Я вернусь...

      В первые несколько мгновений Гере хочется просто отойти в сторону и ничего не делать — в ауре бывшего друга уже начал полыхать алым тюльпан, раскрывая свои огненные лепестки с каждым мгновением все шире и шире. Уизли уже Меченый — впрочем, как и остальные маги на этой делянке.       И ей так невыносимо хочется увидеть, как цветок нальется багровой тьмой, пульсирующей и болезненной. Это будет уже не просто Метка фейри, нет. Если за огненный тюльпан в ауре любой фаэ заставит немыслимо страдать, то за подобное… Весь род Уизли, все, несущие этот знак, их родственники, друзья и знакомые — все они будут страдать и умирать тысячелетиями, без возможности прервать свои мучения. Это будет хуже, чем Ад, хуже всего, что может вообразить себе человеческий разум. Ведь даже смерть в конце концов не принесет им избавления. Их души будут вечными пленниками гнева фейри. И если за алую Метку еще можно заслужить прощение — с огромными усилиями и жертвами — то вот за тьму, окрасившую лепестки, прощения нет.       Потому что ведьма узнаёт символ, который рисуют самоуверенные маги на земле. Кажется, Уизли хотят снять печать Предателей Крови, и данный ритуал вполне может им в этом помочь. Но…       Это ритуальное изнасилование.       Именно это приводит Геру в себя. Как бы она ни желала жутких мучений рыжему предателю и его семейству, фейри тут ни при чем. И девушка обещала Лилейник помочь. Да и чем тогда она будет лучше этих… ублюдков, если просто отойдет в сторону? Как бы она ни желала мести, это того не стоило. Гермиона бы не хотела, чтобы пострадал невиновный. Тем более, она не сможет равнодушно смотреть на то, как этот грязный скот будет касаться белоснежного и безупречного тела фаэ, уродуя кожу отвратительными синяками. Не сможет остаться спокойной, слыша крики боли и видя искаженное лицо.       Не сможет. Она не такая. Несмотря ни на что — не такая. Да, в ней уже нет того милосердия и доброты, но это ничего не значит. Поэтому она загоняет поднявшую голову злобу в глубину своей души, не позволяя себе стать подобием тех, кого ненавидела всем сердцем.       Тихий, едва слышный щелчок пальцами, который смог расслышать только полубессознательный фейри, содрогаясь от этого звука всем телом. Не удивительно — магии в этом щелчке было очень много, и магии чуждой, холодной. Вся она сейчас пронзала тело мужчины, давая так необходимую тому сейчас силу. Она встречается взглядом с серебристыми сияющими глазами, и в тех вспыхивает жуткое пламя, темное и торжествующее. Тонкие губы чуть заметно шевелятся, и Гера разбирает произнесенную фразу.       «Спасибо, сестра».       А затем он расслабляется, буквально сжимаясь в комок. В одно мгновение вместо гордого, пусть и истощенного фаэ оказывается сломленное и испуганное создание. И маги обманываются этой иллюзией слабости, со смешками втаскивая не сопротивляющееся тело в круг за длинные волосы.       Гера скалится, наблюдая за представлением. Они дорого заплатят за свою наглость, фейри, пусть и пользующийся сейчас чужой силой, сути своей не утратил. И точно — стоило Рону с вполне определенным намерением склонится к мужчине, как тот мгновенно перестал прикидываться испуганным кроликом, с урчанием вгрызаясь в ключицу, буквально перекусывая кость пополам. Рыжий с воплем отскакивает в сторону, но фаэ это уже не волнует — отросшими когтями он буквально вспарывает грудину того, кто протащил его за волосы.       