Как я стала мушкетёром Его Величества

      Утро было для Оливи сравнимо с ежедневной пыткой, усиленной нагрузками, к которым её организм ещё не привык, каждодневной борьбой со своим внутренним «я» и совестью, твердившими что-то об обмане и вселенской расплате. Пускай о том, в каком котле она будет вариться после смерти, было рано задумываться, но всё-таки перед собой и особенно перед Атосом было стыдно. Вчера было так неловко поддерживать беседу связанную с женским полом, а потом и шутка гасконца… А ещё и невинный человек, которого она ранила…       Вообще она и не думала, что будет так страшно. Страшно убивать. На войне это обычное дело, и солдат считают сотнями, а то и тысячами. Ставят памятники, приносят цветы на могилу, слушают скорбные речи глав государства, ходят на парады. Об убитых помнят, но никто во время праздника и не задумывается, как страшна война, смерть, убийство. Словно чёрная тягучая тьма охватывает все внутренности, сжирает тебя изнутри. На лбу выступает пот, а внутри, в душе, липкий страх.       Смерть, вот какова смерть, и здесь своей жизнью играют так глупо, оставляют её на дуэлях. Пустяковое казалось бы дело — оскорбление. В её веке каждый незнакомец с плохим настроением может накричать, а то и задеть за живое, но всё это сходит им с рук. А здесь… Разве заслуживает этот человек смерти? Нет. Определённо нет. Никто из нас её не заслуживает.       Эти вчерашние приключения ели её изнутри, к ним же добавилось ещё и похмелье, пришедшее после трёх добрых стаканов вина. Арамис действительно её спаивал, но тогда и отказываться было как-то неловко, и товарищи бы не поняли этого отказа. А ведь она не умеет пить, и потому сегодня втройне плохо. Хоть посылай к Дезэссару и проси об отпуске. — Дезэссару… Дьявол! — Оливи вскочила с кровати, принявшись судорожно одеваться, сваливая всё на своём пути, чем подняла переполох в доме. — Госпожа! Неужели Нечистый Вас мучит, что вы поднялись в такую рань! — Николь! Дежурство! Я забыла про дежурство! — только и могла выкрикивать Олив, хватаясь то за шпагу, то за голову.       Вчера она действительно забыла о ночном дежурстве и вместо этого пошла в трактир со своими друзьями, отмечать победу. Это было дезертирством в чистом виде и каралось худшим, что сейчас могло настигнуть её, а именно — исключением из роты.       От бессилия и собственной глупости девочка опустилась на пол, находясь одной ногой в штанине, одной рукой в камзоле, и тихо заплакала, хватаясь за свою одежду. Это первые слёзы госпожи за всё время, что Николь служила у неё. За весь этот год она ни разу не видела, чтобы её госпожа плакала. Даже когда было совсем тяжело от занятий, когда их покинула благосклонность Шеврез, когда они сводили концы с концами, девочка ни разу не заплакала тогда. А сейчас рыдает практически навзрыд от того, что пропустила дежурство. — Госпожа… Но ведь вас ещё не уволили, зачем же так убиваться? — Николь с испуга даже не сразу сообразила зажечь свет в комнате, где было сейчас темно. Но не потому, что на улице была ещё ночь, нет. Шторы в комнате были задёрнуты, а на улице сегодня было достаточно пасмурно, от чего и в комнату попадал лишь тусклый луч, пробившийся сквозь занавески. — Теперь меня точно отчислят, Николь! Теперь всему конец! Всему!       