Как я стала мушкетёром Его Величества

      Соседняя комната, в которую занесли Атоса, была смежной с кабинетом, там хранились шпага, плащ и ордена Тревиля, которого Оливи теперь могла рассмотреть лучше. Капитан был человеком статным, хотя и невысоким, в его лице едва улавливались черты гасконца, хотя нос с горбинкой и волевой подбородок наталкивали на эту мысль, но всё же черты эти не были столь характерны и не бросались в глаза, как это было в случае с д’Артаньяном, от которого несло донкихотством за километр. При первом прочтении романа он совершенно не запомнился ей, а после она считала его своим врагом, но не теперь. Тревиль не выглядел человеком глупым, а потому служение королеве было осознанным поступком. Хотя, возможно, служил он королеве только потому, что на дух не переносил кардинала? В его резких речах против прелата это неоднократно проскальзывало.       Смертельно бледного Атоса уложили на диван, что стоял возле окна, и Оливи осмелилась приблизиться к нему быстрее лекаря, который готовил нужные настои на столике рядом. Эти действия девочки вызвали удивление у товарищей мушкетёра и негодование у капитана. — Кто вы и что забыли здесь, дерзкий невоспитанный юноша? — эти слова громом пронеслись по комнате, отчего Олив вздрогнула, но после возмутилась не меньше Тревиля. — А вам какое дело?! — Оливи подскочила, став в угрожающую позу. — Зная о ране господина Атоса, вы причинили ему столько боли! Здесь вы лишний — не я! — Прошипев это, девочка вновь опустилась на колени у изголовья больного. — Покиньте помещение, — это единственное, что произнёс тогда капитан, закипая от гнева дерзослова, который, ко всему прочему, служит в гвардейской роте.       Приказу повиновались Арамис с Портосом, но не тот, к кому это относилось. Она состоит в роте его зятя, а значит, косвенно служит ему, но сейчас подчиняться приказу самого капитана, видя состояние друга, Олив не желала. Оставалась надежда только на самого Атоса, который очнётся и объяснит Тревилю, что за невежество пришло в его кабинет вместе с ним.       Лекаря же, кажется, эти разборки ничуть не волновали, и он спокойно принялся за работу. Вначале снял старую повязку, буркнув что-то о неумелости прежнего врача мушкетёра, на что Олив горько усмехнулась, про себя заметив, что Гримо был бы удручён этими словами. Остановив кровь, которой Атос и так уже достаточно потерял, лекарь поднёс к носу раненого пузырёк с нюхательной солью, что здесь служила заменителем нашатырного спирта. — Он потерял много крови. Рана достаточно тяжёлая, шпага насквозь пронзила плечо, а потому на заживление нужно будет время. Я рекомендовал бы отдых и отпуск, — безучастно произнёс врач, отстраняясь от больного, принявшись искать нужную мазь среди множества баночек, стоящих на столике рядом. Про себя девочка отметила, что медицина в эти годы, хотя и примитивна, но действенна. Кажется, ещё древние египтяне подсказали рецепты многих настоев, что используют сейчас. — Мой дорогой Атос, я виноват перед вами, в порыве чувств я позабыл о вашей ране, — произнёс из угла капитан, на что раненый едва не подскочил с дивана, а Олив одобрительно улыбнулась. Военные — они как дети. Набедокурили, а всё равно жалко… — В этом нет вашей вины, капитан, — Атос хрипло произнёс это, но, увидев, что в комнате посторонние, замолчал, послав в сторону юноши строгий взгляд, в котором читался укор. Не следовало ей заходить сюда, она посторонняя. — Об отпуске мы поговорим позже, а сейчас я должен вернуться к своим обязанностям, — Тревиль покинул комнату, вернувшись в кабинет, где уже было шумно и столпилось много народу.       Шум этот был услышан в смежной комнате, и даже можно было различить некоторые слова, а именно — проклятия, сыпавшиеся в адрес многоуважаемого господина кардинала и всех его гвардейцев. Атос, который давно заметил, что его слабость была видна всем, находился в дурном расположении духа, и состояние это усугублялось присутствием в этой комнате Оливье, который должен был остаться в приёмной и появиться по знаку. Сейчас же, вызвав негодование Тревиля, молодой человек мало чего сможет добиться в этом полку, даже если Атос посодействует его зачислению.       Оливи сама хорошо понимала, что вызвала гнев двух уважаемых и честных дворян, в числе которых находился граф де Ла Фер, и от этого девочке становилось только хуже. Она не могла остаться ждать его в кабинете — это было равносильно предательству, к тому же она уже вызвала интерес гасконца, что её напугало и заставило без раздумий броситься вслед за мушкетёром. И как теперь возвращать его расположение и извиняться перед Тревилем, она не знала и корила себя в этом. Оставалось сейчас только ждать, когда лекарь закончит возиться с перевязкой, и после оправдываться. — Возвращайтесь домой, отлежитесь и не в коем случае не перенапрягайтесь! Ваше плечо может дать о себе знать от любой физической нагрузки! — наставление лекаря было принято во внимание, но позже будет пропущено мимо ушей. — Благодарю вас, — захватив