Как я стала мушкетёром Его Величества

      Дорога до улицы Феру далее проходила в полном молчании, что Оливи, несомненно, напрягало. За этот год она уже начала порядком забывать, что там должно случиться в книге, какие события за чем идут, и потому сейчас не могла сказать точно, в какую передрягу попали эти четверо, когда возвращались домой. К слову, почему они не подождали её, почему оставили одну, что стало прекрасной возможностью для шпионов, она не знала и предпочла промолчать, полагая, что этим она разрушит только зародившуюся дружбу.       Уже темнело, и потому многие военные возвращались с дежурства или только заступали на него. Несколько раз им приходилось останавливаться и здороваться с небольшими группами мушкетёров, которые не прочь были бы пойти в таверну, но у друзей были свои планы на этот счёт, а именно — им не терпелось узнать, в какую передрягу встрял Оливье, а потому они вежливо отказывались и продолжали путь.       Д’Артаньян казался весьма весёлым и шёл, насвистывая какую-то гасконскую песенку, мотивов которой Оливи не знала, но догадывалась о том, что это связано с его любовными похождениями. Её проницательный друг был человеком тщеславным и хитрым, а потому счастье ему приносили деньги, слава и женщины. Пока встреча у короля не состоялась, первые два пункта у него отсутствовали, но Констанция вполне могла встретить нового жильца, правда она сейчас, кажется, должна быть в руках Ришелье? Или нет? Оливи окончательно запуталась в этом.       Портос был самым храбрым и добрым из всех её друзей, он больше всего заботился о ней, по крайней мере, сама Олив так считала, не зная о мыслях и поступках Атоса, который желал часто оставаться в тени. Итак, Портос, вопреки его обычной разговорчивости, молчал, то и дело поглядывая куда-то вбок. Видимо, его мысли тоже занимала женщина. Женщина, чьё имя Оливи знала, но Портос никогда не посмеет его раскрыть. По крайней мере, до свадьбы.       Будущий аббат был фигурой загадочной и тёмной, д’Артаньян верно угадал это в нём ещё в первую их встречу. Арамис не любил говорить о себе, Арамис никогда не говорил о своих похождениях и прошлом, он был окутан интригами и тайнами. Но сейчас на его бледном худом лице отчётливо виднелась тонкая беглая улыбка. До Фронды далеко, а его богословы едва ли приносили счастье в его жизнь. Значит, можно сделать вывод — Шеврез снова вернулась в Париж.       А Атос… Его мысли было невозможно угадать. Его лицо было бледным, но очень красивым. Он казался тогда для девочки идеалом мужчины, и все его грехи, о которых она несомненно знала, но предпочитала забывать, казались такими незначительными и даже правильными. Ну, а чего эта миледи? Сама виновата! Оливи бы тоже её повесила. Наверное… Она не знала, как поступила бы в его ситуации, но считала поступок самого Атоса правильным. Короче говоря, по Атосу нельзя было сказать, что творится в его голове и кто занимает его мысли. Оливи бы очень удивилась, что в тот вечер Атос тоже думал о женщине.       Он думал о ней. Об этом маленьком ребёнке, который в свои годы был отправлен семьёй в гвардейский полк. Конечно, граф сам начал свою военную практику в пятнадцать лет, но это был он. А Оливье в свои пятнадцать казался ещё совсем ребёнком. Низкий, худой, миловидный мальчишка, который хорошо владеет шпагой, но руки его дрожат во время удара. Он не привык убивать… Атос мог бы подумать, что этот мальчик является на деле дамой, если бы не знал, что вряд ли найдётся сумасшедшая, которая захочет становится военным. В общем, граф испытывал, как мы уже говорили, к ребёнку двоякие чувства.       С одной стороны, оно и понятно, он был для него наставником, который считал своим долгом помочь младшему товарищу и даже обучить таким простым вещам, которым должен обучать отец. К слову, Атос был уверен, что Оливье не знал отцовской руки, уж слишком нежным был его характер. Он беспокоился о ребёнке, как беспокоился бы отец. И в то же время его не покидало дурное предчувствие, хотя его в последние дни он пытался отгонять.       