***
Добрый доктор Карлыч, точнее Вильгельм Карлович Шульц, пока я учился в лётном училище, был обласкан властью за свои труды в области лечения раненых и оживлённых: получил Сталинскую премию третьей степени, орден «Трудового красного знамени» и звание подполковника медицинской службы. А ещё здесь есть врач, капитан медицинской службы Полякова Мария Степановна, она работала вместе с ним в мирное время. Как тесен мир… В одной палате вместе с Марусей две женщины, одна из-за употребления просроченного зелья, причём тогда умерли двое. Магия — вещь опасная. Ещё одна после тяжёлого ранения при артобстреле. Большую часть времени лечат не волшебников, хотя этот военный санаторий рассчитан на нас, а нормальных людей, прежде всего командный и политический состав. Количество пациентов невелико из-за ограниченных возможностей.***
У меня начинается тяжёлая ломка от злоупотребления зельями, которую смягчают обезболивающие. У меня начинаются странные глюки и кошмары… Начинается всё с ужастика, когда меня живьём режут оборотни Гриндевальда. Мне привиделось, что меня взяли в плен. Я пытаюсь вырваться и убежать. На больных, в том числе меня, иногда надевают смирительные рубашки — по другому нельзя.***
Через три недели мне постепенно становится легче. Глюки являются стандартной ситуацией после долговременного употребления зелий, снимающих нервное напряжение. Страхи нередко превращаются в глюки. Оказывается, оно никуда не уходит, оно загоняется вглубь подсознания и потом наступает срыв. Но один, максимум два раза в течение нескольких месяцев зелье может помочь. У меня ещё несколько месяцев будет сонливость, будут сниться психоделические сновидения и кошмары. Как только прекратятся приступы, отправят на фронт. Некоторые уже сейчас рвутся сбежать на фронт, но нельзя, пока не пройдёт отходняк от зелий. Куда смотрел наш врач? Можно, конечно, понять, нам надо было совершить много вылетов. Но в целом тактика нашей авиации приводит к большим потерям, что у нас волшебников, что у нормальных людей. Командир нашего авиаполка страдает глюками поболе меня, но это понятно, у него служба гораздо более ответственная и, само собой, более нервная.***
Вышел прогуляться по Пицунде. Тишина и спокойствие. Местами растут молоденькие кипарисы, есть сады в частном секторе. Изредка проезжают машины и подводы. Частных машин в это время практически нет, лошадей частникам держать запрещено, так что непривычно пустынно. В будущем на улицах будет не протолкнуться.***
Мне привезли мои личные вещи. Я читаю письма от родни. Моя младшая сестра Маруся сообщает: оказывается, отец пишет в патриотичном тоне, потому что боялся, что письма ко мне не доходят из-за военной цензуры. Он сильно беспокоился. Фотография меня с Марусей лучший подарок к новому году. У отца зимний перерыв в навигации. Дом в Сталинграде разрушен, жить практически негде, карточки на продукты он кое-как получил. Сейчас оформляет участок под застройку в частном секторе. Выдают в жуткой глуши — за Бекетовкой. Интересуюсь: я же при возвращении домой стану восемнадцатилетним. Могу ли я получить отдельное жильё на себя, если вернусь? Кроме родительского участка? Пишу об этом отцу. Я надеюсь, что он догадается, что я из меркантильных соображений, а не из ненависти к родителям. Таня хотела, чтобы я прислал фотографию без Маруси — в одиночестве. Что-то мне не нравится этот интерес. Маруся тем временем страдает из-за отсутствия немецких листовок. С них при помощи заклинаний удаляют краску, а потом она пишет свои большие письма. Надо сказать, бумага и тетради в военное время большой дефицит. В лётном училище некоторые вещи требовали запоминать наизусть, ссылаясь на секретность. На самом деле не было тетрадей. Маруся отправляла Тане и другим родственникам тетради и писчую бумагу, сделанную из немецких листовок. Надо сказать, переписка обычными письмами — странная для меня и непривычная вещь. Пока письмо дойдёт, пока придёт ответ… Разным родственникам пишут по-разному. Дед написал Марусе, что забили на мясо корову. Она старая, пора уже. