Охранник для сына

Криденс Он давно привык к тому, что все хорошее в его жизни очень быстро заканчивается. Заканчивается вечер в синем закате… Заканчивается тепло долгожданной вечерней близости, ради которой он столько выстрадал… Заканчиваются нежные признания, что он самый лучший, красивый, самый чудесный, самый-самый — слушая их, Криденс разве что не плачет и млеет от счастья… Заканчивается ужин — прямо в постели, из того, что поднявшийся Персиваль быстро собирает в рефрижераторе* и по шкафам: консервированный язык с горошком, сгущенное молоко, яблочные крекеры — негусто, но им, кажется, хватает, хотя Персиваль только и делает, что подсовывает Криденсу лучшие кусочки… Заканчивается ночь на удобном и замечательном пружинистом матраце, который почему-то все время перекатывает его под бок Персивалю: замерев, Криденс тяжело переводит дыхание, едва прижавшись обнаженными ягодицами ко всему этому — вновь желанному, горячему, упругому, сильному… — Все-таки решил довести меня до сердечного приступа, а себя — до невозможности завтра нормально сидеть? Персиваль беззлобно смеется, одной рукой притягивая Криденса ближе и, даже в темноте подметив его смущение, нашептывая в самое ухо, что сейчас им обоим следует остановиться. Потому что во второй раз вряд ли получится так же хорошо, как в первый. И что нужен перерыв, на который Криденс и рад согласиться, если бы не собственное тело, окончательно пробудившееся и настырными позывами требующее того, что раньше с Англичанином казалось грязным и ненавистным. — Черт тебя возьми, Криденс! Перестань стесняться! В сексуальном желании нет ничего постыдного, гадкого, и тем более нет твоей вины. Просто ты очень юный, потому и заводишься с пол оборота, — серьезно говорит ему Персиваль, добавляя: — Рядом с тобой я чувствую себя безнадежной старой развалиной. Какая еще развалина?! — одним рывком приподнявшись, почти успевает возмутиться Криденс. Почти… Но смуглые руки снова тянут его обратно, снова укладывают на подушки; его снова целуют, а потом… Потом, вдруг спустившись по груди и животу, губы Персиваля без всяких сомнений дарят ему ту удивительную и нежнейшую из ласк, которую уж точно никогда не подарили бы кому-то случайному, кому-то ненужному, не любимому и не важному. — Теперь спи, малыш, — шепчет Персиваль, возвращаясь к его лицу и опять целуя, но в этот раз — мягко и успокаивающе. С замиранием сердца подумав об ответной любезности, выдохнув: «Я люблю вас, мистер Грейвс», и получив недоуменно-насмешливый взгляд: «Ты со мной в одной постели чёрте чем занимаешься, а я до сих пор мистер Грейвс?..», в следующую минуту Криденс действительно засыпает, чтобы в свете нового дня проснуться в полном одиночестве. Персиваль Этот вечер, эта ночь ломают все стереотипы. И что-то ломают в душе. Но даже сейчас, когда он не спит, а сидит на подоконнике с тлеющей сигаретой, думать об этом не хочется. Как не хочется думать о весьма своевременно ударившейся в бега Тине (дай бог ей здоровья и долгих лет жизни с ее манерным зоологом, желательно где-нибудь подальше от него; от них двоих), о неожиданно разболевшейся ране, о том, что будет завтра, и об Англичанине. Хочется просто радоваться и смотреть на спящего в его постели Криденса, который в самом деле очень красив. Красив в порывах бесконтрольной страсти… Красив в забавной юной стеснительности… Красив в своем: «Я люблю вас, мистер Грейвс». — Я тоже люблю тебя, малыш. — Раздавив в пепельнице окурок и поднявшись, Персиваль поправляет на Криденсе одеяло и возвращается на подоконник, стараясь не шуметь. Наверное, он сошел с ума. Ведь у него нет никакого права любить этого несовершеннолетнего мальчика, у которого есть опекун — его, Персиваля, опасный босс и криминальный