Двери дома отворил Гримо и, повинуясь знаку господина, исчез в глубине дома, скрываясь в своей каморке. Конечно, Гримо всё прекрасно мог слышать из своего убежища и был посвящён во все тайны своего господина, но вряд ли бы он их выдал даже под гнётом инквизиции и пыток. Гримо очень любил своего хозяина и предпочитал не лезть в его дела. К слову, если бы этот человек был более разговорчив, мы смогли бы узнать многое о жизни его хозяина и его прошлом. Но увы, общаться с ним умели лишь два человека — Атос и д’Артаньян. — Итак, — начал Портос, наконец заговорив. Это на него было больше похоже, ведь молчаливый и грустный Портос — редкость. Но редкость эта возникала всё чаще, когда мсье Кокнар возвращался домой. — Итак, — повторил он, сев за стол, — что с вами стряслось, Оливье? — Я… — Оливи улыбнулась предложенному Атосом вину и заговорила теперь смелее. — Я предпочел бы вначале услышать, что произошло с вами и чем так доволен д’Артаньян. И почему, к слову, вы не дождались меня возле дома господина де Тревиля. — Вот что вас беспокоило весь этот путь, Оливье? — произнес Арамис, поправляя усы. — Вы наблюдали за мной? — Я лишь заметил, что вы чем-то обеспокоены, — аббат пожал плечами. — Вы в самом деле полагали, что мы смогли бы вас оставить по своей воле? — Атос взглянул на юношу, недовольно качая головой. — Я… Я не знаю… — Так вот, друг мой, нас поджидали неприятности в виде гвардейцев кардинала, с которыми у нас произошла небольшая ссора, — объяснил Атос. — Вы ранены?! — Нет, как видите, мы все целы. — Чего не скажешь о гвардейцах! — захохотал Портос, выпив стакан вина и ударив по столу кулаком. — Видели ли вы, как убегают эти кардинальские курицы?! — Портос! Хватит сотрясать стол! — Арамис поднялся и показательно отсел от гиганта, опустившись рядом с Атосом. — Подумаешь, какое несчастье! — пожал он в ответ плечами. — А д’Артаньян? — Оливи с улыбкой наблюдала эти вечные разборки между силой и красотой, олицетворением которых были Портос с Арамисом. — У меня другая история… И чёрт меня возьми, теперь я в ужаснейшем положении, друзья мои. — Что такое? — А вот что! — гасконец поднялся, принявшись мерить комнату шагами. — Вчера, после нашей победы и её празднования, — прошу обратить на это внимание, это очень важно — я вернулся домой и решил подняться в свою комнату через главный вход. И что я видел? Невинная девушка попала в беду, прямо посреди гостиной галантерейщика, её схватили мерзавцы в красных плащах. Я, конечно, помог ей! И вспомните, что я говорил вначале, так как я был мертвецки пьян, не смог толком познакомиться с ней. Лишь узнать имя. До чего доводит вино, тысяча проклятий! — Вы поступили благородно даже будучи в таком состоянии, это достойно уважения, — заметил Атос, посмеиваясь в усы. — Констанция Бонасье… — невольно прошептала Оливи, но опомнившись, быстро заговорила: — Я просто был там и видел эту девушку, ничего такого! — Там? — глаза д’Артаньяна хищно блеснули. — Я проходил лавку Бонасье когда-то и видел там её… — Берегитесь, Оливье, кажется, д’Артаньян уже влюблён в эту милашку, — Портос одобрительно кивнул. — Ещё бы! Вы видели её, Оливье, она прекрасна! Но я закончил, — гасконец вернулся на своё место, толкнув локтём девушку в бок. — Говорите. — Мне, право, нечего сказать. Разве что… Я виделся со шпионами Его Высокопреосвященства и могу уверить вас, господа, это прекрасные люди, раз оставили меня в живых…       Арамис поперхнулся на словах о шпионах, Портос вскочил, а Атос, преодолев расстояние в несколько метров, оказался рядом с Оливье и сжал его плечо. — Почему вы не сказали об этом сразу? Молодой человек, вы слишком легкомысленно относитесь к этим людям! И к своей жизни в том числе! — строго заговорил граф. В голубых глазах появились молнии, отчего Оливи вздрогнула и едва не отшатнулась от него. — Простите… Простите, я не хотел… — Зачем вы понадобились ему, Оливье? — вопрос последовал от Арамиса, который сейчас был относительно спокоен. — Я не знаю… правда… Но всё уже хорошо! Они сказали, что я ему неинтересен… — Нет, Оливье, вы ошибаетесь. Ничего хорошего в этом нет, — Атос отстранился и поднялся с места, находясь в напряжении. Это выдавали его резкие действия и стальной голос. — Итак, дело принимает интересный оборот, — подвёл черту гасконец. — Вы, случаем, сами не шпион? А, Оливье? — Не шутите так, д’Артаньян, — Атос сказал это тоном, не знающим возражений. — Что они требовали от вас? — Ничего. Они сказали, что я слишком привлекаю внимание, но я показался им наивным, и меня отпустили, — Оливи опустила голову, робея под взглядами друзей. — Атос, не горячитесь. Я уверен, что завтра кардинал лично будет присутствовать при подписании королём смертного приговора для нас, поэтому завтра мы всё и узнаем. — Вы правы, Арамис, — Атос остыл и облегчённо кивнул, вновь опустившись за стол. — Вот так дела… — тяжёлый вздох Портоса закончил этот дружеский вечер.       На улице Дю Фур, что находилась ближе к Сене, а, соответственно, и к Лувру, жила Оливи. Там, как мы упоминали раньше, она занимала верхние комнаты одного из домов, стоящих друг к другу так близко, что сложно было отличить: сплошное ли это громадное строение или несколько, собранных воедино. К слову, такую архитектуру имели все здания Парижа. Итак, улица эта была расположена рядом с Феру, в десяти минутах ходьбы быстрым шагом.       