Etiam sanato vulnere, cicatrix manet

Он забрал у меня покой. Первые несколько дней после встречи со своим прошлым я старалась не отходить от Оливии и не отпускать от себя Нила. Часто нервно всматривалась в лица находящихся рядом людей, по несколько раз перед сном проверяла, закрыла ли дверь номера, избегала ночных вечеринок. Клеменса я до конца отдыха так и не увидела. Подруга прекрасно видела мое подавленной состояние, но связывала это с пропажей моего сына, а мне это было только на руку. О нашем разговоре с Клеменсом, как и о самом мужчине, она ничего не знала. Не то, чтобы я не доверяла Оливии – нет. Просто некоторые вещи должны оставаться только твоей болью, по крайней мере, я так считала. Дома подруга очень часто вытаскивала меня из депрессивных состояний, связывая их возникновение с тяжелой работой. То ли это было действительно похоже на правду, то ли она понимала, что настоящую правду я рассказывать не хочу. Спустя два дня моей «излишней осторожности» Оливия заявила, что, если с моего лица не исчезнет кислая мина, она утопит меня в море. Угроза была страшна – плавать я не умела. С большим трудом, но мне пришлось заставить себя расслабиться. Благо, позитивный настрой сына и подруги помогли и мне вкусить все удовольствия отдыха. Мы много нежились под теплыми лучами солнца, купались в спокойном море, ели вредную еду и просто прекрасно проводили время. Потому в последний день мои мысли о прошлом отступили окончательно, уступая место грусти из-за скорого отъезда. Покидать теплую страну не хотелось. Хотя от безделия я успела немного заскучать, как обычно бывает у трудоголиков, я прекрасно понимала, что так отдохнуть у меня не получится еще довольно долго. - Из райского местечка с чистым воздухом и хорошей кухней в ад будней с вонючими бомжами и агрессивными наркоманами, - воодушевленно произнесла Оливия, когда стюардессы, нацепив на лица фирменные улыбки, закончили с инструкцией и расселись по своим местам. - Кто бы говорил, - хмыкнула я, протягивая сидящему у иллюминатора Нилу леденец. – Ты уже три года в приемном не работаешь. - А тебе никто не мешал пойти работать со мной. С твоими-то рекомендациями, - улыбнулась подруга, распечатывая свою конфету. - Да, но тогда на единственное вакантное место взяли бы меня, а не тебя. И ты бы никогда мне этого не простила. - Ой, мы обе знаем, что покой клиники Шингопеля не для тебя. - Да, мне больше нравится помогать людям, а не думать, есть у них страховка или нет, - кивнула я. Пока самолет парил над облаками, я занимала себя чтением легкого бульварного романа. Нил с Оливией посвятили все свое внимание встроенным в сиденья мониторам. Только сын смотрел какой-то мультик с ужасной рисовкой, а подруга мелодраму. Всегда ей поражалась. Работая в сфере медицины, учишься быть черствым, но я все равно пускала слезу в особо драматичных моментах, а Оливия всегда выносила это стойко. Сказать откровенно, мы были невероятно разными. Наше знакомство произошло в неотложке. Я тогда только-только пришла устраиваться на новое место работы, а Оливия уже находилась там год или полтора. Собственно, она помогала мне больше всех в самом начале, хотя, судя по ее лицу тогда, это не приносило ей никакого удовольствия. Оливия была прекрасной медицинской сестрой, всегда четко и быстро исполняла свои обязанности, но я видела, как ей тяжело терять пациентов, что в нашей практике было слишком обычным делом. Потому я поддержала подругу, когда та надумала устроиться в клинику Шингопель, хотя и очень переживала, что ее смена рабочего места разорвет наш контакт. На тот момент мы уже были лучшими подругами. Однако очень скоро она рассталась со своим женихом, застав того за изменой и в слезах вломилась в мою квартиру. С тех пор мы жили втроем – я, Нил и Оливия. Вечная веселость и беззаботность подруги позволили моему сыну воспринимать ее, как родную тетю. Она много помогала – оставлять сына на незнакомых нянь больше не приходилось, если на меня выпадало ночное дежурство. Новых мужчин Оливия не заводила, о своих родителях ничего не рассказывала. Лишь один раз