наниматель. А в том, что Геллерт без экивоков и затей линчует всякого, кто решит позариться на Криденса (тем более в таком смысле), Персиваль ни на минуту не сомневается. — Мы что-нибудь придумаем. Вместе. Потому что ты знаешь его лучше, чем я, — обещает Персиваль то ли себе, то ли разметавшемуся по постели Криденсу. За окнами постепенно светлеет, обращая мысли к насущному. А в насущном есть отсутствующая пока зубная щетка и завтрак, которым одевающейся Персиваль собирается накормить влюбленного в него ребенка. Ну и себя заодно. Криденс Закутавшись в найденный халат и повздыхав над так и не просохшей одеждой, Криденс долго ходит по квартире, с интересом осматривая свое временное жилище. (Хотя, положа руку на сердце, он бы с уверенностью ответил, что хочет остаться здесь навсегда.) Кроме кухни — она, понятное дело, не в счет, — комнат не две, как казалось в начале, а целых пять. Гостиную с кучей книг на открытых стеллажах и синюю спальню Криденс уже успел разглядеть во всех подробностях. А вот три другие видит в первый раз. Одна из них — нарядная, светлая, лазоревая, с баснословно дорогим зеркалом во всю стену, но точно девичья, с радиолой, кружевными салфетками и фотографиями в рамочках, — несомненно раньше принадлежала… мисс Куинни. Другая — серая, строгая, холодная, — бывшая супружеская спальня, где Персиваль когда-то спал со своей женой. Там Криденсу до странности неловко и неуютно, и потому, лишь немного постояв на пороге, он решительно отправляется в третью. В комнату Алекса… — Вот ты где. Примерно через полчаса его, замершего перед фотографическим портретом, навсегда запечатлевшим двух совсем еще молоденьких юношей, и находит Персиваль. — Это Алекс? — тихо спрашивает Криденс. — Да, — отвечает Персиваль, опуская на пол бумажные пакеты и обнимая его за пояс. — Это Александр. И его… …друг. Очень близкий друг. Но говорить об этом нет необходимости. Все и так понятно даже непосвященному, достаточно просто взглянуть на их счастливые лица и на устремленные друг к другу влюбленные взгляды. — У них не получилось?.. Почему-то именно сейчас возвращается утреннее смятение от одиночества в опустевшей постели, когда все внутри в единый миг сжалось от подступивших к горлу слез. Так пронзительно… — У них бы получилось, если бы они выжили. …что хотелось уткнуться лицом в подушки и заплакать. — Что с тобой, Криденс? Жалеешь о том, что было ночью? Объятия Персиваля такие теплые и ласковые, что Криденс отрицательно трясет головой: «Все в порядке. Я ни о чем не жалею», и рискует спросить: — А у нас… У нас получится, мистер Грейвс? Персиваль Снег. Альпы. Свежая могила. Коленопреклоненный юноша. Друг. Близкий друг. Мы не в праве осуждать их или запрещать им любить. Плачущая Куинни. Отчего сейчас все это, весь этот бред дурным предчувствием лезет в голову с такой настойчивостью, словно готов повториться?.. — Получится, Криденс… Как бы там ни было, не следует пугать прижавшегося к нему мальчика. Да и самому нет смысла пугаться раньше времени. Вместе они как-нибудь да справятся. Тем более что оба, похоже, хотят этого одинаково. … — если ты наконец научишься звать меня Персивалем. Пойдем. Я купил тебе зубную щетку и кое-что на завтрак. И еще кое-что — только для тебя. — Для меня, мистер… Персиваль? Длинные ресницы радостно вздрагивают. Ну как тут не умилиться и не позабыть все дурные предчувствия? — Для тебя, малыш. — Правда? — Да. Одной рукой подхватив с пола пакеты, а другой обняв Криденса за талию, Персиваль уводит его в гостиную. И впрямь пора позавтракать, а затем — полюбоваться Криденсом в новой одежде, которую Персиваль в изобилии накупил для него у Финуччи. *Да, холодильников в домах еще не было. Продукты хранились в рефрижераторах.