Оливи спокойно могла дойти домой сама и теперь, когда её оставили в покое, — Рошфор сам сообщил об этом — она не боялась теней, окружавших её со всех сторон, но Атос настоял на ином. Он сам решил проводить друга до двери его дома и возражения, с его твёрдой подачи, никогда не возникали. И Оливи была вынуждена согласиться.       Вообще она слабо понимала, что происходило с графом, который был показательно холоден с ней во время их ночной прогулки до её дома и так настойчив тогда, в его квартире. Он был сплошным противоречием в её глазах теперь, но это не мешало её сердцу биться быстрее от того, что он провожает её домой. Сам! Она ведь даже не напрашивалась, хотя, безусловно, очень хотелось.       И всё-таки, она слабо понимала его поступки теперь. Ну хорошо, холод и отрешённость от всего земного были свойственны и книжному Атосу, но чтобы он провожал домой женщину!.. Ах да, он всё ещё уверен, что она юноша. Но тоже совсем не ясно, зачем бы он провожал домой даже мужчину. Насколько Оливи помнила, он был так ласков только с д’Артаньяном, а сейчас немножко этой ласки перепало и ей. И боже мой, как она счастлива теперь! Просто идти рядом с этим человеком, который, кажется, совсем не ненавидит её. — Как ваша рана? — спросила она тихо, чтобы хоть как-то скрасить это тягостное молчание. — Вы спрашивали об этом утром. С того момента ничего не поменялось, — было ей хмурым ответом. — Вы снова дрались! — Это вас волновать не должно. — Как скажете, — до чего упёртый! До чего невозможный! И всё-таки он не злится. Кажется… — Почему вы не сказали о преследовании сразу? — Атос остановился, резко повернувшись к Олив, которая едва не упала на дорогу, сражённая его словами. — О-откуда… — Ответьте. Разве у вас есть повод для недоверия к… нам? — из его уст едва не слетело «ко мне», но он вовремя исправился, продолжая смотреть на Оливи, как на провинившегося ребёнка. Строго, но с беспокойством, которого Олив не замечала. Она едва ли могла его заметить, потому что не знала, что он может заботиться о ней. Пускай он сам это отрицает и не желает признавать. — Нет! Это не так! Я лишь… Я лишь боялся, что принесу неприятности, — быстро заговорила она, путаясь в словах, от чего выходило как-то совсем жалко. Она словно сдаёт экзамен. Самый важный в её жизни экзамен… — Вы лжёте! — холодный ответ едва окончательно не свалил Оливию с ног. Тело ослабело, руки опустились. Провалилась… — Простите… — по её щекам начали течь слёзы. Сначала несколько капель блеснули в свете фонаря, что нёс он, а после они стали неуправляемым потоком, остановить который она была не в силах. — Простите… я не хотел… не хотел…       Это повергло Атоса в шок, а после вызвало ступор, который он побороть на данный момент был не в силах. Он отчётливо понял, что испугал ребёнка, что был чересчур резок с ним. Он и подумать не мог тогда, что эти его слова вызовут бурю эмоций, которые остановить Оливье сейчас был не в силах. А он… он не знает толком, как общаться с детьми, не то что успокаивать их. И сейчас он чувствует свою вину за то, что довёл это храброго, но нежного юношу до такого состояния. — Оливье, вы мужчина. Вы не должны плакать… — Атос смягчился, говорил это тихо, вкрадчиво, осторожно коснувшись ладонью его плеча. — Перестаньте! Вы ведёте себя неподобающе…       Это вызвало ещё больший поток слёз, Оливи сейчас находилась едва ли не в истерике. Её трясло, она судорожно пыталась вырваться из этого состояния и наконец успокоиться, но разум не поддавался ей. Её охватили чувства, чувства, что навалились сейчас комом. Вся боль за этот год вылилась в истерику.       На шум начали появляться люди. Свет в нескольких окнах загорелся и головы сонных парижан высунулись на улицу, взирая на эту картину с огромным интересом. Атос понимал, к чему это приведёт, поэтому поспешил увести своего младшего товарища домой, где Оливи начала приходить в себя благодаря стараниям хозяйки, разбуженной шумом. — Простите… простите… — Оливье, — Атос опустился на стул, сев напротив ребёнка, заглядывая в его глаза, где виднелся страх и огромная боль. Сердце графа в этот момент на мгновение оттаяло. — Ваши извинения не нужны мне, друг мой. Вы ни в чём не провинились, я теперь понимаю это. Я лишь хочу, чтобы вы доверились своим друзьям. Я надеюсь, вы считаете ещё нас друзьями? — Конечно! Конечно, мсье! — Хорошо, — он облегчённо выдохнул, увидев, что Оливи успокоилась. — Вы устали. Ложитесь спать и завтра будьте у меня в четверть десятого. Надеюсь вы не проспите, как это случилось сегодня. — Нет, сударь! Я обещаю! — Оливи вскочила, поднявшись вслед за Атосом, что направился к выходу из дома. — Тогда я спокоен.