказал он. — Что ты опять натворила?»       «Нечаянно удрала из Управления домой к Максу, — обреченно ответила я. Подумав, зачем-то добавила: — И до сих пор не ужинала».       «Даже не знаю, что звучит хуже. Непростительное легкомыслие. Ты в кабинете Джуффина?»       «Нет.»       «Тогда пройди туда и возьми чистую самопишущую табличку. Ну?»       «Взяла.»       «Записывай: «Толстяк на повороте», белый каменный шурим с подливкой на толченых яблоках и паштетом из индейки, двойная порция. Если еще не начала выпрашивать у мадам Жижинды какие-нибудь недоеденные за день черствые булки, лучше последуй моему совету: к тому же «Обжора» все равно через полтора часа закрывается, а трактир Вариши работает всю ночь. Нет ничего лучше готовки леди Пэнц после такого дурацкого и несытого дня, как у тебя.»       «Хорошо», — ошарашенно ответила я.       «А теперь переверни и записывай выговор. К личному делу пока не подшивай, может, потом еще добавлю. И заказ не стирай, наверняка еще не раз пригодится.»       Ой.       Следующие минуты три меня, как говорят в Бокли, полоскали во всех щелоках. Счастье мое, что Кофа явно спешил, а то не знаю, что со мной в итоге стало бы. При этом он ни разу не выругался и даже тона не повысил, но мне вполне хватило этих нескольких беспощадно метких фраз, произнесенных спокойным, холодным голосом внутри моего разума: при этом каждое его высказывание мне приходилось переносить на самописку, а для этого, хочешь или не хочешь, необходимые слова приходится держать в голове. И обдумывать. И делать выводы, дырку в небе над ними и надо мной заодно.       Нимало не удивлюсь, если на это он и рассчитывал. На посту генерала полиции наверняка еще и не таким страшным вещам учиться приходится.       После того, как с выговором было покончено и Кофа вернулся к работе, я отправила его рекомендацию в «Толстяк на повороте», дождавшись, отдала должное вкусу Мастера Слышащего и как-то неожиданно обнаружила, что делать мне снова нечего. Все Малое Тайное Сыскное Войско, кроме меня, моталось по столице, погруженное в какие-то важные дела, Куруш на мой вопрос равнодушно объявил об отсутствии каких либо происшествий и спрятал голову под крыло, а мама по-прежнему не хотела верить, что я сижу в Доме у Моста, а не каком-нибудь притоне. Типично.       Город молчал. Ветер развевал по кабинету сквозь раскрытое окно густой аромат летней ночи и прохладный шум речных волн. Постепенно из этого шума поднялась смутная, жуткая мысль о том, что прямо сейчас происходит в Мохнатом Доме. В голове вставали образы один другого краше: угрюмое здание, в безмолвном страхе словно прижавшееся к земле… безжалостный колдовской речитатив, рвущий тишину… зловещая зеленая вспышка, озаряющая изнутри темные стекла… жуткий вой, раскатившийся по округе… с хрустом вылетает выбитая дверь, и…       Меня передернуло. Вот зачем про такие вещи думать на ночь глядя? Кто тебя просит, дорогая моя? Но ведь лезут на ум, проклятые, чтоб им вечностью поперхнуться.       В конце концов я сдалась и шепотом пробормотала несложное заклинание, которому меня когда-то выучили в Ачинадде. Простой и бессмысленный сон без сновидений — именно то, что мне сейчас требовалось. И никаких расходов на волшебные подушки, которые, впрочем, с таким содержимым все равно не делают.       Правда не делают. Я узнавала.       Опыта обращения со снами у меня никакого: что-то навеять себе заранее, как сейчас, я с грехом пополам могу, но внутри самого сновидения абсолютно беспомощна — ни сюжет задать, ни обстановку изменить, и даже собственные поступки контролирую примерно раз через три, а запоминаю и того меньше; иначе было всего однажды, но это другая история. Некоторое время мне было приятно считать, что просто учитель попался паршивый, потом неумолимые факты заставили принять как должное мою собственную бездарность в этом ремесле. Факты, они такие.       