В этот момент в дверь постучали, и туда заглянул мальчишка лет семи, сынишка хозяйки, что сегодня наведалась в квартиру, которую сдавала, за ежемесячной платой. — Там мсье с воооот такими усами и воооот такой шпагой вас спрашивает, — проговорил, смеясь, ребёнок. — Дурень! Имя его назови! — не выдержала Николь, которая сейчас разрывалась между истерикой хозяйки и гостем. — Атосом себя величает! — Атос?! — Оливи подскочила, но тут же полетела вниз, проехавшись лицом по полу, перецепившись через не до конца надетые штаны. — Передай ему, что я скоро спущусь, — проговорила Олив, наконец поднявшись и кинув мальчику медную монету, найденную на ощупь в кармане камзола. — Ты ничего не видел. — Я оглох и ослеп! — с этими словами малыш закрыл дверь и быстро побежал вниз, к гостю. — Николь, помоги мне одеться и из комнаты сегодня ни ногой. — Как прикажете, госпожа, — служанка засуетилась над одеждой и тёплой водой для умывания, пока её хозяйка обреченно опустилась на стул, вытирая рукавом рубахи слёзы. — Скажите только, что это за Атос? Я уже где-то слышала его имя… — Мой друг…       На этой угрюмой ноте расспросы были прерваны на какое-то время, и служанка молча принялась одевать госпожу в другой её, ещё не порванный костюм, с тихими вздохами смотря на синюю ткань камзола и остатки штанов, которые лежали на полу комнаты, напоминая об истерике её госпожи. Вот до чего странная у неё попалась хозяйка. Такая холодная, строгая на вид, а в душе сущий ребёнок, готовый плакать из-за такого пустяка. Сколько военных прогуливают службу и ничего — всё им сходит с рук. И её госпоже тоже сойдёт, чем она хуже других? Вскоре Оливи была готова, но надевать сегодня гвардейский плащ она не стала. Её уже непременно отчислили, а потому она не имела права носить форму.       На первом этаже, который Олив не занимала и который хозяйка распределила под свою приёмную, за столом сидел Атос и выжидающе слушал рассказы молодой вдовы о её нелегкой жизни, с достоинством выносил все её попытки его задобрить или соблазнить. Такую картину Оливи могла наблюдать практически вечность. Хмурый и недовольный болтовнёй мушкетёр вежливо отвергает предложенное в сотый раз вино и пренебрежительно рассматривает платочки, вышитые мадам. — Вы здесь, наконец-то! — завидев Оливи на лестнице, Атос поднялся и поспешил к другу, который сейчас спасал его от утомительной беседы с женщиной. — Почему вы не пришли на место встречи? Мы были обеспокоены вашим исчезновением.       Атос казался весьма недовольным выходкой мальчишки, но прощал ему это, списывая на возраст и незнание того, что друзей, ждущих его в таверне, следует предупреждать о своем исчезновении. Хотя и незнание этого приводило его в ступор, заставляя думать о плохих манерах юноши. Отец должен был научить его хоть этому, чёрт возьми! Но мысль была оборвана воспоминанием. Слова, сказанные в порыве чувств, напомнили ему о таинственности, коей был окутан Оливье. Ей-богу, ещё немного, и он сам наведёт справки о его семье. И вновь этим докажет, что подозревает его в чём-то. — Простите, я проспал… — Оливи почувствовала себя очень неуютно под строгим взглядом мушкетёра. Ей вспомнились уроки математики, только вот взгляд учительницы не так сильно пугал. — Проспали? — Атос, казалось, сейчас выйдет из себя и повесит Оливи не хуже своей первой жены. Только вот Оливи воскресить уже никто не сможет. — Я вчера слишком много выпил и сегодня не смог вовремя подняться с постели, простите… — Вот в чём дело… Вы не умеете пить, юноша, — лицо графа приняло доброжелательный вид, и Оливи облегчённо выдохнула, заметив это.       И действительно, Оливье же ещё совсем ребёнок. Не умеет толком пить, а ведь Арамис умудрился вчера влить в него едва ли не целую бутылку доброго бургундского. Атос совсем забыл об этом и сейчас, вспомнив своё первое знакомство с креплёным вином, изменился в лице, снова вернув своё былое спокойствие и некую отрешенность. — Меня ещё ждут в «Сосновой Шишке»? — Нет, мы уже позавтракали без вас. А сейчас же мы отправляемся к господину де Тревилю. Он также вызвал вас к себе. — Правда?! — Оливи не могла поверить своим ушам и засветилась, услышав это, что вызвало снисходительную улыбку её спутника. — Да, но подробнее позже.       