Как я стала мушкетёром Его Величества

      Ночь уже полностью окутала Париж, наконец погрузив его во тьму. Этот бесконечно долгий и полный событий день подошёл к концу. Впрочем, таким он был не только для Оливи, которая, придя в себя и осознав всю нелепость ситуации, долго ещё сидела на кровати, занимаясь самобичеванием — любимым занятием людей с тонкой душевной организацией.       Атос тоже занимался этим, правда, не плача в подушку, а разбивая пустые бутылки, которые с громким стуком падали на пол, разлетаясь на осколки. Он был пьян, впервые за эти несколько дней. Конечно, пара бутылок, выпитых в компании друзей, совершенно не брались в счёт, потому что никак не сказывались на его состоянии. Теперь же он вновь напивался и делал это так упорно и искусно, как фехтовал или вел светскую беседу — в общем, обыкновенное дело.       Придя домой совершенно подавленным, он не нашёл ничего иного, кроме как заняться ненавистными бутылками, отбросив от себя задние мысли о завтрашней встрече с королём. Он будет там и будет к тому времени трезв, а сейчас этот процесс просто необходим. Дно пустой бутылки порою помогает мыслить.       Его терзали размышления об Оливье, которого он совершенно не мог раскусить. Да и себя понять он тоже не мог — мы часто упоминали об этом ранее. Граф ловил себя на мысли, что совершенно состарился, в свои-то двадцать восемь, и ему пора оставить весёлую жизнь в Париже, куда он сбежал от ещё более весёлой в Берри.       Придя наконец к выводу, что всё это пустяки и так переживать из-за слёз не то мальчика, не то ещё одной преступницы не стоит, Атос отправился к себе наверх, перед этим оставив Гримо работу, за которую он примется немедленно, чтобы утром не получить этими бутылками по шее.       В это время, когда самые пьяные и нервные уже спали, когда до рассвета оставалось не более двух часов, на улице, где Олив побывала утром, происходили весьма занимательные события. Не было секретом теперь, что это была за дверь и куда она вела, да и кто сидел за ней, читатель также узнал ранее, но события, произошедшие после ухода девочки, остались скрытыми для нас. И именно сейчас настало время приоткрыть этот занавес, а вместе с ним дверь, в которую мы уже входили вместе с Оливи. Итак, после ухода и удачного исчезновения шпиона во время встречи мушкетёров чёрные плащи были замечены на улице Фуэн, недалеко от Королевской площади. Там, получив распоряжение, они вновь скрылись из виду и объявились теперь снова здесь, где мы оставили их утром.       Тут же и происходил диалог между двумя. Самый внимательный читатель вспомнит, что мы уже когда-то упоминали ночные диалоги, но на этот раз они не были ни в коем разе любовными, даже наоборот! Эта встреча стремилась разорвать связи между влюбленными. — Я повторяю, это невозможно. Пошлите к нему с письмом или передайте лично, — голос принадлежал даме, из-под капюшона которой выбивались светлые локоны. — Но скажите хотя бы, что нам с ним делать! Письмо уже в Англии, эта дурочка — жена галантерейщика, как вы и говорили, была спасена гасконским бродягой. Всё идёт так, но я совершенно не понимаю, чего вы добиваетесь, — этот голос было просто узнать. Он принадлежал человеку со шрамом. Остальное вы знаете сами… — Величия кардинала, падания королевы и глупости короля! — голос ответил торжествующе. — Ти!.. Тише! Любопытных и так слишком много развелось, — буркнул граф. — И что нам делать? — Показать Бэкингему, что королева верна Его Величеству. — И лорд поверит?! — в словах мужчины прозвучало недоверие. — Он влюбленный дурак. Конечно, поверит! Разговор этот был скоро прерван рассветом. Первые солнечные лучи скользнули по крышам Парижа, и небо загорелось алым пламенем, разгоняя тьму, а вместе с ней влюбленных и заговорщиков, пора которых — ночь. — Но мне пора. Напоследок поведайте, что учудил ваш гость? Как прошла ваша беседа? — Она отойдёт в тень. — Как наивно, — женщина не смогла скрыть смех. — Впрочем, имея такую силу, делать столь глупые поступки… Это нам на руку.       К небольшому серому зданию, которое ничем не отличалось от других, ну, по крайней мере, так считали люди непосвященные, прибыла карета, обитая тёмной тканью. Что примечательно, к занавесками из парчи и дорогому виду этого незамысловатого приспособления, запряженного четвёркой гнедых, всегда прилагался герб, но здесь его не было. Девушка пожелала скрыть свой род, если таковой вообще имелся.       С ловкостью наездницы она заскочила внутрь, и не более чем через минуту карета отбыла, оставив позади себя лишь клубок пыли.       Город просыпался.