обмолвилась, открывая вторую бутылку вина на свой день Рождения, что ни в коем случае не вернется к людям, которые не уважают ее выбор. Я не заставляла ее выкладывать свою жизнь, а она, в свою очередь, никогда не лезла в мое прошлое. Правда. Ни, когда я в истерике билась после ночных кошмаров, ни, когда я снимала какие-то левые сбережения с непонятного счета. Не спрашивала, где мои родители, почему я уехала из своего города, чьим сыном является Нил. Будто мы, не сговариваясь, начали жизнь с чистого листа. И первой нашей задачей было вырвать предыдущие страницы и зарыть воспоминания как можно глубже. Были я, Оливия и Нил. Маленькая семья, если угодно. - Николь! – я почувствовала толчок в плечо. Подруга явно уже не в первый раз пыталась привлечь мое внимание. А я так зачиталась своим романом, что несколько секунд не могла понять, что вообще происходит. - Ау, земля! Еда подъехала, - Оливия уверенно всучила мне в руки сразу два подноса, и, чтобы их не опрокинуть, мне пришлось отпустить книгу, которая с тихим шуршанием упала на пол. - Черт! – возмутилась я, передавая один из подносов Нилу, тот опустил маленький столик и положил предмет на него. - Мама, с тебя уже двадцать долларов в банку ругательств! – оповестил Нил. Я кинула угрюмый взгляд на сына и, неловко согнувшись, подобрала с пола несчастную книгу свободной рукой. Второй я все еще держала поднос. - Невероятно, мамочка! – наигранно ужаснулась Оливия. – И это всего за неделю отдыха! - А с тебя сто восемнадцать, Оливия, - улыбнулся сын, открывая картошку. Я хмыкнула, поставив свой поднос на опущенный столик. Знал бы сын, сколько на самом деле ругалась моя подруга, у него бы глаза на лоб вылезли от подсчитанной суммы. - Я с тобой разорюсь! – выдавила Оливия, втыкая одноразовую вилку в макароны. – Требую скидку в пятьдесят процентов, как постоянному клиенту, складывающему в твою банку огромную часть своей зарплаты. - Двадцать! И ты каждые выходные в течении двух месяцев будешь печь пирожки. Я открыла свою порцию макарон, знавшую лучшие времена, а затем осторожно понюхала курицу. - Сорок, и я месяц пеку тебе пирожки и мою за тебя посуду. Нил задумчиво помолчал, пережевывая картошку. - Двадцать пять. Ты печень пирожки месяц, моешь за меня посуду и каждый вечер играешь со мной в приставку. Оливия научила Нила торговаться еще год назад, и он усвоил все тонкости даже слишком быстро. Тогда я впервые поняла, что в моем сыне от Клеменса больше, чем мне бы того хотелось. - Тридцать, и я беру тебя с собой на работу и показываю удаленный мочевой пузырь. - Оливия! – я подавилась чаем и теперь отчаянно откашливалась, жалея о том, что не могу продолжать возмущаться. - Тс-с, - подруга, широко улыбаясь, похлопала меня по спине. - Круто! – Нил был явно счастлив. – Мы договорились. С тебя… восемьдесят два доллара. - Ты слишком хорошо научила его считать, - растерянно оповестила меня Оливия, возвращаясь к еде. - А ты торговаться! И я же просила не таскать его никуда, - мне хотелось звучать грозно, но с хрипотой в голосе это никак не получалось. - Он сам, - тут же примирительно подняла руки подруга. – Если есть талант, его надо развивать. Думаю, медицине пригодится его мозг. Отчасти Оливия была права. В свои семь лет Нил прекрасно считал, о чем я с гордостью могла говорить, как о своей заслуге. Но вместе с этим у него был талант к переговорам. Я никогда не жаловалась на свою речь и с самого детства учила сына говорить правильно и четко. Однако невероятную уверенность и способность повернуть ситуацию в свою пользу он явно приобрел не от меня. Мне всегда было просто выполнять указания и трудно их оспаривать. И я знала, что именно поэтому Клеменс выбрал меня. А еще Нила очень увлекала медицина. Он никогда не боялся посещать врачей, как остальные дети. Даже стоматолога (я ему точно не могла показать такой пример, до сих пор боюсь их до жути). Я это увлечение сына не одобряла, а Оливия тайком от меня показывала ему фотографии открытых переломов и брала его смотреть с собой медицинские сериалы. Я доела свою порцию следом за Нилом. А потом нас тряхнуло.