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Зато у них есть молодая корова и тёлка. Как я понимаю, они не бедствуют, поскольку есть своя скотина. Есть обязательные поставки мяса государству, но мой дед с родней от них освобождены, так как их деревня не входит в колхоз. Они раньше работали бурлаками на Волге, сейчас на судах. Считаются рабочими, проживающими в сельской местности. Но у них есть обязательные поставки молока и яиц. Знания бывшего владельца моего тела о жизни колхозников совершенно неожиданны. Всё слишком не так, как казалось. А в "этих ваших интернетах"© часто писали всякую фигню. Маруся сообщает компрометирующую информацию: моя старшая сестра Шура держит нелегальный сад и огород на одном из волжских островов. Выращивает там яблоки, сливы, алычу, вишню, помидоры, огурцы, овощи и смородину. Живут там, обычно, её родственники со стороны мужа, они же охраняют от нежелательных лиц, держат там коз, собирают дрова и занимаются рыбалкой. С каждого квадратного метра огорода надо платить земельный налог, а в этом случае государству ничего не перепадает. Корова записана на мою сестру, ей, как вдове погибшего на войне красноармейца, положены налоговые поблажки. Народ ведёт себя достаточно патриотично, но в меру. Если кто-то работает в госпитале, то так и надо. Поддержка родственников в этом случае является само собой разумеющимся. Муж моей сестры — младший сын, поэтому он отделился в своё хозяйство. Спички моей старшей сестре без надобности, у неё есть волшебная палочка, но она что-то барахлит, достать новую в военное время почти нереально. Но спички — это ценный меновой товар. Если бы у Шуры была нормальная волшебная палочка или что-то аналогичное, то жилось бы гораздо легче. Срабатывает через раз и слабо. Строго говоря, волшебная палочка является усилителем и указкой, направляющей заклинание в нужном направлении. Их надо менять раз в сколько-то лет. Это бывшая волшебная палочка матери. У Маруси своей волшебной палочки нет, но очень хочется. Обещали выдать в лётном училище, но не дали. Как сказала мать по этому поводу: "Знали бы, заняли бы и купили две штуки до войны". Зато выдали пистолет "Кольт", который поставлялся по "ленд-лицу", но он тупо не помещался в её руку. Заменили на ТТ. У моих кровных родственников в этой жизни есть свой способ доставки сообщений и посылок. Обычно со знакомыми, которые работают на судах. В Нижнем в грузовом порту работает племянник деда, он раз в неделю, а то и чаще передаёт посылки. Зимой это не работает, так как нет навигации.***
Мои нервы покрепче Марусиных, но у меня накопилось больше неприятных воспоминаний, в том числе из прошлой жизни. Наконец нас выписывают. Дают порт-ключ, который доставит нас в окрестности Киева, сам город сильно пострадал при штурме, пропуска в столовую, сухпай и билеты до станции Верхний Баскунчак на поезд Сочи-Куйбышев, то есть до Самары. Поезд у нас "инвалидный", основную часть составляют комиссованные по ранению. Вагон общий. Едем довольно шустро, кормят по пропуску в столовых на вокзале. Еда на уровне курсантской нормы. Катим через Тбилиси, Баку, Махачкалу и Астрахань. Если покупать у привокзальных торговцев, то всё жутко дорого, но мы кое-как держимся, тихо поедая галеты из сухпая. Курят прямо в вагоне, мне от этого нехорошо. Сообщаю попутчикам, что у нас отпуск десять дней после ранения, потом обратно в часть. Как я понимаю, стать инвалидом на войне, — это жесть. Наконец наш поезд прибывает на станцию, стоянка всего несколько минут. Идём в воинскую кассу и получаем билет до станции Ахтуба. И вовремя, поезд отбывает через десять минут. Маленький паровоз тащит три вагона. Ходит однорукий контролер. Не совсем однорукий, у него нет кисти левой руки. На месте выясняется, что города Ахтубинска пока ещё нет, это жаргонное название станционного посёлка, нам нужно соседнее село Владимировка, нам топать пешком на морозе. Теоретически предыдущий владелец моего тела здесь бывал, чисто практически ничего вспоминать не надо, Маруся знает дорогу. Нужный нам дом деревянный — обычный сруб-пятистенок с сенями, покрытый камышом. Окна наглухо закрыты ставнями, война приучает соблюдать светомаскировку, Маруся стучится в окно. — Кто там? — раздаётся женский голос. — Свои, прибыли на побывку. — Маруська, ты что ли?! Раздаётся звук отпираемого засова. Появляется тетка лет тридцати, именно тётка, отдалённо похожая на мою старшую сестру. — Смотри, кто приехал, — Маруся кивает на меня. — Витька! — Шура кидается на меня. — А мы тебя уже похоронили. — Жив пока, — отвечаю я. — Не каркай! — Все мы люди смертные, — обречённо отвечаю я. — Проходите давайте. Есть особо нечего, поэтому нас кормят яичницей. Меня начинают расспрашивать, как дела, как воюется, как партизанилось. В печку подбрасывают сомнительные дрова и сухой камыш, — другого топлива здесь просто нет. Да, бытовая неустроенность бросается в глаза. Очень важно не заходить в бабий угол, это место между устьем печи и стеной. К счастью, там отгорожено занавеской. Просыпаются мои племянники и начинают скандалить. Болтаем дотемна, наконец идём спать. Узнаю, что отец сейчас здесь. Он живёт у сватьёв, то есть Шуриных свекров. Он помогает ремонтировать курятник.***