Дальнейшая прогулка проходила в полном молчании. Атос более не опирался на её руку, просто следовал рядом, погружённый в своё обыкновенное раздумие. Казалось бы, Оливи тоже есть сейчас над чем подумать, Тревиль вызвал её, а значит там будет и её капитан, господин Дезэссар. Они будут ругать её? Нет, в этом нет смысла, её просто тихо отчислили, скандалы тут не к чему, гвардейский полк не настолько элитен, как мушкетёрский, но без позора тут тоже не обойтись. Она пробыла гвардейцем два дня и за это время уже успела вылететь, позор и только.       Но мысли эти Оливи сейчас не особо волновали, карьера, будущее, всё это отходило на второй план, когда рядом находился Атос. Оливи питала к этому человеку почти что восхищение и потому рядом с ним могла думать только о его здоровье и благополучии. И то и другое, к слову, было не в самом лучшем состоянии сейчас. Скоро лето, а потому вина в его доме станет больше, да и рана… — Вчера во время драки вам стало хуже. — Вы опять за своё? — с раздражением поинтересовался мушкетёр. Такая забота о нём трогала, но упоминание о ране и вчерашней слабости задевало его честь, а потому он не был настроен говорить об этом. — И вовсе нет! Вам плохо, и я не собираюсь молчать, даже если вы прогоните меня или отругаете! — Вот как? — такой напор вызвал на лице графа удивление. — Вам лучше? Бальзам д’Артаньяна помог? — Оливи с надеждой взглянула в синие глаза, переводя взгляд с лица на рану и наоборот. Атос всё ещё был бледен, но крови на его плаще сегодня не было. — Бальзам? — удивление Атоса выросло и теперь переросло в подозрение. — Да, бальзам, который вам предложил д’Артаньян. — Я не понимаю, о каком бальзаме идёт речь. Вчера шевалье не упоминал ничего о бальзамах, вы, должно быть, что-то напутали. — Да? — Олив нахмурилась, припоминая вчерашний разговор между мушкетёрами и действительно не находя в нём слов о чудодейственном бальзаме матушки. О возможном отложении дуэли в разговоре тоже речи не заходило. Вспомнив книгу, она нахмурилась ещё больше. Она уже изменила своим появлением диалог, а значит, в дальнейшем сможет повлиять на сюжет? — Простите, я действительно всё перепутал… — Тогда закроем эту тему, — Атос, сам того не зная, пришёл ребёнку на помощь. Как оправдываться в этой ситуации, Оливи не знала, а потому была рада тому, что разговор оборвался. Тем более, они уже подошли к дому капитана.       В кабинете, помимо самого Тревиля и его зятя уже присутствовали Портос с Арамисом, стоящие в углу и, конечно, гасконец, занимающий самую невыгодную позицию, а именно — центр кабинета. Атоса и Оливье объявили, они зашли в ловушку последними, и клетка с тиграми захлопнулась. Капитан казался крайне недовольным, он мерил шагами кабинет и бросал хищные взгляды на его лучших людей. Оливи же досталось от Дезэссара, на лице молодого военного была изображена гримаса, совмещающая в себе негодование, разочарование и отчего-то гордость. Всё это так не вязалось, казалось странным…       Тревиль недоволен, это и так понятно, но отчего? Не его ли мушкетёры уделали вчера лучших гвардейцев господина кардинала? Он должен быть рад и горд за своих подчинённых, а на деле же сейчас метает молнии и готовится к выговору. Ну, если не учитывать книгу, повод для злости у него имеется, и весомый. Его люди нарушили запрет короля, за такое и головы лишить могут. Только вот верить книге или истории, Оливи ещё не определилась, а потому готовилась к худшему. — Вчера возле монастыря Дешо вы устроили дуэль, это так, господа? — пробасил капитан, наконец остановившись, принимая угрожающий вид. — Вы правы, сударь, — спокойно ответил Атос, вышедший вперёд. — И гвардейцы, проходившие мимо, были вынуждены вас арестовать, но закону вы не подчинились и затеяли драку, так?! — Всё верно. — Король в бешенстве! Сегодня утром меня вызвали к нему и преподнесли эту историю под весьма кислым соусом. Ришелье тоже был там, и знаете, что он сказал?! — в нетерпении Тревиль опустился в кресло, стукнув