Охранник для сына

Криденс Едва войдя в грязный тупик между ночным клубом и соседним зданием из красного кирпича, Криденс понимает: что-то не так. — Что-то случилось, — говорит он, указывая сопровождающему его Якобу на неприметную металлическую дверь, сейчас широко раскрытую. Они с Якобом никогда не пользуются этим входом, у которого вечно торчит кто-нибудь из шестерок Англичанина. Обычно они пробираются в клуб через другую неприметную дверь, за которой скрывается лестница, ведущая прямо наверх к общей артистической гримерной. Переодевающиеся там в тесноте артистки кордебалета, все как на подбор смешливые и пригожие, не выдают их и не прогоняют. Они лишь щебечут, словно потревоженные птички, и стреляют в смущенного Криденса блестящими глазами. — Там мисс Куинни, — не задумываясь, что это может быть опасно, Якоб устремляется к распахнутой двери. Он весь — порыв, потому что очень волнуется за недоступную — недоступную для него — девушку с ласковой улыбкой и медовыми локонами. Криденс бежит следом. Ему стыдно, что он не обладает бескорыстием спешащего на выручку Якоба. Что до него самого, то его гонит вперед страх, но это скорее неосознанный страх щенка, боящегося остаться без хозяина. «Смотри, мой бедный, мой малолетний сиротинка, — мурлычет ему в ухо вальяжный, еще не до конца утративший внешнюю привлекательность мужчина, указывая на мрачный серый дом за бетонным забором с колючей проволокой. — Смотри, это исправительный дом, куда Департамент Общественного Призрения определяет плохих мальчиков, оставшихся без родителей. А ты ужасно плохой, насквозь испорченный мальчик, Криденс, потому что так сладко всхлипываешь и кончаешь, когда я вот этой самой рукой ласкаю тебя». Как бы страшно это не звучало, но его опекун прав: лежа рядом с ним в кровати, он действительно кончает долго и сладко. Хотя гордость, его растоптанная гордость — сколько ее еще осталось? — каждый раз мучительно стонет и сопротивляется. «Дрянной, насквозь испорченный мальчишка!» — почему-то сейчас разгневанное лицо покойной матери всплывает перед ним, словно в душном ночном кошмаре. Криденс снова видит себя и Частити маленькими в их старой детской, куда никогда не заглядывает солнце. В тот день, забросив Катехизис, они придумывают себе невинную забаву: высунувшись в окно, они по очереди подставляют руки под водосточный желоб и зачаровано смотрят, как брызжет вода, разбиваясь об их покрасневшие маленькие ладошки. «Дрянной мальчишка!» В тот день мать впервые избивает его, решив ни с того ни с сего, что именно он был зачинщиком… — Эй, Криденс, — твердая рука Якоба, легшая на плечо, выдергивает юношу из переживаемого наяву кошмара. — Осторожнее! Смотри, куда наступаешь! Криденс опускает глаза на распростёртое на полу тело застреленного боевика Англичанина. У подножья лестницы они натыкаются на другого мертвого боевика. Еще трое незнакомых и чернявых — в разоренном зале за двойными дверями… — Криденс? — живой и невредимый, хотя и несколько помятый хозяин заведения удивленно изгибает белесые брови. — Что ты здесь делаешь? Зачем ты привез его сюда? Это уже Ковальски, который (следует отдать ему должное) пытается объяснить их присутствие в «Переулке» под устремленным на него насмешливым взглядом, как бы говорящим: «Какое ничтожество!» Криденсу снова стыдно — Якоб рискует впасть в немилость только из-за его желания послушать Куинни, но вступиться за друга он не решается. Зато решается кто-то другой. — Геллерт, какого дьявола ты к ним цепляешься? Говорящему, который выходит вперед, не менее сорока, но он столь энергичен, самоуверен и притягателен, что совсем не кажется Криденсу старым. И продолжает он все так же уверенно: — Какая беда в том, что парни решили послушать Куинни? Я бы сам с удовольствием ее послушал. Но, видно, не судьба. — Она велела передать, что заболела и не сможет выступать, — вворачивает копошащийся около убитых Абернети, который тут же затыкается, заметив недовольство Англичанина. Криденс тоже его замечает. И потому не удивляется ответной реплике, сказанной медовым голосом: «Не слишком ли много на себя берешь, Персиваль?»  — То, что я беру на себя, мне вполне по силам, — усмехается человек по имени Персиваль. Криденс почему-то не сомневается, что он имеет право усмехаться и говорить так, стоя с револьвером в руке среди разоренного зала и трупов, которые методично обыскивает брезгливо морщащийся Абернети. — Иначе ты бы меня не нанял. — Конечно, нет, — Англичанин возвращает усмешку, в которой Криденс читает едва прикрытую угрозу. Ему становится страшно за вступившегося за них с Якобом Персиваля. — Мне не нужен бесхребетный мямля. Да, Криденс, — он резко поворачивается и оказывается лицом к лицу с застывшим соляным столбом юношей, — кажется, я не успел вас представить. Это мистер Персиваль Грейвс, твой новый охранник. Ты доволен? Криденс тяжело сглатывает. Он не знает, что отвечать, куда девать руки и ноги, но мистер Грейвс вдруг улыбается ему: «Не бойся, парень. Теперь ты под моей защитой», и весь мир, столь недружелюбный прежде, неожиданно становится прекрасным и сосредотачивается на этой улыбке и обращенных к нему ласковых темных глазах.