***
Понимание пользы "Нагана" приходит неожиданно. Мы нападаем на полицаев, точнее, на кухню. Грузим продовольствие, вдруг раздаётся: "Руки вверх, москалик". Смотрю вбок, там два полицая с наставленными на меня винтовками. Решение пришло неожиданно. Прыгаю вбок, выхватывая "Наган", они стреляют, но промахиваются. Будь у них автоматы, мне бы конец, но у них винтовки, пока они передергивают затворы, я стреляю из револьвера. Из-за угла сарая-пекарни выскакивает полицай, я сажаю ему пулю в лоб, ещё один в темпе шарахается обратно за угол. Но ему не везёт. Один из наших партизан берёт винтовку, прищуривается, и стреляет в стену из досок, раздается странный звук, переходящий в хрип. Пуля легко пробивает доску. Её пробьёт даже револьвер. Я начинаю стрелять из автомата по врагу. Мы быстро собираемся и улетаем. Итог: взято тысяча триста полукилограммовых буханок эрзацхлеба, в основном это ржаная мука. А также нам достаётся большое количество зелени для приготовления супа-ботвиньи. Кормят карателей не очень хорошо, но скоро пойдут овощи, жить станет легче. После отхода на место встречи с партизанской колонной думаю о бое. Пять выстрелов из "Нагана" — четыре попадания: два полицая убиты, один ранен. Даже весь барабан не израсходован. Короткоствол хорош для очень быстрого столкновения, когда по той или иной причине нельзя воспользоваться автоматом. Память предыдущего владельца тела подсказывает, что для большинства случаев семи выстрелов хватит за глаза. Единственный раз, когда ему пришлось перезаряжать револьвер в бою — в феврале сорок второго в перестрелке с полицаями. Их было много и волшебной палочкой было пользоваться очень нежелательно. Трофейного автомата ещё не было, патроны к винтовке закончились, гранат не было. Сейчас мы прибарахлились и вооружены гораздо лучше.***
В свободное время хожу на уроки. Если всё будет хорошо, то к осени освою программу волшебной школы-семилетки. Всё же программа рассчитана на детей, а я старше.***
Меня неожиданно вызывают к нашему новому командиру роты. — Товарищ Егоров, правда ли то, что вы служили в авиации? — Так точно. Учился в лётном училище, присвоили звание сержант, девять боевых вылетов и два воздушных боя на истребителе И-16. После шестого вылета получил звание старший сержант. — Собирайте вещи, прощайтесь с друзьями. Следующей ночью отправляетесь на "Большую землю". — Как? Я же воюю. Мне надо бить врага. — Это приказ. — Моё умение управлять старыми самолётами никому не нужно. — Шагом марш! Иду собирать вещи. Точнее, сначала к военфельдшеру Семёнычу, а он занят врачебными делами. Вечером захожу к нему. — Что грустишь, ясный сокол? — интересуется Семёныч. — Что случилось? Большие неприятности? — Отправляют на "Большую землю". — Почему? — Предыдущий владелец тела служил в авиации, про это узнали. — Может снова станешь лётчиком. Не унывай, всё будет хорошо. — Ты уверен? — Давай лучше дерябнем. Семёныч достал наполовину полную бутыль красного тосканского вина... Барахла у меня не так уж и много. Всё огнестрельное оружие надо сдать, у меня остаётся только "Наган", вписанный в военный билет. Военной формы у меня нет. Вся износилась. Одет, как партизан, то есть без формы. Мне дают с собой трофейные вещи, вдруг пригодится. Народ проявляет неожиданную щедрость.***
