Etiam sanato vulnere, cicatrix manet

Оливия довольно долго настаивала, что бы я шла отдыхать и хорошенько выспалась, но так и не смогла отговорить меня от уборки квартиры. Скопившаяся за неделю нашего отсутствия пыль исчезла с поверхности предметов быстро. Затем я окончательно разобрала свой чемодан и выставила тот на балкон. Подруга к тому времени уже сходила в магазин за нормальными продуктами и отправила меня на кухню, забирая стирку и мытье полов на себя. Готовить я любила всегда. Почему-то работа с продуктами и сейчас помогла мне немного отвлечься от мыслей, пляшущих в голове беспощадным ураганом. Я сварила грибной суп, потом сделала макароны по-флотски и пожарила креветки. Запах в кухне стоял невероятный, об этом мне не раз сообщила зашедшая сюда Оливия, но эта информация не могла меня остановить – мне было необходимо занять чем-то свои руки. Потому под конец я испекла шарлотку и заварила чай с мятой. Время между обедом и ужином тянулось очень медленно. Оливия с Нилом устроили батл в караоке. Оба ужасно фальшивили, но, кажется, веселились. Я от пения отказалась с помощью простого приема – сказала, что у меня немного болит голова. Вечером, когда Нил лег спать, Оливия открыла бутылку вина и серьезно посмотрела на меня, усаживаясь за стол напротив. В полной тишине я положила перед подругой вскрытый конверт, который и являлся причиной моего поведения. Девушка вчиталась в текст и, удивленно вскинув бровь, прочла еще раз. - Он с тобой связывался по этому поводу? – поинтересовалась Оливия все с тем же серьезным видом, приподнимая злосчастную бумажку. - Я звонила ему утром. - Вот, почему ты такая дерганая. Хочешь сказать, вспомнил, что у него есть ребенок через семь лет и решил, что раз памперсный период закончился, можно его и к себе забрать? Я сжала под столом кулаки, отводя взгляд от подруги в сторону. К горлу подступил такой большой ком, что я с трудом выговорила: - Он узнал, что у него есть сын только неделю назад. Оливия несколько секунд молча не сводила с меня взгляд. Когда я была на последних месяцах, и мы уже достаточно близко общались, она спросила, знает ли отец. Естественно, Клеменсу я о беременности не сообщила, решив, что не хочу возвращаться и решу все самостоятельно. На тот момент ребенка оставлять себе я не собиралась, поэтому не видела в этом ничего плохого. Подруге же я сказала, что отец ребенка в курсе и ему все равно. - На отдыхе? Я медленно кивнула. - Надеюсь, это не тот красавчик, который привел его после пропажи, - улыбнулась Оливия, но увидев, как дрогнул мой подбородок, резко помрачнела. – Твою мать… Подруга разлила по бокалам вино. Я сделала небольшой глоток. Жидкость отдавала легкой горечью. Мы сидели молча какое-то время, а потом Оливия выдала: - В суде кто-нибудь сможет подтвердить, что он тебя бил? Очередь удивляться перешла ко мне. Я растерянно посмотрела на подругу, замечая, что ни один мускул на ее лице не дрогнул, она была уверена в своих словах. Громко сглотнув, я приложилась к бокалу, пытаясь вспомнить, когда могла проговориться. Будучи пьяной? Во сне? Как я себя выдала? - Брось, - перебила Оливия поток моих мыслей, откидываясь на спинку стула. – Более зажатого человека в мужской компании я никогда не видела. Ты помнишь, что я тоже работала в неотложке? К нам приходили женщины, являющиеся жертвами домашнего насилия. У всех были общие черты. Они всегда бросаются в глаза. Просто ответь, у тебя есть свидетели? Немного отойдя от шока, под сверлящим взглядом зеленый глаз я выдавила, отрицательно качая головой: - Он делал это только дома… или в машине. Когда никого не было рядом. Когда его дочь не могла услышать. Я всегда хорошо скрывала синяки, так что даже последствий никто не видел. - А врач? Ты же посещала врача после этого? - Очень редко. Слишком редко, чтобы связать какие-либо травмы с домашним насилием. Оливия монотонно барабанила ногтями по гладкой поверхности стола. - Ты сказала про его дочь… Ее он тоже…? - Нет. Нет, на ней он никогда не срывался. Или срываться на ней ему не давала я. Это ведь так удобно, когда под боком есть боксерская груша, которая так и просит кулака. - Но ты же понимаешь, что он имеет право на воспитание своего сына, если не лишен родительских прав? - Понимаю, - кивнула я. – А еще я знаю, что на обычном расписании и периодических встречах он не остановится. Я рассказала Оливии о своем утреннем разговоре с Клеменсом. Про его многозначительное «пока» и предложение решить этот вопрос без суда. С каждым словом мне почему-то становилось чуть легче. Как будто в рюкзаке у меня за спиной, до отказа нагруженном камнями, появилась дырка, через которую постепенно выпадало по одному булыжнику. - И как его представят в суде? - поинтересовалась подруга после небольшой паузы. - Как… - я задумалась на несколько секунд. – Вдовца, потерявшего любимую жену, но не отчаявшегося и решившегося на новую семью. У него свой двухэтажный дом в частном районе, в столице. На момент моего ухода было две машины. Его дочь – одна из лучших спортсменок страны в парном фигурном катании. Сам он долгое время работал в неотложке, сейчас, кажется, главный врач в клинике Гринвей. Оливия замерла, перестав барабанить по столу. Какое-то время она смотрела на меня, но потом опустила взгляд на свои руки. Чуть помедлив, подруга опустошила свой бокал и налила еще вина нам обеим. - Скажи хоть что-нибудь, - дрожащим голосом попросила я. Молчание сейчас убивало меня больше всего. Глаза заволокло слезами, и на щеках почти сразу образовались влажные дорожки. Конечно, слова здесь были лишними – все эмоции и мысли подруги читались в жестах и выражении ее лица, такого виноватого сейчас. От тишины мне становилось дурно. - Сколько ты с ним жила? – спросила Оливия, так и не подняв на меня глаза. - Одиннадцать месяцев. - Какая же ты дура. Я всхлипнула и закрыла глаза руками. Не меньше часа я рыдала, словно ребенок, в объятиях Оливии, пачкая ее белую домашнюю футболку своей тушью. Горечь. Страх. Отвращение к себе. Оливия была права. Какая же ту дура, Николь. Идиотка. Половая тряпка.