***

      Как и всегда это происходило теперь, Оливи поднималась сама, разбуженная лучами, проникшими в комнату с наступлением утра. Сонной ещё, спотыкалась о свои ботфорты, которые сегодня решили полететь в Николь, брела к миске с водой, куда ныряла лицом, приобретая бодрость и чистые волосы.       Девушка была не в настроении, и что послужило этому угрюмому состоянию можно было лишь гадать. Не то головная боль, возникшая от слёз, не то кошмары, ставшие её терзать в последнее время. В общем, это утро было тяжёлым и становилось таким вдвойне, когда Олив вспоминала о скорой встрече с королём.       Людовик вызывал в ней сочувствие и казался таким несчастным, когда она читала роман, а позже изучала его биографию. Но это было раньше. Сейчас, вспоминая испуг Тревиля, она трезво осознавала, что король имеет не такой уж и слабый характер, чтобы вить из него верёвки. Впрочем, с его яростью она познакомится уже очень скоро, а сейчас ей нужно хоты бы одеться, не поломав ноги. — Где плащ? — произнесла Оливи, вытирая лицо какой-то тряпкой. Той, что была почище… — Госпожа, вы бледны. Что-нибудь стряслось? Вчера вы плакали. — Плащ! — она едва не зарычала, но тут же застонав, вновь упала головой в миску.       О том, какая здесь медицина ей, удалось узнать на собственном опыте. Месяц или два назад, мучаясь от женской боли, она обратилась к лекарю за обезболивающим. Из какой лягушки или пиявок оно было сделано, её не волновало. Боли были адскими. Но всё, что она получила на свою просьбу, это довольно грубый ответ в стиле «так женщин наказал Господь». Будь проклята средневековая медицина!       Около часа понадобилось на то, чтобы одеться и наконец прийти в себя, а это означало, что ей стоит поспешить в Лувр, где, наверное, уже хлопотал Тревиль, выгораживая своих подчинённых.       Вновь большое количество карет на дорогах, людей, толкотни, спешки, ругательств. Благо, что после расставания с Шеврез она перестала посещать утренние мессы, ибо на них вставать следовало ещё раньше. Хотя там она обыкновенно спала, впрочем, как и её бывшая подруга.       Вообще, насколько Оливи помнила из истории, Людовик был семьянином и праведным католиком. Ну, не считая грешков с Сен Маром. А это значит… А что это значит? А! Она подошла к Лувру! — Гроссо, где вас черти носят?! — это шипение испугало Олив, она отскочила от источника звука. Этим источником оказался Арамис, который подхватил её за руку и быстро направился к боковому входу. — Я опоздал? — Нет. Но вы должны были идти с кем-то из нас, разве мы не договорились об этом накануне? — в голосе Арамиса послышался укор, который быстро сменился ухмылкой. — Атос пришёл без вас, но с д’Артаньяном. — Я… Очень рад, — Оливи процедила это сквозь зубы, отвернувшись. — Понятия не имею, что произошло вчера, но выкиньте это из головы. Гнев нашего с вами друга страшен, но быстротечен.       На эти слова она кивнула, покорно следуя за Арамисом. Он очень наблюдателен, но виной их размолвки не была ссора. Олив сама не пришла к его дому. Побоялась. Да и было неловко после тех слёз… Очень неловко.       В приемной короля уже сидели трое. Портос что-то тихо рассказывал д’Артаньяну, всё указывая на свой костюм, на что гасконец кивал и как-то хитро улыбался. Видимо, речь шла о несуществующей герцогине. Атос был хмурым и сидел в углу приёмной, скрытый тенью от вазы с каким-то растением. Он строго посмотрел в сторону Оливье, после чего вообще отвернулся, проигнорировав его приветствие.       Арамис же, наблюдая эту борьбу взглядами, поправлял пальцами кончики усов и на что-то кивал. Видимо, его собственные соображения насчёт связи этих двоих подтвердились, и потому он был очень доволен. — Господа. Король хочет видеть вас, — в двери показался Тревиль. Весьма бледный, с тенью беспокойства в глазах. Олив вздрогнула, увидев лицо человека, который, по её мнению, мог вынести всё. Всё, кроме гнева монарха.       