Однако в этом сновидении в кои-то веки все было в порядке. В том смысле, что голова моя была более-менее ясной и движения тела подчинялись моей воле, а не командам неведомого сценариста. Первое, что мне пришло в эту самую ясную голову — что заклинание отчего-то дало сбой. Потому что мне сейчас полагалось спать как бревно, не видя и не ощущая абсолютно ничего, кроме того небытия, из которого мы восстаем наутро с новыми силами. Это не то чтобы настоящий колдовской сон, скорее похоже на затычки для ушей: спектакль в соседнем трактире идет как шел, но тебе уже на него плевать с высокой башни.       Вместо этого мне приснился Хурон. Под темным предгрозовым небом река несла вдаль иссиня-фиолетовые холодные волны. Время от времени они становились почти черными, и тогда белая пена на гривах волн делалась похожей на сколы непрозрачного, блестящего, текучего кристалла. У Хурона не было другого берега, лишь бесконечная волнистая равнина, уходящая куда-то за горизонт, где клубилась светло-серая дымка.       Дул холодный ветер, но мне было хорошо в этом сне. Я люблю это время на изломе лета и осени, когда леса делаются молчаливыми, а природа начинает медленно готовиться к долгому зимнему забытью. Еще в детстве я любила куда-нибудь убежать в эти дни и долго сидеть потом на краю оврага или речном причале, зачем-то заткнув за ухо уже пожелтевший, но еще мягкий кленовый лист и вслушиваясь в то, что казалось мне последними редкими узорами на полотне подступающей, неумолимой и уютной вселенской тишины. Мне казалось, что так я узнаю что-то важное о Мире. Тогда я еще умела слушать.       Со временем эта привычка прошла. Леди не подобает вести себя таким образом.       Влажный песчаный берег был усыпан мелкими плоскими камнями. Поплотнее закутавшись в теплое шерстяное лоохи, которое было на мне в этом сне, я уселась и взяла один в руку. Галька был сухой и приятно легкой. Размахнувшись, я бросила ее в реку. Проскакав по волнам, как мяч, и оставив за собой череду быстро исчезнувших кругов, камень скрылся за горизонтом.       — Все-таки оставила меня в дураках, — сказал Иллайуни.       Он стоял неподалеку, по колено в воде, уперев одну ярко пламенеющую руку в бок, а другую свободно свесив вдоль тела. Коротконогий, кряжистый, с нелепым выпуклым животом — таким я видела его всего однажды, в ту ночь, когда все должно было кончиться для меня бесповоротно и навсегда. Последний шанс настоять на своем и одновременно призрачная возможность — не спастись, нет, просто сделать напоследок больно тому, кто только что наказал и унизил тебя самой страшной мукой на свете: собственным равнодушием. Стоило ли это жизни? Мне объяснили, что нет. Мое же мнение по данному вопросу никого тогда не интересовало. Сейчас, вероятно, тоже.       Я молча смотрела на него, пытаясь понять, настоящий он или нет. А если настоящий, то как это я его ухитрилась так ловко одурачить, что сама не заметила; те несколько лет, что я его знала, дело всегда обстояло наоборот. Да и мыслимое ли это дело — оставить в дураках старого кейифайя, эльфа, прожившего не один десяток тысяч лет и настолько бессмертного, насколько это вообще возможно. И даже сверх того, если учитывать, что собственную смерть, ждавшую его у конца времен, он давно изгнал из себя и приручил, словно хищную птицу.       Однако произнес эти слова, тем не менее, именно он. И смотрел на меня при этом так недовольно, словно я его в карты обжулила. Или полу плаща к ножке стола тайком привязала.       — Почему ты так выглядишь? — наконец спросила я. Какого праха этот прохиндей делает в моем сне, интересоваться смысла не было: захотел и приснился, может себе позволить, все равно я ему тут ничего не сделаю. Но зачем специально напяливать на себя личину пузатого замухрышки, если на самом деле выглядишь как… как что-то непостижимое и невероятное в своей изменчивой красоте — этого я, хоть убей, не понимала. Как и того, чего именно ему тут, собственно, надо.       — Потому что иначе от вас толку не добьешься, — ворчливо ответил Ба Шумбай Иллайуни Горда Ойян Цан Марай Абуан Найя, мой неудавшийся учитель в искусстве бессмертия, спаситель и лютый враг в одном бесконечно изменчивом лице. — Какой смысл говорить с людьми, если вы только и делаете, что пялитесь на меня? Только ветер поднимать, да тут и ветра-то настоящего нет.       — Я думала, мы уже все сказали друг другу, — я не отвела взгляда, хоть и хотелось. Расстались мы с ним, действительно, поставив в наших отношениях мощную вербальную точку. Вернее, несколько десятков восклицательных и вопросительных знаков вперемежку. Добавлять новые не хотелось — во всяком случае, пока. Или, наоборот, теперь.       — Ну так я и не говорить сюда приходил изначально, — он пожал плечами. — Если бы все пошло так, как я планировал, ты бы вообще о моем присутствии не заподозрила. Но подарок не удался, ты ухитрилась-таки оставить меня с носом. Как тебе это удалось? Карвен помог? Или все же сама?       — Какой подарок? — удивилась я. Там, на берегу Ариморанского моря, Иллайуни и впрямь часто делал своим ученикам разные простенькие дары — обычно в утешение, если мы не понимали его объяснений или не могли с десятого раза повторить показанный прием, так что я, как самая тупая из всех четверых, постоянно ходила с полными карманами суммонийских сластей, гроздью медовых бус на шее и огромным камнем на сердце. Однако наше последнее выяснение отношений прошло при таких обстоятельствах, что ждать от Иллайуни не то что конфету — лесную гадюку в красивой обертке я бы не стала, да и не желала.       Но ничего не понимать мне удалось где-то секунды полторы. А потом здравая мысль увесистым кулаком замолотила в сознание, мигом взбурлившее от такого обращения: включай мозги, дурища, что именно Иллайуни дарит всем подряд и чего ты от него в свое время так не получила?.. И безмолвный восторженный визг ее тут же сменился отчаянным воем: как это не удался?!.       — Ну не то чтобы совсем подарок, — ответил он тем временем, подходя поближе. Выглядело это так, словно Иллайуни просто собирается из речных волн: сквозь них я отчетливо видела темное дно, а его ноги — нет. — Скорее попытка привнести в работу немного веселья. А ты тогда сумела меня изрядно удивить. Когда тебе удалось вломиться в тот сон, я глазам не поверил. А потом — ушам, когда наш общий знакомый рассказал, как ты это сделала и при этом сумела уцелеть. Получается, я тебя недооценил. Меня это раздосадовало и одновременно обрадовало, люблю все необычное. И еще я понял, что мне понравилась ваша затея.       Иллайуни вышел из воды и сел рядом. Я не отодвинулась.       — Какая затея? Счастливо умереть всем скопом в одну ночь?       — Нет, — он досадливо хмыкнул. — Это как раз была невероятная глупость. До сих пор не понимаю, как меня угораздило согласиться. И ваши с Карвеном попытки овеществлять смерть, а потом лепить из нее комки, тоже совершеннейшая дурь. Что меня действительно заинтересовало, так это ваш подход — извлекать смерть из тех, кто об этом не подозревает.       — А что еще делать-то было? — мрачно ответила я.       — По идее, вообще ничего и никак. До сих пор считалось, что такое невозможно: во всяком случае, я всегда вежливо спрашивал разрешения и согласия у тех, с кем работал. Хранители Харумбы, сама понимаешь, тоже занимаются только теми, кто приходит к ним с определенным намерением. А вот так взять и просто стащить исподтишка у человека его смерть, как кошелек из кармана на рынке — слушай, такая концепция мне прежде даже в голову не приходила! Невероятно захватывающее приключение! Причем основное удовольствие именно в том, чтобы тебя не заметили, даже вообще не заподозрили о твоем присутствии.       — Но меня они все-таки видели.       — Видеть-то видели, но что ты делаешь, не понимали. И вообще вряд ли осознавали тебя как нечто отдельное от всего остального. А ведь какова интрига! Следить потом тайком, как ограбленный учится справляться с новой жизнью, внезапно переполнившейся счастьем и смыслом, наверняка просто замечательно. Заранее в этом не сомневаюсь. Но начать я решил все-таки с тебя, ты это заслужила во всех смыслах. И сразу получил по носу: кто-то меня опередил. Шустрая ты больно, леди Айса.       — Как это «опередил»? — я решила, что ослышалась.       — Так ты, получается, не в курсе? — удивился он.       — В курсе чего?       — В курсе собственных раскрытых Врат, — сердито объяснил Иллайуни, глядя в сторону. — Не знаю, куда подевалась твоя смерть, но на месте ее больше нет, а Врата открыты. Не настежь, как у Таниты, но достаточно широко. Поэтому я сейчас бессмысленно сержусь — прекрасно понимаю, что сам виноват, но все равно обидно. А сердиться на тебя мне не надо, хватит с нас обоих. Так что я пришел высказать тебе совершенно необоснованные претензии. Ну и ты, если хочешь, можешь тоже меня обругать.       Вот так.       — Задница ты волосатая, — вежливо ответила я спустя пару секунд.       — Эй, ты чего такая недовольная? — удивленно спросил Иллайуни. — Разве ты не этого хотела?       Я помотала головой:       — Я не недовольная. Извини. Просто это и впрямь очень неожиданно — и ты сам, и твои новости… Кроме того, мне ведь на самом деле нужно было тогда не это, ты ведь знаешь. Бессмертие — дело наживное, вон сколько народу до меня уже справилось. Значит, и я смогу. А вот чувствовать себя никчемной никому не нравится. И в деле, и… вне дела. Мне всегда важно было знать, что я действительно на что-то гожусь, а самый простой способ для этого — уметь что-то, чего не умеют те, кого ты знаешь. Как я теперь понимаю, еще и самый дурацкий. Особенно когда от злости пытаешься отменить чужое умение, которым не владеешь сама.       — Слушай, а ты точно Шимора Тек? — сказал он с сомнением. — Может, я просто кому-нибудь другому приснился? Или это Менке шуточную ловушку на меня поставил? Вообще на тебя не похоже!       — Тебе виднее, — я развела руками. — Сновидение-то не мое, а твое, как я понимаю. Я себе вообще пустой сон заказывала, если на то пошло.       — Да, сон мой, — подтвердил он задумчиво. И умолк.       Какая-то часть меня и впрямь в остолбенении следила за тем, что я несу. И с каким спокойствием я это несу: по идее, мне бы сейчас прыгать до неба, клубком кататься и зубы скалить не то от счастья, не то от ярости, что меня снова о чем-то не спросили. А вот поди ж ты — сижу на песке и спокойно излагаю вещи, абсолютно мне не свойственные. По крайней мере, прежде. История сэра Кофы на меня так повлияла, что ли? Беседа с Джуффином? Смертный Шар Макса? Или просто сама атмосфера Тайного Сыска, которая, видимо, даже угрюмую стерву вроде меня до ручки доведет? В смысле, до просветления. Последнее, кстати, больше всего похоже на правду, разумные слова на меня никогда раньше особо не влияли. Даже мои собственные.       Чего только под этим небом не бывает. Даже когда оно просто снится.       — Кто же, интересно, мог такое провернуть? — произнес наконец Иллайуни. — У тебя есть варианты? Не то чтобы это имело большое значение, но мне интересно, кому хватило прыти меня обскакать. Небось наш общий знакомый подсуетился?       Я покачала головой.       — Вряд ли. Он всего сутки назад перестал на меня смотреть как на пустое место. Да и Карвен предпочитал держаться от меня подальше все это время. Разве что сэр Абилат…       — Кто?       — Сэр Абилат Парас, Королевский Знахарь, — я помолчала и мстительно добавила: — Мой учитель.       — Угуландский знахарь? Быть того не может. Если бы твои земляки нашли способ насильно выдирать смерть из человеческого тела, они бы давно не оставили ни одного смертного существа в нашем Мире. Просто потому, что могут, знаю я их. То есть вас.       — Он и не нашел. Ему как раз сэр Макс помог. Они вдвоем что-то такое наколдовали, чтобы обратить вспять действие зелья, которое я приняла. Перед тем, как… ну, ты помнишь, чем кончилось. Может быть, это и была моя судьба — умереть от колдовской отравы? А сэр Абилат и Макс ее… ну, не знаю, просто отменили в последний момент, когда она уже нанесла удар. Как будто ее и не было. А на ее место ничего не пришло.       — Значит, все-таки без этого хитрюги не обошлось, — кивнул Иллайуни. — Я так и предполагал. До встречи с ним я не понимал смысла вашей поговорки про лихой ветер — люди есть люди, странные и разные, при чем тут какой-то ветер? Но от таких, как он, и впрямь можно ожидать абсолютно всего — опять же, просто потому, что они все могут. И при этом слишком много и часто хотят. Никакого покоя! Окончательно до меня это дошло, когда он рассказал мне о судьбе Жителя Зеленой Воды из залива Ишма. Ты ведь в курсе этой истории?       — Не особенно. На работе упоминали что-то такое, кажется, но помнится смутно.       — Тогда, если хочешь, расспроси получше тех, кто в курсе. А я пока просто скажу, что в заливе Ишма, лежащем к северо-востоку отсюда, много тысяч лет обитало некое существо, приходившееся сродни нам, кейифайям. Оно не было нашего племени и даже отдаленно на нас похоже, но мы когда-то возникли в одно время и одним способом, а потому были в некотором роде ближе к нему, чем к людям — очень особом роде, как будто весь мир — темная комната, а вы — дыхание двоих спящих в ней. Мы никогда не пытались сблизиться с ним, потому что во всем остальном мире оно видело лишь то, что продлит его бытие. Это был хищник, не знавший ни пары, ни потомков, деливший Мир только на «я» и «не-я». Опасаясь его безмолвных песен, мы оставили окрестности Ишмы, но продолжали его ощущать — как небо над головой, как одежду на теле. А около дюжины лет назад это чувство внезапно исчезло. Однажды утром я проснулся со странным осознанием обнаженности и не сразу понял, откуда оно взялось. Как выяснилось позже, какой-то суммонийский корабль наткнулся на него, ослабшего от старости и безмятежности, и увлек за собой через море, в Угуланд, где к нему вернулись силы и молодость. И там он был убит.       — Максом?       — Отчасти, хотя последний удар нанес и не он. По сути, вас, угуландцев, можно понять — вы защищали свои жизни. Житель Зеленой Воды был опасным плотоядным чудовищем, отрицать это глупее, чем отрицать собственный нос. С другой стороны, он никогда не стремился оставить отпрысков — что и к лучшему, пожалуй — и я никогда не слышал о подобных ему. А значит, с его смертью Мир обеднел. И вопрос даже не в том, насколько. Тот, о ком мы говорим, со своим могуществом мог поступить с Жителем Зеленой Воды как угодно, но он сразу сделал выбор — убить. Ни мне, ни кому-то другому из моего народа такое не пришло бы в голову в первую минуту: мы один раз уже откочевали вглубь материка, и, скорее всего, поступили бы во второй раз так же. На худой конец, мы сделали бы так, чтобы он никогда не проснулся. Но убивать только ради того, что кому-то еще приглянулся тот клочок земли, на котором ты сейчас сидишь? Нет уж. За этой дурью прошу к моей взбалмошной родне, уехавшей на Хонхону, и к ее потомкам — то есть к вам. Ваши желания и так имеют над вами огромную власть, а когда они особенно сильны, от вас можно ожидать чего угодно. И слишком часто мне это не нравится.       — Но Макс-то явно не потомок амфитимайев, — возразила я. — Он вообще не из этого мира.       — Но воспитан в ваших традициях. Да и на родине у него, видимо, царят схожие порядки. Поэтому с вами обоими я предпочитаю общаться как с костром: приятно, но хорошо, когда море рядом. Если быстро шевелить ногами, есть шанс, что шкура не слишком сильно обгорит.       — Ну, знаешь… — мрачно буркнула я. Иллайуни только отмахнулся в ответ: дескать, да уж знаю.       Некоторое время мы молча сидели рядом.       — Ты до сих пор на меня сердишься? — спросил он наконец.       — Сержусь, — кивнула я. — Но уже так, скорее по привычке. Мне трудно меняться изнутри, я привыкла, что легко подстраиваю всех под себя. Дура я, правда?       — Еще какая, — с удовольствием подтвердил он. — Но уже не совсем безнадежная. Если будешь продолжать в том же духе, возможно, лет через пятьсот заглянешь ко мне, как я к тебе сегодня, и устроишь хорошую головомойку. Я даже мочалку с собой не поленюсь захватить.       — Больно ты мне нужен.       Хмыкнув, Иллайуни подтолкнул меня локтем в бок. Я ответила ему тем же.       — Ты бы все-таки была поосторожнее, — сказал он затем неожиданно серьезно. — По крайней мере, первые несколько лет. Я ведь не шутил, когда говорил, что открытые Врата — это опасно, особенно в вашем сумасшедшем городе. Пройдешь мимо какого-нибудь пьяного забулдыги, а в нем неожиданно проснется жажда убийства — просто потому, что его собственная смерть устала тихо ждать, когда он наконец загонит себя в могилу. Таниту с Карвеном я нужным предосторожностям обучил когда-то, да и для тебя сейчас кое-какие щиты подготовил заранее, но сейчас возиться с ними уже поздно. Теперь ты совсем беззащитна. Надо будет попросить их за тобой приглядеть.       — Не надо, — меня передернуло. — За мной уже приглядывают. Даже на улицу выйти просто так нельзя.       — Правда? Ну хоть в чем-то вы там толк понимаете.       Мы вновь ненадолго замолчали.       — Забавные шутки устраивает судьба, — медленно произнес он затем. — Я пришел, чтобы вывернуть твою жизнь наизнанку, а вместо этого просто в очередной раз убедился, что она сама лучше знает, как кем распорядиться — и тобой, и мной. И ждал безобразного скандала, как в ночь твоего отъезда, но получил мирную, спокойную беседу. Наверно, для чего-то это было нужно. Хочешь, подарю тебе этот сон? Тебе здесь явно нравится, а я себе еще сотку.       — Нет, спасибо, — я мотнула головой. — Хотя сон правда славный… Эй, а это что такое?       Среди угрюмых туч над серыми волнами Хурона возникло светло-сиреневое сияние. Оно становилось все ярче, будто за облаками медленно просыпался странного цвета гриб-светильник. Проследив мой взгляд, Иллайуни переменился в лице и поднялся на ноги. Раздался оглушительный удар грома, фиолетовая молния — почему-то после него, а не до — распорола воздух, вонзившись в реку, и над ней возник человеческий силуэт, сияющий так, что смотреть на него было почти больно — само пространство сна рядом с ним шло волнами и коробилось. Белоснежные волосы рвались за плечи двумя длинными крыльями, руки окружал лиловый огонь, а на лице играла знаменитая усмешка. Даже я сразу узнала его — хотя с прежних времен сохранился всего один портрет, видеть его в Королевской Галерее доводилось многим.       Оглушительный хохот породил ветер, поднимая волну на воде. Иллайуни озадаченно склонил голову набок.       — Ты чего? — недоуменно сказал он. Хохот мигом стих.       — Хорошей ночи, — вежливо ответил Лойсо Пондохва. — А где Макс?       — Там, где сам сейчас хочет быть, — кейифай пожал плечами. — Но явно не здесь. Тут только мы с Шиморой. Это наш сон, не его.       — Ой, — растерянно сказал Великий Магистр Ордена Водяной Вороны. — Так это, получается, я вам поговорить не дала? Извините. Я просто почуяла вас двоих и решила, что вы с Максом опять что-то интересное затеваете, вот и пришла. Заодно решила показать ему, как у меня уже выходит.       — Здорово выходит, — кивнул Иллайуни. — Но слишком шумно и шероховато. Сон-то пока сырой, незакрепленный, ему такие встряски опасны. В следующий раз лучше сперва издали оцени аромат и капеллу, а потом уже… А, чтоб вас всех! Ну все, сейчас слома…       Мир раскололся на осколки, звуки смешались, перед глазами мелькнули одновременно виноватый зрачок Лойсо Пондохвы и недовольно нахмуренная бровь Иллайуни… Я проснулась, тут же с отвращением ощутив, что скаба на мне вся пропиталась потом: летняя ночь за это время успела стать гораздо жарче. Приведя одежду в порядок и освежив заклинанием воздух в кабинете, я взглянула на небо из окна. Четыре часа дрыхла, ну надо же. А казалось бы…       — Я никуда не исчезала? — на всякий случай спросила я у сидевшего на шкафу Куруша.       — Нет, — флегматично ответила птица. — К тебе приходили?       — Откуда ты знаешь?       — Я буривух, — напомнил Куруш. — Он пообещал, что не причинит вреда, так что я ему разрешил. Ты довольна разговором?       Я открыла было рот ответить, потом закрыла и, положив подбородок на стол, ничего не сказала. Иногда лучше молчать, чем говорить.