кулаком по столу. — Нет, командир. — Что мои головорезы лишают его лучших бойцов! И мне следовало бы вас похвалить, если бы не причина вашей стычки. Дуэль! И где?! Монастырь — святое место! Вы разочаровали меня, господа, — капитан произнёс это замогильным голосом, но продолжал. — Завтра король ждёт всех участников этой стычки у себя, чтобы решить их судьбу. И покрывать вас в этот раз я не буду! Чёрта с два! — Тревиль вновь вскочил с места в порыве гнева, но тут же опустился вновь. — Говорите, Дезэссар. — В этой стычке участвовали не только мушкетёры вашего полка, но и мой гвардеец, который не явился на службу, видимо, по этой причине, — Оливи покраснела, вспыхнув стыдливым румянцем. — Также на месте был замечен юноша, прибывший с юга. Это вы ранили де Жюссака? — Я, сударь, — горделиво ответил д’Артаньян, подняв голову. — Жаль, правда, что не убил. — Молчите! Хвастун! — рявкнул Тревиль, смиряя взглядом дерзкого юношу. — Ваши оправдания? — У нас нет оправданий, — вновь заговорил Атос, переглядываясь с Портосом и Арамисом. — Мы готовы понести наказание Его Величества. — Но перед этим, — в разговор вмешался Арамис, — мне хотелось бы добавить, что если бы не эти храбрые юноши, — он указал на Оливи с д’Артаньяном, — мы не имели бы чести сейчас предстать перед вами, капитан. — Будете говорить это завтра королю, не мне. Ему решать, кого из вас повесить, а кого отправить в Бастилию. А я подамся в аббаты, ей-богу! Разговор окончен, господа, — устало произнёс капитан, отпуская подчинённых взмахом руки. Мушкетёры поклонились и направились к выходу. — Гроссо, останьтесь. Я ещё не отругал вас как следует, — с улыбкой произнёс Дезессар, на что Оливи оставалось лишь покорно замереть в дверях и вернуться в кабинет, ожидая тем самого худшего.       Она знала, чего ожидать, ещё утром она поняла, что её вчерашняя неосторожность может дать весьма пагубные плоды. Прогул или дезертирство, конечно, каралось, и ей нужно было помнить об этом вчера, а сегодня чего уже горевать? Всё решено, правда, лукавство в глазах Дезессара вгоняет в ступор. Чему он так рад? Избавлению от юнца, который поступил к нему на службу благодаря связям, или же есть другая причина?.. — Я к вашим услугам, — Оливи вновь поклонилась, уже не поднимая головы, со страхом ожидая приговора. — Это и есть ваш де Гроссо? — напряжённо произнёс Тревиль, вновь поднявшись с кресла. — Он. И я смею заметить, что его дерзость равна храбрости. Вы и сами успели это заметить. — Мальчишка! Хотя он и пришёл тогда в компании Атоса, который, смею заметить, хорошо разбирается в людях, но это не покрывает его проступок! — Но он дрался наравне с вашими людьми, так почему бы ему не стать одним из них? — учтиво заметил зять, на что получил ещё более грозный взгляд. — Я не беру к себе проходимцев. — Это так, но без него вашим людям пришлось бы туго. Дайте ему шанс, и он, я уверен, ещё покажет себя.       Пока капитан рычал, топал ногами и всячески выказывал своё раздражение, Оливи начала улавливать скрытый смысл этого разговора. Дезэссару не к чему выгораживать её перед капитаном, ему незачем упрашивать его взять её в мушкетёры. Да, она была на дуэли вместе с другими, но разве это подвиг? Здесь что-то не так. — Если его завтра не казнят, я подумаю над вашим предложением, — наконец процедил Тревиль, делая знак всем присутствующим в кабинете удалиться.       Оливи вернулась в приёмную первой, за ней вышел Дезэссар, который с довольным видом приблизился к ней, положив руку на плечо. — Я всё ещё гвардеец? — Да. — Почему? — На всё воля божья… — с этими словами командир удалился, оставив Оливи в полном недоумении. Ей оставалось лишь покинуть дом, размышляя о причине этого поступка, но мысли её были прерваны громким окликом: — Гроссо! Вы и впрямь припозднились. Я уже вас здесь полдня жду! Свободны ли вы, наконец?!