На "Большую землю" я лечу на метле вслед за Ильёй Вронским. Понятно, чем он занимается: на метле с шестью тысячепудовыми мешками возит грузы с "Большой земли" партизанам. Полёты являются большой проблемой, где-то семьдесят процентов летавших через линию фронта уже погибли, но в последнее время потери практически прекратились. Он привёз с собой одиннадцать брошенных в сорок первом году стодвадцатидвухмиллиметровых гаубиц образца десятого, дробь тридцатого, года, вместе с передками и зарядными ящиками, разобранных, чтобы влезли в тысячепудовые мешки. Приёмщики посмотрели, приняли, оформили необходимые бумаги. Интересуюсь о дальнейшей судьбе: груз отправят на завод по ремонту артиллерийских орудий, где всё соберут и отправят на фронт бить немецко-фашистских оккупантов. Ничего не пропадёт. Илья срочно грузится, чтобы проскочить линию фронта затемно, летние ночи слишком короткие. Забирает мою метлу. Взмывает и исчезает в предрассветной темноте, а на северо-востоке небо уже светлеет. А я неожиданно получаю письмо от младшей сестры Маруси, где она пишет, что действительно записалась в добровольцы, только нельзя говорить родне. И письмо от деда, где он пишет, что посылку получил и отправил дальше. Пишу весточки родным, что меня переводят в другую воинскую часть. Мы, сидя на железнодорожной платформе, направляемся в Великие Луки, где меня сдают на руки в "Смерш", это недавно созданная организация при НКВД, означает "Смерть шпионам". Допрашивал меня капитан в отделении милиции рядом со станцией. Спросил фамилию, имя и отчество, сверил номер на табельном револьвере, осмотрел мою волшебную палочку, посмотрел лётную книжку и комсомольский билет, спросил, почему я не стал прорываться к своим в сорок первом и ушёл в партизаны. Я ответил, что у меня были неудобные ботинки, сильно натиравшие ноги. На этом всё, допрос окончен. Мне вручили два билета на поезд, документ, где от руки было написано, что я направляюсь в другую воинскую часть, и сухпай. Первый билет был до Москвы, второй до Липецка. Поезд до Москвы сильно опоздал, на пересадку оставалось четыре часа. На Рижском вокзале меня меня остановил патруль, но судя по их словам, я был далеко не первый, которому дали такой документ. Меня отпустили. У меня было шестьдесят с лишним рублей, доставшихся от предыдущего владельца тела, что довольно много, если покупать в военторге, и очень мало, если покупать в коммерческих магазинах или на рынке. Странно идти по Москве, которая не такая, как стала много лет спустя. На Тверской, то есть улице Горького, ещё нет большинства, известных мне в прошлой жизни, домов. Везде светомаскировка, на Красной площади башни Кремля и Мавзолей замаскированы под обычные дома. В магазинах пусто. На площадях зенитные батареи. На Курский вокзал я прихожу за двадцать минут до отправления поезда и никому не интересен. Наверное, на Рижском вокзале ловят дезертиров. Кобуру с "Наганом" я на всякий случай убрал в вещмешок, дабы не провоцировать окружающих. В поезде до Липецка пассажиров почти нет, хотя я еду в общем вагоне. Про Липецк я ничего не знаю, кроме минералки "Липецкий бювет". Поезд едет не спеша, большую часть пути я спокойно сплю на верхней полке. В Липецке мне надо добраться от вокзала до товарной станции, откуда изредка ходят грузовики в мою воинскую часть. На моё счастье, грузовик отправляется через полчаса. В воинскую часть я прибываю, повесив на пояс "Наган", нож, на груди орден "Красной звезды", медали и комсомольский значок. Короче, я при полном параде. Оказывается, я прибыл в лётное училище. Меня встречают на КПП, смотрят военный билет, рукописную справку и отправляют в штаб в сопровождении часового, мужчины за сорок.***
В штабе меня встречают не очень ласково: — Прибыли, товарищ дезертир. — Окруженец и партизан, награждённый боевыми наградами. — Я вижу, но вы должны служить в авиации. — На основании чего? — Приказ товарища Сталина. Все, кто служил в авиации, обязаны отправиться в лётные части. Оказывается, меня по сути сдала моя младшая сестра Маруся, она сейчас учится в этом училище. Похвасталась моей фоткой с орденом и медалями, сообщила, что я раньше был лётчиком. Меня после этого вызвали на "Большую землю".