Говори со мной

POV Таня

10 апреля 20XX / 07 февраля 20XX

Я, конечно, заболела – лучший способ способствовать успешным поискам Тихонова. Тому единственному, что может ему помочь. Даже в полутёмной спальне с закрытыми глазами мне мерещится не мельканье фар от проезжающих за окном машин на потолке, а солнечные блики, играющие между деревьями в местах во всех концах Москвы, где я не прекращаю свои поиски. Когда я отправила Рогозиной СМСку, чтобы сказать, что заболела; она пожелала удачи. Видимо, рассчитывала, что это просто повод, чтобы выделить больше времени для поисков. Но никаких поисков сегодня или в ближайшую неделю не предвидится. Звук уведомления – почти наверняка Майский с пожеланиями выздоравливать. Только один человек их ещё не высказал – и этот человек с равной возможностью может быть и полуразложившимся трупом и абсолютно живым, но по неизвестным мне мотивам решившим скрыться. По потолку скользит ещё один пучок света. Жизнь за пределами комнаты бурлит. Так может и ты тоже часть её? Без меня, но… Тик-так, тик-так. Резко вычленяю среди других звуков. Тиканье обволакивает комнату не хуже полумрака, и медленно прокрадывается прямо внутрь меня. Тик-так, тик-так, но Мориарти здесь не при чём, да? Я думаю, нельзя говорить, что в нашей истории есть антагонист. Потому что первые на очереди в запись в антагонисты – я и ты. Это мы собственноручно отправили тебя умирать. Тик – одним движением отсекает половину коры головного мозга, так – толчёт в склизкую субстанцию вторую. Тик – виновата только, так – я. В полумраке и даже в, казалось бы, безусловно безопасной темноте закрытых век, звук выцарапывает чистосердечные заверения в собственной виновности. Но признание этого чувства, ведь ни капли не поможет? Ты закрыл дверь в ту ночь, или это я за тобой её захлопнула. Мы вместе решили ничего не пробывать. И сочли не нужным пересматривать общественный договор, которые сами ранее сконструировали. Ещё одна машина на секунду расчерчивает мой потолок лучом света. Я сгибаюсь пополам в кашле и резко сажусь на кровати. Ещё пять лесопарковых зон, каждая по триста квадратных метров. А я заключена в тридцати квадратных метрах собственной квартиры, не в силах пересечь их, чтобы выпить таблетки и что-то поесть. Чувствую нарастающий внутри жар, знобит. Тик-так. Тик-так. Может больше думала бы о практической части поисков, и тепло одевалась, не заболела бы. Опять я. Всё я. Майский даже шутливо заметил, что я всегда так легко одеваюсь, будто собираюсь на прогулку. И не рассчитываю ли, сразу после того, как найду тебя, позвать на свидание. Это было почти смешно. Это было почти правдой. Но на самом деле, я уже давно не чувствую холода ранней весны. Холод обволакивает мои внутренности вне зависимости от количества слоёв одежды на мне. Я просто разучилась чувствовать тепло. Правой рукой шарю в темноте, чтобы найти микрофон. Маленький зелёный огонёк на нём как маяк. - Ваня, за тобой свидание. Стараюсь рассмеяться, но на выходе из горла - лишь полуживой шелест, который скользит по спёртому воздуху, смешиваясь с кашлем. И я крепко сжимаю микрофон, чтобы не выпустить его во время приступа. Кашель прекращается через несколько секунд, а боль в груди разрастается. Надо мной снова мелькают огни от проезжающей машины, и тут, мне кажется, я вижу движение в дверном проёме, и испуганно озираюсь на вход в комнату. Но у изголовья моей кровати никакого движения. В косопадающих лучах света, проникающего сквозь кухонное окно, я почти вижу то, что хотела бы. Почти вижу тебя на пороге комнаты. Как два месяца назад. Опять разражаюсь кашлем и сгибаюсь пополам. Лежу лицом на покрывале и прихожу в себя. Тиканье пробуждает просыпающиеся воспоминания. В такие моменты – моменты, когда я, балансируя между реальностью и воспоминаниями, самым кончиком указательного пальца касаюсь желаемого небытия, я всегда жёстко оттягиваю себя за холку обратно. Я знаю, завтра я снова встану в шесть и отправлюсь на твои поиски. Также как отправлюсь и в обеденный перерыв, и после работы. И, хотя мне больше