с собой шпагу и плащ, Атос вышел из комнаты через выход, имевшийся в ней, про который знали немногие. Олив безвольно поплелась за ним, ощущая на себе строгий взгляд. — Похоже, вы возомнили себя по меньшей мере королём, раз позволяете себе врываться в кабинет и хамить нашему капитану! — от голоса графа девочка вздрогнула, потупившись в землю, продолжая семенить за ним. — Но вы не слышали… — Вы считаете меня глупцом? — Нет… И в мыслях не было… — Вот что, юноша, — пройдя узкий коридор, соединяющий кабинет ещё с двумя помещениями, они вышли на улицу с противоположной стороны от парадной лестницы, по которой поднимались по меньшей мере полчаса назад, — вы повели себя отвратительно, но я не стану вам читать мораль, вашим воспитанием должен заниматься отец — не я. Благородный поступок, что совершили вы вчера, был очернён вашим поведением сегодня. Я разочарован.       Олив не видела лица графа, его скрыла шляпа, но отчего-то ей показалось, что слова его полностью противоречат взгляду, который разглядеть она сейчас не могла. Выслушав его речь до конца и не имея возможность схватиться за спасательную соломинку — его взгляд, девочка спокойно отошла от друга на пару шагов, взглянув вдаль, словно там, за горизонтом, было нечто, за что она могла схватиться, чтобы не утонуть сейчас в своих мрачных мыслях. — Мсье, вы правильно подметили, я совершенно неучтив со старшими, есть на это причины. В словах ваших я уличил упрёк, и он также обоснован. Но сударь, в помыслах моих, в моих словах, не было и тени сомнения или презрения к вам и капитану. Простите, что так вышло сегодня… — с этими словами Олив сорвалась с места и побежала прочь, не в силах более скрывать свои эмоции.       В тонкой и ранимой душе затаилась обида на этого странного человека, но этого она не хотела показывать при нём. Она не хотела, чтобы Атос считал её слабой и недостойной, а так сегодня, собственно, и вышло. Она не оправдала его ожиданий, была груба с капитаном, нарушила этикет, доверилась, расслабилась. В общем, поступила наивно и необдуманно и теперь корит себя за это. Ведь их отношения только начали налаживаться, а Оливи только этого и хотела. Хотела стать для него другом, хотела назвать его своим наставником, хотела слишком многого, а потому поспешила.       А, возможно, они и не были толком даже знакомы, чтобы доверять друг другу, а она решила, что это не так. Решила, что переживания Атоса, описанные Дюма, она понимает достаточно хорошо, чтобы понять живого человека, сходу приблизиться к нему и стать чем-то большим, нежели простым мальчишкой, которому он внезапно оказался должен.       Мысли путались, но со временем Олив успокаивалась, и теперь сменила бег быстрыми шагами, а после и вовсе остановилась, осматривая улицу, на которую забрела в порыве чувств. Здесь она ещё не бывала, но не могла же забежать тогда так далеко, чтобы совсем заблудиться? Придётся возвращаться назад, главное, чтобы она сейчас не встретилась с графом. Смотреть после такого в его глаза будут невыносимо.       Выйдя на перекрёсток, где за углом одного из домов сверкнули голубые плащи мушкетёров, девочка столкнулась с д’Артаньяном, смотрящим вслед уходящему мушкетёру. С ним встречаться ей хотелось ещё меньше, нежели с графом, но бежать теперь было некуда, гасконец заметил её и с довольной ухмылкой подошёл, сделав шутливый поклон. — Мадемуазель, вы, верно, заблудились, с вашего позволения, я покажу вам дорогу.       Щёки Оливи обагрились, но этот румянец не имел ничего общего со смущением. Её охватил гнев, что выдала угрожающая поза. Девочка схватилась за эфес шпаги, сделав несколько уверенных шагов в сторону юноши. — Сударь, вы напрашиваетесь на дуэль, указывая на моё сходство с дамой. Но я, пожалуй, сочту это за неумелый комплимент деревенщины, который ещё не знаком с этикетом и городом, — хмыкнула Олив, поджав губы. Лицо противника было невозможно описать словами. Вначале он, как и Оливи, сделался багровым, а после и вовсе стал фиолетовым. — Тысяча чертей! Вы возомнили себя настолько смелым, что смеете насмехаться надо мной! — прошипел будущий мушкетёр, с угрозой взглянув на девушку. — В таком случае нам ничего не остаётся, кроме как назначить время и место нашего свидания. — Здесь и сейчас! — нетерпеливо произнёс д’Артаньян, в ответ получив отрицательное качание головой. — Невозможно. Нас ждёт Бастилия, а не решение конфликта. Как вам нравится предложение встретиться возле монастыря Дешо? — Отлично, я как раз направляюсь туда. — Пойдёмте вместе, — Оливи тяжело вздохнула, и этот жест тщеславный гасконец счёл за боязнь, на деле же всё объяснялось просто. Там будет Атос и встреча с гвардейцами, а потому убить она д’Артаньяна не сможет. По крайней мере, сегодня. — Вам придётся ждать свой очереди, — гасконец хмыкнул, отметив, что им не суждено сегодня драться. Если его не убьёт Атос, а Портоса он сможет обхитрить, то его наверняка прикончит Арамис, хотя всё возможно! — Ничего. Я готов ждать ради того, чтобы проучить такого невежду, как вы!