Охранник для сына

Персиваль В Нью-Йорке идет дождь. Укрывшись под навесом ювелирного магазина, Персиваль, сдвинув брови, смотрит сквозь ледяные капли на противоположную сторону улицы, где находится принадлежащий Англичанину клуб «Переулок», от которого за версту разит деньгами и запретной выпивкой, и не торопясь раскуривает вторую по счету сигарету. Первая закончилась быстрее, чем отступило острое, непонятно откуда взявшееся и очень неприятное ощущение зачем-то совершаемой непоправимой ошибки. Какого дьявола? какая еще ошибка? — досадует Персиваль, но все равно упорно медлит, давясь дешевым табаком, хотя стрелки на наручных часах неотвратимо приближаются к шести — назначенному времени встречи. — Неужели это Перси? Милый, какими судьбами? Карамельно-розовое, дивно пахнущее видение в медовом ворохе кудрей неожиданно выныривает к нему из-под пелены дождя и улыбается приветливой белозубой улыбкой. — Куинни, — Персиваль отбрасывает недокуренную сигарету и против воли тоже улыбается подошедшей к нему девушке в нежно-розовом манто. — Не скажу, что рад, но я ожидал, что встречу тебя здесь. Еще в детстве младшая сестра вероломной Тины, сладкоголосая птичка Куинни Гольштейн, знала, что будет актрисой. Повзрослев, она с первозданным энтузиазмом и искренней улыбкой на губах ринулась штурмовать нью-йоркские театральные подмостки. Куинни повезло — первый же театр, оценив сладкозвучный и богатый оттенками голос и обворожительную внешность начинающей актрисы, предложил ей маленькую, но весьма заметную роль в готовящейся постановке. Куинни была на седьмом небе от счастья и точно одержимая готова была репетировать сутки напролет. Счастье рухнуло за день до премьеры, когда под видом подписания каких-то бумаг директор театра завлек ее в свой кабинет, где повалил впавшую в ступор девушку на стол и собственническим жестом раздвинул ей колени. — Должен же я был знать, с кем имею дело, — довольно сказал он после, вытирая носовым платком свой окровавленный член. Куинни тогда заперлась у себя в квартире и наотрез отказалась писать заявление. Проплакав несколько недель, она махнула рукой на предрассудки и устроилась на работу в только что открывшийся «Переулок». — Перси, тебя до сих пор шокирует мой выбор? — здесь и сейчас Куинни поправляет выбившийся из-под шляпки медовый локон и снова улыбается Персивалю — как и прежде беспечная, оживленная и вполне довольная жизнью. — Но, поверь, Англичанин не из тех, кто пристает к работающим на него актрисам. — Верю, — фыркает Персиваль, который во время работы в полиции, движимый беспокойством за ее судьбу, детально изучил повадки Англичанина. Вот только Куинни об этом знать вовсе не обязательно. — Если бы не верил, то не пришел бы. — Так ты новый охранник, которого он нанял для Криденса? — девушка всплескивает руками. — Ну надо же! Никогда бы не подумала, что он решит взять тебя на работу. И никогда бы не подумала, что ты согласишься. Все настолько плохо, милый? — Сносно. Поэтому я пока и не дал согласия, — начинает Грейвс, но Куинни уже тянет его к еще закрытому в этот час ночному клубу, приговаривая: «Пойдем, Перси, я провожу и сама представлю тебя». Криденс Добродушно жмурясь за рулем пузатенького автомобиля, Якоб смотрит сквозь нескончаемый дождь на здание элитной частной школы. Занятия только что закончились. Ученики — сплошь юноши из богатых семей, — топая элегантными ботинками и радостно гомоня, стекают по мокрым ступенькам и быстро прыгают в поджидающие их автомобили. Последним выходит учитель в сопровождении весьма скромного темноволосого парнишки с низко опущенной головой. — Что-то случилось, Криденс? — волнуется Якоб, когда, попрощавшись с учителем, юноша с понурым видом усаживается рядом с ним на сидение. — Учитель сказал, что я должен общаться в другими учениками, — Криденс еще ниже опускает голову. — Что не должен держаться особняком. А, впрочем, тебе не понять… — Как раз мне это более чем понятно и знакомо, — Якоб заводит мотор. И продолжает, поглядывая на растерянного Криденса: — Я всегда был неповоротливым и толстым. Не таким, как другие. Одноклассники дразнили меня, называя то «любимым бабушкиным пирожком», то «безмозглой польской булкой». Смеялись, когда я не мог запомнить ни строчки из Шекспира. Трудно быть не похожим на остальных, Криденс. Трудно, когда тебя не принимают. Хотя, в отличие от меня, ты вполне симпатичный и умный юноша. Криденс вздрагивает, густо краснеет и отворачивается. Что-то его гложет, думает Якоб, осторожно поглядывая на забившегося в угол парня. И это вовсе не разлад с одноклассниками. Это что-то такое, с чем он не может справится, и что очень его пугает. Знать бы еще, как ему помочь… — Твои сестры, надеюсь, здоровы? — спрашивает он, чтобы нарушить повисшее молчание. — Здоровы, да, — невпопад отвечает Криденс. Потом, набравшись храбрости, спрашивает: — Ты везешь меня домой, Якоб? — Есть другие предложения? — добродушно улыбается Ковальски. Криденс долго мнется, смущается, и наконец решается. — Я не хочу домой, Якоб. Может быть, ты отвезешь меня послушать, как поет мисс Куинни? Ковальски смеется и согласно кивает, разворачивая машину. «Как поет мисс Куинни» стало их тайным, почти ежедневным ритуалом. Теперь Якоб даже не помнит, как все началось. Кажется, это случилось месяц назад, когда по просьбе Англичанина он взялся подвозить Криденса до школы и отвозить его домой после уроков. Желая развлечь замкнутого и вечно грустного парнишку, он тайком отвез Криденса в «Переулок». Там, в тесном кабинете Якоба, они вдвоем, забравшись на стулья, стояли у маленького слухового окна и, замирая от восторга, слушали нежный голосок прелестной Куинни. Криденс с видом человека, вырвавшегося наконец из тяжкого плена, Якоб — с видом несчастного влюбленного, что выбрал девушку, благосклонности которой он не добьется никогда. — Я привез тебе булочки, — кивком головы Якоб указывает на промасленный пакет. — Ешь, пока теплые. — Спасибо, — Криденс шуршит бумагой. И снова благодарит, уже не смущаясь: — Спасибо тебе, Якоб. Спасибо тебе за все.