всего на свете хочется проклясть эти секунды неизвестности, я заставляю себя кинуть один взгляд на браслет на руке – и держаться в реальности. Продолжать поиски. Не терять рассудок. Но сегодня… с приближающимися, навскидку, 38,5 градусами тепла внутри моего тела – я больше не хочу и не желаю себя держать. Я позволяю себе потерять равновесие с всполохом из брызг – погружаюсь в воспоминания. Я позволяю себе отрицать происходящую реальность. Но, перед тем как откинуться на подушке и забыться в беспокойных метаниях, перед тем как почувствовать тепло в своей груди в полной мере, я хриплю в микрофон: - Тихонов, вернись, - и разжимаю руку. … - Тань, ты вообще никакая, - рассеянно заявляет Ваня, наблюдая, как я уже в третий раз стараюсь надеть пальто. Мягкая шерстяная накидка скользит вниз, упав с вешалки. Ещё немного и за ней последую я сама. Люминесцентные лампы в лаборатории кажутся слишком яркими. Перед глазами только вспышки – вспышки – вспышки. И почему-то тиканье часов. Я заставляю себя собраться и различаю тихие шаги Вани. А потом меня окатывает волной его запаха. И тепла. Но это не тот убийственный огонь, который пытается вырваться наружу. Это тепло удерживает его. Тихонов прикасается ко лбу рукой и констатирует: - Температура походу. - Температура, - бессмысленно повторяю я и цепляюсь за его руку. Вокруг всё начинает кружится. Пытаясь прояснить происходящее, я быстро добавляю: - Мне бы не хотелось оказаться у твоих ног. По крайней мере таким образом. Я слышу, как Ваня шумно выдыхает, но не понимаю смысл происходящего. Если он не понял, что я сказала, то я вряд ли сама смогу это объяснить. Это было что-то не совсем удачное, да? - Я провожу, - коротко кидает парень, и понятно, что о вопросительной интонации речи не идёт. Понятно даже мне. Да откуда это тиканье часов?... Я резко вдыхаю и закашливаюсь. Моргаю глазами, пытаясь что-то разглядеть, но в комнате уже совсем темно. Мой мозг начинает в панике конструировать что-то из известных мне истин. Теория доказательств выделяет вещественные и идеальные доказательства. Получается, я свидетель, который априори не может быть законным источником. Получается, мои воспоминания вовсе не доказательства того, что это реально было. Наше подсознание такое… ранимое? Вырезало, разделило, склеило – и вот тебе один приятный вечер. Приятный вечер, чтобы вспоминать его, лёжа в болезненном бреду. Я снова закрываю глаза. …Перед глазами разорванные кусочки того 23 января. Когда я, стоя у дверей своего подъезда не понимала, зачем я здесь? Рассеянный пучок света прореживал полумрак московской почти-весенней ночи. В этом пучке света кружились редкие снежинки. Белоснежный красиво перекатывался тысячами оттенков на свету. Вот только…я ведь что-то хотела сделать? Ваня тихо прокашлялся: - Давай сюда ключи, Тань. И ты так смотрел на меня, знаешь…внимательно, пристально. Тогда это подняло во мне волну возмущения. Я всего-то заболела, а ты уже считаешь, что я сама не справлюсь. А я… всегда справляюсь. Я раздражённо выдохнула и предприняла попытку отступить на несколько шагов, чтобы показать степень своей независимости и самостоятельности. Попытка оборвалась на первой же ступеньке, о которую я запнулась. Но только начавшиеся падение, прервалось рывком назад. Ваня молча потянул меня на себя, немного повозился, устраивая на руках, а потом осторожно шагнул к двери. Тихонов начал рассказывать что-то многозначительно-поучительное, но среди всего, я различала только своё имя. Под хрустящее шуршание одежды, когда Ваня закинул меня на плечо, чтобы я прекратила свои бесконечные спотыкания, под противный тихий писк домофона, под шуршание лестницы под ногами, – я различала только своё имя сказанное с такими разными интонациями. Укоряющими, нежными, ворчливыми, но соединённые одним главным лейтмотивом. Лейтмотивом, который тогда я не смогла понять. Звуки повседневности всё нарастали, и всё сложнее было разобрать его среди наваливающегося бессилия. И когда с усталым вздохом открылась входная дверь, мне казалось, что её петли буквально кричат