14 февраля 20XX
Ваня всегда просыпался очень медленно. Сначала от сна его отвлекал какой-нибудь пустяк вроде затёкшей руки или слишком тёплого одеяло, под которым под утро ты весь начинаешь преть. Сквозь сон всегда трудно понять, что именно мешает дальше наслаждаться последними минутами отдыха, и избавиться от этой помехи. Потом медленно приходит понимание того, что может быть он уже проспал (а если Тихонов проснулся дома, а не в лаборатории значит, значит он точно проспал), и нужно бы посмотреть время. Сегодняшнее утро не стало исключением в процессе пробуждения за одним небольшим исключением. Ваня понял, что он практически не чувствует свою левую руку, а кисти так будто вообще и нет. Не изменяя своего распорядку пробуждения, он даже не стал разбираться, что именно доставляет ему такие неприятные ощущения и подумал о времени. Точнее о том, что он, конечно, снова опаздывает. Вот почему он не любил уходить на ночь домой. Ваня прислушался, чтобы услышать тиканье прикроватного будильника, но вместо этого услышал тихое сопение и… в секунду сопоставил это с тяжестью на руке. Это. Была. Таня. Шквал эмоций сразу обрушился на голову Тихонова, не оставив ему не единой возможности вынырнуть на поверхность. Он почувствовал лёгкий звон в голове, вспомнив каким потрясающим был Танин смех накануне, какими яркими были улицы Москвы, и даже небольшой напор, под которым сочилась кровь из ранки. Всё, абсолютно всё внушало ему ощущение неповторимости и невероятности прошедшего вечера. Всё, кроме него самого. Чем больше Тихонов чувствовал, что тонет в Белой, тем ничтожнее казалось ему его существо. Какую там тупую шутку он пошутил вчера? Сколько кубиков пресса насчитала у него на животе Белая (спойлер: минус один)? Сколько раз он зарекался перед ней остаться друзьями? Но Белая ведь всё это знала, так? И лежала сейчас рядом, осторожно прижимаясь к нему во сне. Или нет? Тихонов обратил внимание, что она задышала чуть чаще, не торопясь выдавать то, что она проснулась. «Что я должен ей сказать?» - сокрушался парень. Это было так странно – сокрушаться. Но сокрушаться не о совершённом, потому что всё в Ване ныло от желания находиться рядом с ней, а от невозможности оформить это в слова. Если бы он мог сказать ей всё то, чем был заполнен до самого края. Тем, что так и норовило вырваться. Ваня даже мелко задрожал от напряжения, и только прижал Белую ближе к себе: - Таня… Но она в один момент будто вся обмерла и тихо одёрнула его: - Ваня, отвернись, мне одеться надо. Он не поверил своим ушам: - Нет, Тань. - Да, - резко оборвала она и тоже, как Ваня почувствовал, мелко задрожала. Она всё ещё не поворачивалась к нему, и вообще не шевелилась. Ей было стыдно даже не секунду допустить мысль о том, что случилось вчера. И как так получилось, что она сама полезла к Тихонову? И какого чёрта ей могло вообще потребоваться рушить их дружбу и становиться его очередной… Ваня резко перевернул её на спину, и навис сверху, вынуждая посмотреть ему в глаза. Его поразили её слёзы, которые скатывались вниз по щекам, и её дрожащий подбородок. Но он не показал своего удивления. Он только вытер её влажную от слёз щёку тыльной стороны ладони, лёг рядом и притянул её к себе. Она затряслась, всхлипывая, а он гладил её плечо одной рукой, крепко прижимая к себе другой. Мягко прижался губами туда, где на щеке пролегала слёзная дорожка. Скоро она расслабленно откинула ему голову на плечо. - Теперь объясняй. Только не говори, что ты плакала из-за вчерашней разбитой вазочки. Тихонов ненавидел себя в этот момент за шутку, которая вырвалась совершенно неконтролируемо. Но он ничего не мог с собой поделать, это был защитный механизм. Сможет ли она когда-нибудь полюбить его таким? - Слушай, Тань. Рядом с тобой я живой, мне хочется, дышать, смеяться, улыбаться, помогать бедным, наказывать виновных, растить детей, садить деревья, строить дома, обнимать всех на свете. На самом деле, мне наплевать, что… лишь бы с тобой. Но он только тихо выдохнул ей в ключицу: - Я люблю тебя, Тань. Она вздрогнула . И не ответила. Не ответила через секунду, через три, пять… Она растерянно смотрела перед собой и совсем не понимала, что происходит. - Но мы же пообещали… У неё на губах крутились какие-то слова, которые на самом деле она вовсе не хотела говорить, но что именно ей хочется сказать, она тоже не знала. Она только понимала, что пожалела о слетевших с губ строчке сразу же. Тихонов кратко поцеловал её в ключицу и отстранился. А она вдруг так остро почувствовала холод. Ваня быстро натянул футболку, и на секунду замер, перебирая пальцами браслет на руке: - Ничего не было и не будет, да? Белая вздрогнула. Это так резко пронзило её. Но ведь они пообещали. Разве правильно нарушать обещания? - Да, - выдохнула она. Тихонов кинул на неё ещё один взгляд, быстро натянул штаны и сделал шаг назад. Потом ещё один. Посмотрел на неё и захлопнул дверь. Таня неожиданно для себя расплакалась.***
Тихонов стоял за дверью комнаты, и разрывался на части. Какого чёрта он сделал ей больно? Наверное, стоило понять, что если ты нужен человеку как друг, то это ещё не значит, что флирт и заигрывания, а особенно в пьяном состоянии, свидетельствуют о большем. О том, что стоит перестать ходить на свидания, и начинать трактовать их общение как чувства с её стороны. Он слушал, как она плачет за закрытой дверью, но понимал, что больше не имеет право её открывать. Он мог только слушать, как она просит о помощи, но не мог ей её оказать. Он был не тем. Он выдохнул и сделал шаг от двери. Прекратить делать ей больно и стать другом - шаг один. Поговорить с ней о случившемся - шаг два. Но всё это далеко не сегодня. Не в ближайшую неделю или месяц. Он наскоро обулся и окинул взглядом квартиру. Ему хотелось оставить что-то Тане, чтобы дать ей понять, что они всё ещё друзья. Он, не раздумывая, снял браслет с руки и положил на тумбочку в прихожей. Так лучше. Ваня тихо прикрыл входную дверь и вышел на улицу. Весеннее солнце приятно грело, но Москва больше не казалось прекрасной. Может быть не сегодня, но Ваня надеялся, что однажды она снова станет такой для них двоих.