Рано утром меня будит отец. Шуре принесли крынку свежайшего, но уже покрытого ледяной корочкой, молока и сливки. Сегодня на завтрак в планах овсянка. Ещё у Шуры есть электричество и присланная мною электрическая маслобойка, сделанная партизанами при помощи магии из подручных деталей. У свёкров электричества нет. Свечей в военное время не хватает, керосина нет, так что освещают лучинами. Собранные вчера вечером и сегодня утром сливки приносит бабушка шуриного мужа. Она же делает масло. Узнав, что мы прибыли на побывку, бегом бросилась домой. Заходим в военкомат и получаем карточки на хлеб. Только на хлеб, остальное не положено. По случаю нашей побывки у шуриных свёкров вечером накрывают стол, выставляют самогон. Пришла мать. Она работает в бывшем доме отдыха в двадцати с гаком километров отсюда, сейчас это госпиталь. Там есть телефонная связь с госпиталем, где работает Шура. Она отпросилась, нашла попутку до Ахтубы. Я при ордене и своей коллекции медалей, меня спрашивают, когда и за что меня наградили. Маруся отказывается пить самогон, запретили полкан и старший брат после первой попытки остограммиться. Я и раньше пил, максимум, сто грамм. Выпивать на войне равносильно самоубийству, поэтому я предпочитаю не пить. Кроме того, доктор предупредил: если напьюсь — вернутся глюки, более того, они могут вернуться, даже если просто выпить. Надо завязать на пару месяцев, а лучше на три-четыре. Мать и старшая сестра сразу понимают эту проблему. На столе выставлены рыба, курицы, картошка, солёные огурцы и помидоры, мочёные яблоки и другие яства военного времени. Шурина родня через мужа в курсе, что та ведьма.***
Оказывается, отец, мать и Маруся встали в очередь на комнату, а участок оформляют на меня. Мой коварный план обзавестись парой объектов недвижимости они прекрасно поняли. Шурина родня со стороны мужа интересуется, могу ли я сделать ещё инструмент. Они отдельно благодарны мне за рыболовные крючки, присланные через деда. Моя сестра на рыбалку не ходит в принципе, а удочки с крючками — единственный легальный способ ловить рыбу. За этим реально следят, а иногда доёбываются просто так. Там, в основном, косящие от фронта. Сделать — не проблема. Будет металл — будет инструмент. Они это прекрасно понимают. Рассматриваю хозяйство. Есть хлев: где держат двух коров, одна из которых записана на мою сестру, козла с козами, свинью и гусей. Потом гусей перегонят в птичник. Здесь есть, как его называют, затончик, где местные держат гусей, там же сараи для них. Часть сарая занимает птичник, в другом хранится две лодки. Двадцать с лишним соток сада и огорода. Маленькая банька. Село не относится к колхозу, поскольку работают на пароходство или в рыболовецких артелях. У меня много родни среди волжских речников, по всей Волге и её притокам. У Шуры летом жила семья троюродного брата, сейчас они вернулись в посёлок около затона Сарепты, это южнее Сталинграда. Их дом не пострадал, если не считать разбившихся окон после взрыва авиабомбы, но часть окон уцелела. Сам троюродный брат жив, до войны работал механиком и ремонтировал дизеля, сейчас служит в артиллерии и, вроде бы, ремонтирует артиллерийские трактора. Писать напрямую запрещено, есть военная цензура, которая вымарывает строчки и обрезает письма. Отпуска у него никогда не было. Моя сестра живёт отдельно, потому что от неё можно дойти до госпиталя, менее, чем за час, а от свекров два часа на своих двух, другого транспорта здесь нет. Огород обычно копают за неё, птицу и скотину она не держит, нет возможности.***
Отдохнули десять дней и даже помогли родне с ремонтными работами. Остатки сухпая оставили сестре Шуре. В указанное время срабатывает порт-ключ и мы оказываемся в окрестностях Киева.