от усталости… Я подскакиваю от свиста колёс машины о дорожное полотно за столом. Экстренное торможение как спонсор моего пробуждения от воспоминаний. Опустившаяся на комнату темнота не такая прочная из-за уличного освещения, но этого света недостаточно, чтобы прогнать призраков прошлого. Они наступают из кухни под тиканье часов. Размеренно, не спеша, они добираются до тех уголков души, где хранятся самые нежные и тёплые моменты. Моменты, которые я вспоминаю, когда мне хочется опустить руки. И я будто снова проживаю их и не могу надышаться… … - Танюш, давай помогу. Ваня аккуратно усаживал меня на диван. Снег за окном придавал комнате почти святое свечение, в свете которого на стенах медленно вращались вытянутые тени. Голова кружилась. Было жарко. Тихонов аккуратно стягивал с меня носки. - Я предпочитаю оставаться в носочках, - хихикала я, не понимая, какой смысл пытаюсь вложить во фразу. Но Ваня искренне улыбнулся в ответ и погладил меня рукой по волосам: - Как скажешь. Под одеяло и в джинсах полезешь? - Нет, - тут же упрямо запротестовала я и вступила в схватку с верхней петличкой на пуговице джинсов. По прошествии времени, я ещё буду хвататься за голову, вспоминая эту вспышку неловкости, мгновенно отразившуюся на лице Вани, но это не делает воспоминание менее желанным. Оно лишь добавляет в него отдельные капли цветов. Тихонов снова прокашлялся, и я замерла, так и не одолев неудобную пуговицу. - Я могу… помочь? – тихо спросил он, всё ещё глядя в сторону стены. - Ты мог бы сразу помочь, - простонала я и откинулась назад. Когда Ваня, упорно отводя глаза в сторону, расстегнул пуговицы, он в который раз прокашлялся. Я уже начала формулировать шутку про то, что болеет он, а не я, когда он прервал поток моих мыслей: - Я на кухню за таблетками, а ты переодевайся. И я только успела подумать: когда он успел узнать, где лежат таблетки? Но тут же перебила себя мыслью: а где моя домашняя одежда?.. Я и сейчас будто вижу его тень на стене и слышу тихую поступь по ламинату. Даже завернувшись в одеяло с головой, я знаю, что сейчас он подойдёт и аккуратно отодвинет его, а потом… … - Танюш, надо выпить таблетки, окей? Я заворочалась и открыла глаза. Пыталась изобразить свой самый недовольный взгляд, но, наверняка, это совсем не получилось. Глаза Вани в темноте красиво переливались в рассеянным свете уличного фонаря. Свет будто плавился внутри него, превращаясь в редкий драгоценный металл. И эти сравнения… Занимали слишком много места оперативной памяти, чтобы думать про таблетки. Он легко, но уверенно коснулся моей руки и вложил в неё таблетки. Но я всё также продолжала смотреть на него, не шевелясь. - Таня, - предупреждающе произнёс он. Но не это занимало меня. А то, как блики в его глазах переливаются в такт звука стрелок в часах. Которые начинали тикать раздражительно громко. - Ну чтож, сама напросилась. Он коснулся моей раскрытой ладони и взял из неё таблетки. А потом приблизился к моему лицу непозволительно близко. Тихонов, мне итак слишком жарко, прекрати! Ваня немного сдавил мою нижнюю челюсть одной рукой, заставляя приоткрыть рот и положил на корень языка таблетки. Я было задохнулась от ощущения несправедливости. Язык жутко жгло в том месте, где его на долю секунды коснулись пальцы Вани. - Запивай, - настоял Тихонов, прикладывая к моим губам кружку с водой. И я уже не могла сопротивляться. Он так серьёзно сделал это тогда. Не пошутил, ни слова не сказал. И у меня в мыслях промелькнуло: «Блин, классно, наверное, что ты у меня есть. Вот бы ты был у меня подольше». Но вслух я пробормотала только: - Есть вопрос… Ваня, который уже собирался подняться с дивана, обернулся на меня. И в его глазах читалось, что он тоже не особо сопротивляется… Но сопротивляется чему? - Можешь выключить часы? – тихо закончила я. Тихонов усмехнулся и кивнул… Зачем же спустя всего неделю я снова их включила? Чтобы тиканье снова раскроило мне голову в случае болезни, чтобы не забывать ту ночь… Но разве я когда-нибудь её по-настоящему забывала? … Я вырубилась на несколько часов. А