Но не убивает окончательно. Все раны, нанесенные магиком, хотя и серьезные, уже прижжены его магией. Фейри не хочет, чтобы его преследователи так легко отделались. Потому что, как Гера уже говорила, смерть — это избавление. Алый тюльпан, полыхающий в ауре магов, медленно расползается черными прожилками. Пусть это не та тьма, что хотела увидеть ведьма, но очень и очень близко к ней.       «А ведь фаэ их сейчас просто отпустит», — с веселым изумлением поняла девушка.       Конечно. Ведь сейчас он слишком слаб, слишком измучен, чтобы полноценно отомстить. Того, что есть, еще недостаточно, но Метка будет полыхать ярче любого маяка, притягивая всевозможные несчастья и страдания, буквально приглашая всех Ши поиграть. И вряд ли этот фейри ограничится только этим.       Маги между тем умудряются аппарировать, но девушка не питает иллюзий — им это позволили. Фейри тяжело прислоняется к дереву, с отвращением отплевываясь от черной крови. Гера этому ничуть не удивлена — отмеченную печатью Предателей жидкость можно было сравнить с навозом, причем в пользу последнего.       Она выскальзывает вперед — изломанная и хрупкая, тонкая, как первый осенний лед. В ее черных косах, длинных и немного спутанных, серебрятся паутинкой тонкие пряди. Девушка подходит ближе, и Каин не чувствует враждебности. — Я рада была помочь, — улыбается ведьма, и фейри с восхищением видит, как полыхают изумрудным огнем ее глаза. Именно ведьма, не волшебница, не магичка — ведьма. Так близкая к перерождению, он буквально слышит, как поет ее кровь, как начинает звенеть серебро в ее венах. Еще не фейри — уже не человек. Поэтому он без малейшего колебания снова произносит, опуская голову в благодарственном кивке: — Спасибо, сестра.       Его голос скрипит и скрежещет, но брюнетка даже не морщится, хотя многие, выглядевшие более сильно, в ужасе затыкали уши, стоило им услышать хоть звук, сорвавшийся с его губ. Слишком жутко, слишком больно, слишком иначе звучали слова в его исполнении. Даже среди фаэ. — Не нужно благодарить меня, если бы не Лилейник, я бы ничего не смогла сделать.       Каин отталкивается от кажущегося таким уютным дерева — ноги все еще слабо его держат — и легко смеется, зная, что звук несмазанных ворот будет звучать гораздо приятнее. Да что там — карканье вороны покажется пением соловья по сравнению с его смехом. — Но ты могла бы ничего не делать, а сделала. За это — спасибо.       Девушка хмурится несколько мгновений, а затем светлеет лицом. Удивительно, насколько легко она разобралась в логике фейри — и это тоже вызывает смех. Впрочем, тот почти мгновенно прекращается — слишком это больно сейчас. Ведьма мгновенно вскидывается и поджимает губы. В ее глазах вспыхивает что-то очень темное, мрачное, гневное. Она злится, но не дает ярости выхода, отчего та собирается вокруг нее ледяной стужей. — Эти ублюдки, — скалится она, до побелевших костяшек пальцев сжимая кулаки, — как они вообще посмели?       Ее голос стелется по земле, растекаясь в воздухе потревоженной змеей. Каин странно очарован этим голосом, этим искренним гневом, так схожим с его собственным. — Я приглашаю тебя в свой дом… брат, — с небольшой паузой произносит девушка, протягивая маленькую ладошку с белесыми коготками. — Не отказывайся, прошу, тебе нужно отдохнуть.       Очаровательная и наглая ведьма. Впрочем, он сам разрешил. Она прекрасно поняла его слова, его вывернутую наизнанку логику. Это тоже было прекрасным.

