***
У нас по-прежнему идёт нескончаемая череда боевых вылетов, мы то и дело летаем на поддержку войск, так как дальности Ил-2 не хватает. Мы летим к Кюстринскому плацдарму, атакуем немецких артиллеристов, ведущих огонь по нашим войскам. Собственно, Кюстринских плацдарма два, один наш, другой немецкий. Немецкий включает в себя сам город Кюстрин, наш около посёлка Киниц. На Одере местами ещё есть лёд, наши переправились по льду и захватили плацдарм, немцы решили его отбить… И всё завертелось. Нам попадается пушечный артдивизион, ведущий огонь по нашим войскам. Атакуем. Фашисты вроде не стреляют, но нутром чую, будут неприятности. И точно, сбрасываю бомбы, потом заход с огнём из пулемётов. Что грохнуло, встряхнуло самолёт, потом снова, по внутренней связи стоны стрелка. Вроде ранен. Так, штурман сидит задней кабине, поскольку нам не дали ужать передний бомбоотсек. Маруся жива? Жива и сообщает плохую новость: «Горит правый мотор. Полмотора нет.» Поворачиваю голову, точно, полмотора нет, точнее, большей части правой мотогондолы. Кое-как разворачиваюсь и иду в сторону фронта. Крыло подозрительно скрипит… На этом наши неприятности не заканчиваются, появляются «Мессеры». Нас, вообще-то, сопровождали Як-9д… Где они? Радиосвязь не работает. Прыгать с парашютом — не вариант, поскольку мы их не проверяли. Их, вроде бы уложили на аэродроме техники, но кто его знает. — Что будем делать? — спрашивает меня Маруся. — Попытаемся дотянуть до Одера и сесть на остатки льда. — В Белоруссии так получилось. — Да, нас уже сбивали, — вспоминаю события годичной давности. — Садиться у немцев я не хочу. — Тебя пристрелят, меня изнасилуют, — изображает капитана Очевидность моя сестра. — Если сядем в нашем тылу, вокруг будут немецкие партизаны или «Армия Крайова», неизвестно, что хуже. — Авось пронесёт. Я по дороге сюда видела аэродром, может дотянем? — Давай. — Бери левее, дальше будет шоссе. Мне интересно, в каком году боевая авиация откажется от «Компаса Кагановича»? Нас догоняет четвёрка «Мессеров», их обстреливает наша зенитная батарея, они разворачиваются и уходят восвояси. — Таким темпом мы можем дотянуть до нашего аэродрома, у нас ещё есть чары на самолёте, — говорю я. — Только стрелок ранен. — Я тоже, но не смертельно. Разбиться при посадке мы всегда успеем, — отвечает Маруся.— Давай домой. Не хочу в местный госпиталь. Как я понимаю: стрелок ранен — фиг с ним. Вот, что значит плохие отношения в экипаже. Мы неспешно тянем на одном моторе в сторону родного аэродрома. Хорошо, что нет немецко-фашистских истребителей. Наконец долетаем, надо садиться. До меня неожиданно доходит, что правая стойка шасси у нас в мотогондоле, и она всё, то есть её больше нет. Трюк с посадкой на две стойки из трёх мне не нравится, чует моё сердце, может плохо кончиться. Надо садиться «на пузо», поэтому пытаемся сесть на краю аэродрома рядом с нашими зенитчиками. Садимся без эксцессов, оставляя за собой длинную борозду. Зенитчики неспешно подходят к нам, вызывают полкана. Наш стрелок Владлен Петрик ранен, они идут за носилками. Ранен достаточно серьёзно, но больше пострадал от потери крови и переохлаждения. Надеемся, что он больше не вернётся в наш полк. Штурман Мария Егорова получила два лёгких осколочных ранения, нечего смертельного. Прибывает майор Волкогонов с Дарьей Марьяновой, поскольку сам полкан на боевом вылете. Смотрит на разбитый в хлам мотор, принимает доклад, велит Марьяновой оформить, принести ему акт списания на подпись, снять всё ценное и разобрать на металлолом. Мы садимся в полканский «Виллис» и едем к ангару. Моя жена Татьяна считает, что правильно, что дотянули до своего аэродрома. В соседнем полку потеряли «Бостон», они пошли на вынужденную, потом четыре дня добирались до своего аэродрома, и это быстро. Иногда возвращаются пару недель, это не редкость. Не говоря о госпитале.***
Дарья Марьянова при осмотре самолёта нашла овальную пробоину размером тридцать девять миллиметров в поперечнике, значит в нас попал снаряд калибром тридцать семь миллиметров. Взорвался в переднем бомбоотсеке, осколки пошли дальше, досталось стрелку, в него попало пять осколков. Нам очень сильно повезло, что мы отбомбились, иначе детонация авиабомб. И нам очень повезло, что самолёт был зачарован, у нас могло отвалиться крыло по правую мотогондолу. И попало в мотор очень удачно, ещё немного, и мы бы врезались в землю. Где-то на десяти тысячах футов ещё можно выпрыгнуть с парашютом, то здесь самолёт заваливается на повреждённую плоскость и, здравствуй, земля. Каждого из двух попаданий достаточно, чтобы списать наш «Бостон» из-за боевых повреждений. Наконец прибывает полкан, смотрит рапорт, акт списания, расписывается, выдаёт нам «Бостон» старого образца, который он использует для экспериментов. Других самолётов пока нет в наличии. Надо сказать, Марусе он нравится больше, потому что есть хороший обзор с места штурмана, но она пока нелётная из-за лёгких ранений. У нас много безрассудства и отваги, нас, как никак сбили в третий раз. Один самолёт уничтожен немецкой авиабомбой прямо на аэродроме. С точки зрения командира нашего авиаполка, самолёт — расходный материал. Хороший слётанный экипаж дороже. А самолёт скоро новый пригонят. У меня будет шестой по счёту «свой» «Бостон». Данные фотографирования показали: мы отбомбились по четырёхорудийной пушечной батарее, уничтожили две стопятимиллиметровых тяжёлых пушки образца восемнадцатого года и две повредили. На самом деле конструкция не столь древняя, практически все системы образца восемнадцатого года разработаны и приняты на вооружение в тридцатые годы. Такой результат атаки всех устраивает. А то, что попали… Неожиданно вспомнилась слова старой песни из будущего. А на войне, как на войне — патроны, водка, махорка в цене. А на войне нелегкий труд, а сам стреляй, а то убьют. А на войне, как на войне, подруга, вспомни обо мне. А на войне — неровен час, а может, мы, а может, нас. Но у этой песни продолжение больно пафосное. Надо бы научиться бренчать на гитаре.***
Начальство вдохновлено нашими успехами, поэтому никакой великорусской тоски не будет. Ночью четыре бомбардировщика нашей авиадивизии взлетают и отправляются на запад. Это касается и меня. Наша задача: отбомбиться по врагу на рассвете. Мы атакуем позиции немецкой пехоты и идём обратно, какое счастье, что на этом самолете не предусмотрены «десятки». Просто шестнадцать «полтинников» в бомбоотсеках и два «четвертака» под крыльями.