когда проснулась, почувствовала лёгкие холодные прикосновения к своей коже. В районе щек, шеи, ключицы. Лёгкие за секунду наполнились запахом спирта. Сквозь сон я забормотала, что, наверное, Тихонов должен был сначала выяснить какой алкоголь я люблю, прежде чем, доставать водку. И вообще, я не настроена на свидание. Сквозь плотный полумрак закрытых век, я слышала его тихий смех. И почти видела его улыбку. Ваня продолжал аккуратно обтирать меня спиртом и тихо спросил: - Это твоё лучшее первое свидание? Это ненадолго отвлекло меня от прикосновений к коже, и я еле слышно пробормотала в подушку: - С синькой было лучшее. Я уже второй раз за вечер слышу, как Тихонов резко выдыхает, но даже не могу вспомнить, что только что сказала. Когда лёгкие прикосновения к коже исчезают, на меня опускается тёплое одеяло, а шаги Тихонова затихают на кухне, я всё ещё пытаюсь вспомнить свои слова. Но в коротком сне меня так и преследует вопрос: что было лучшее?.. Я просыпаюсь только один раз. Мне мерещится тиканье часов. Тик-так. Размеренный ритм, отмеряющий ход болезни. Тик-так. И я вовсе не болею, а отсыпаюсь после очень неудачного свидания в парке Победы. Но скоро понимаю, что размеренный ритм отмеряет кровь в сокращающихся сосудах. Но это не всё. Ещё тихий стук клавиш на кухне, почти тиканье, но более хаотичное... Кажется, если не открывать глаза, не предпринимать попытки продраться сквозь пелену воспоминаний и темноту в комнате, можно представить, что и сейчас – это не часы. Это ты, Тихонов. Ты вот-вот появишься из кухни. Тихо будешь наступать мимо половиц, которые всегда скрипят. И я только подумаю: «Когда ты успел столько узнать обо мне?». Ровно в пять шагов доберёшься до кровати. И, хотя тиканье часов не прерывается шагами, я почти слышу, как чуть различимо поскрипывает диван, когда ты присаживаешься на край. И снова чувствую прикосновение. Но не холодное, без характерного резкого запаха. Твои губы тепло касаются моего лба, и ты резюмируешь: - Повышается. И мне будто снова так хочется пошутить про повышающийся градус, но я не нахожу в себе силы даже открыть глаза, чтобы убедиться, что воспоминания ложны. Потому что тогда тиканье часов напомнит мне о времени, которого было у нас предостаточно, но которого всё равно не хватило. И тогда…и тогда… Я резко распахиваю глаза и смотрю в темноту. Фонари за окном не горят. О реальности происходящего напоминают только чёртовы часы и маленький зелёный огонёк на микрофоне. Это первое, что я отчётливо ощущаю: тик-так, рассекающее мозг, и маленький зелёный огонёк, режущий глаза. Но этого достаточно, чтобы запустить скоростные электрические импульсы в мой мозг. Я одним резким движением выбрасываю свой корпус вверх с кровати. Голова начинает кружится, я очень хочу упасть обратно. Но я заставляю себя встать ровно и упрямо бреду до кухни. Также упрямо как когда-то отрицала, что я хочу быть с Тихоновым. Примерно через тридцать секунд я натыкаюсь на выключатель в коридоре и раздражённо нажимаю на него. Глаза пронзает боль. Я зажмуриваюсь, но не перестаю идти вперёд. Из светлого коридора – в тёмную кухню. Дойти до кухни сейчас кажется также важно, как найти тебя. Наощупь нахожу шкафчик с лекарствами. Может ли он всё ещё хранить тепло твоих прикосновений. Приоткрываю глаза одновременно с тихим скрипом дверцы. На антибиотиках записка, с буквами твоего корявого почерка: «Не забудь выпить с утра». По потолку скользит ещё один пучок света от проезжающей машины. В моей маленькой тесной кухне, мне кажется, что моё сердце полностью заполняется этим светом. Глаза предательски щиплет. Мои мысли снова уплывают, но я крепко вцепляюсь рукой в упаковку таблеток и скребу своим голосом по остаткам твоего сердца: - Не забуду, Вань. Не забуду. Меня прерывает тиканье часов из комнаты. Тик – сердце, так – съели, тик – звери. Но больно делает не этом, а мысль о том, что когда-то это тиканье сопровождало твоё тихое дыхание у моей щеки. И я была готова в одну секунду вынырнуть из больного бреда и податься навстречу к тебе. Но я этого не сделала.