***

      Каин в той же мере очарователен, что и жуток. Он фейри, жестокое и прекрасное создание, так что это неудивительно. Гера рада принимать его в своем доме, фаэ, назвавшего ее сестрой. Шутка или правда — не столь важно, даже если это минутная прихоть. У девушки ведь никогда по сути дела не было семьи, так что она с радостью включается в эту странную, но увлекательную игру.       Правда, это невероятно смешит Лилейник, и через несколько дней Гера узнает, почему. Причина действительна забавна, но девушка только пожимает плечами. Старые обиды кажутся такими незначительными… Причина смеха древней химеры проста — именно кровь Каина дала силу роду Малфой когда-то. Из-за этого все представители этой семьи всегда светлые, почти белоснежные, однако до самого фейри им далеко. Интересный факт, который ее ничуть не тревожит.       Разница между фаэ и Малфоями такая же, как между драгоценным бриллиантом и куском угля. Основа одна, но различие и во внешнем виде, и в цене. И именно Малфои, по сути дела, виноваты в том, что Каина едва не поймали. Пусть косвенно, но… Все старые семьи имели своеобразную связь с тем, кто дал силу их роду. В некоторых случаях они могли даже позвать магика, прося о помощи.       Раньше маги, пусть и не дергали по сути дела основателя их рода по пустякам, все же приглашали Дивных в свой дом во время праздников, не стеснялись и не стыдились серебряной крови, певшей в их жилах. Наоборот, это было предметом гордости, волшебники всеми силами усиливали песню серебра, такие, как Гера, приблизившиеся к грани, были далеко не редкостью.       Сейчас же… Последний раз Каина звали почти две сотни лет назад. Поэтому, когда он услышал зов, то откликнулся почти сразу. Ведь просто так его потомки, ставшие слишком гордыми и высокомерными, не стали бы применять ритуал. И попал в ловушку.       Малфои, несмотря на все усилия, не смогли защитить семейные секреты, и Вызов попал в руки «светлых». Те сразу оценили, что получили, и решили воспользоваться этим. Мерзкие, отвратительные Предатели Крови! От одной только мысли о том, на что готовы были Уизли, Геру начинало тошнить. Вместо того, чтобы вымолить прощения у Магии справедливостью, честью и благородством они решили пойти легким путем.       Вот только кто сказал, что простой путь — верный? Да, всплеск магии, полученный в результате, смыл бы печать, дал бы силы искореженному ядру, но… Взятое силой нельзя считать своим. С чего они взяли, что магия обесчещенного и убитого фейри легко развеется? Да по сравнению с тем, что сотворит она, печать Предателей покажется незначительной песчинкой, каплей в море. Это доказывало грубость, невежественность, глупость, и даже злобу Уизли. А еще — неимоверную алчность.       И пусть Каин не был Покровителем, не был кем-то близким и дорогим, одна только мысль о Роне, посмевшем прикоснуться к магику, вызывала дикую злобу. Фаэ был прекрасной, пусть и жутковатой, сказкой, чем-то настолько… неприкосновенным, что для Геры были просто дикостью действия Уизли.       Она даже была обеспокоена этим — настолько ненормальной казалась эта ледяная, бурлящая жидким азотом, ярость. Но все беспокойство развеял один сон, где тихий и мягкий голос рассказывал ей сказки и истории. А после пробуждения осталось знание — она стала почти-фаэ, ночь и Луна скоро окончательно войдут в ее кровь, заставляя ту петь песнь серебра. Поэтому она и не может оставаться спокойной, поэтому так злится — ни один Дивный от подобной ситуации не будет спокойным, и девушка проявляет просто чудеса выдержки по сравнению с многими. Это ее успокаивает. Как и тихое порыкивание Вожака, который недовольно смотрит на уснувшую ведьму. — Ох, я знаю, что ты не подушка, не ворчи так на меня.       Пес в ответ насмешливо фыркает и толкает ее лобастой головой в сторону выхода. Мол, если выспалась, то нечего мне бока отлеживать, лучше сходи, прогуляйся. — Верно, сестра, долгий сон не приводит ни к чему хорошему, — Каин насмешливо улыбается и протягивает ей руку, которую она легко принимает.       Девушка с интересом смотрит на сплетенные пальцы, как и сам фаэ. Им обоим очень интересен этот странный контраст. Их кожа, хотя и очень похожая, все же белоснежна по-разному. У Каина — чистота и мягкость лепестков лилии, у Геры — колкое сияние льда и снега. И то, и другое — ослепительно, но такое непохожее. И вообще, сам фаэ состоит из мягких, плавных линий, завораживающих и изящных. Это тоже слепило, заставляя прикрыть глаза. Гера же, напротив, была ломкой и резкой, казалось, сплошь состоящей из углов, но вопреки этому, такой же режуще-прекрасной, как и фейри.       Поставить их рядом — и, несмотря на то, насколько они разные, любой скажет — одинаковые.