Переглянувшись, друзья вошли в кабинет и, поклонившись, опустив лица, замерли, ожидая приговора. Оливи повторяла в точности за ними. Это была её первая в жизни встреча с королевской особой, да ещё и с кем! Людовиком XIII. Это так волнительно.       Пока мушкетёры рассматривали пол и носки своих ботфорт, девочка смогла краем глаза осмотреть кабинет. Здесь было довольно странно. Кабинет был выполнен в синих и голубых тонах. Большие окна, выходящие, видимо, на главный вход в Лувр, закрытые тяжёлыми тёмно-бирюзовыми шторами. Портрет Генриха IV и оленьи рога украшали стену. Как иронично… К удивлению Олив, стол был завален бумагами. А под ногами располагались ковёр и медвежья шкура. — Это и есть ваши лучшие головорезы, Тревиль?! — раздался резкий, полный гнева голос. — Ваше Величество, они готовы отдать за вас жизнь… — И нарушают мои эдикты! — Людовик встал из-за стола, подняв знаком головы своих военных.       Король был молод, но особой красотой не отличался. Длинные черные волосы, уложенные на плечи, карие глаза, сейчас полные злости, тонкие губы, сложенные в ироничную ухмылку. Даже не верится, что тот, кого сейчас Оливи видит перед собой — король! Людовик Справедливый. Это не он… — Им нет оправдания, Ваше Величество, и они готовы понести наказание. При условии, конечно, что наказание это будет справедливым. Другого от Его Величества они не смеют ждать. — Довольно лести. Я хочу послушать их, — взгляд короля неожиданно остановился на Оливи. В нём смешались удивление и подозрение. — Итак, трое лучших мушкетёров, юнец из Беарна и мальчишка, служащий в роте вашего зятя. Занимательно. — Но говорите. Я слушаю! — Людовик вернулся к столу, опустившись в кресло. — Уверен, нам нечего добавить к рассказу капитана. Разве только… — начал Атос, которому, как и обычно, предоставляли право голоса. — Только?.. Ну? — Его Высокопреосвященство не добавил в рассказ несколько незначительных фактов, которые выставляют нас перед вами в дурном свете. — Ваш поступок, господа, выставляет вас в дурном свете! Мои люди нарушают мои законы! Немыслимо. — Ваше Величество! — вперёд вышел д’Артаньян. — Это моя вина. Я оскорбил этих благородных господ и, не зная новых эдиктов, (Ваше Величество согласится с тем, что Беарн находится не так близко к Парижу) предложил им драку. — Незнание законов не освобождает от ответственности, сударь, — резко ответил король, скрестив руки на груди. — А что же вы, господа, согласились? Вам эти законы хорошо известны. — Ваше Величество, кто сказал вам, что мы затеяли драку? Встретившись после двенадцати возле монастыря Дешо (он находится ближе всего к дому капитана и к нашим), мы решили обсудить этот инцидент, тогда как господа гвардейцы, проходившие мимо и, увидевшие, видимо, людей со шпагами, обвинили нас в драке, — грех вранья взял на душу Арамис, с прекрасно сыгранной наивностью объявив это королю.       Людовик нахмурился, взглянув на Тревиля. Видимо, капитан приподнёс такую же версию, и сейчас, уточнив то, что д’Артаньян о законах не знал, версия эта казалась весьма правдоподобной. — Ну хорошо. А что среди вас делает гвардеец? Его вы тоже чем-то задели? — король перевёл взгляд на Оливи, и она в тот момент поняла, что нужно что-то сказать. Что-то, что не навредит этой ситуации. Король уже колебался. — Ваше Величество, конечно, знает, что рота господина Дезэссара дружна с мушкетёрами. Я прибыл с этими господами тогда, не зная об их размолвке. А когда люди Его Высокопреосвященства решили арестовать моих друзей, я не мог стоять в стороне… — девочка покрылась красными пятнами. Она не любила ложь, и врать теперь в лицо самому королю было настолько мерзко и страшно, что она едва не расплакалась, пошатнувшись. Правда, Людовик это принял по-своему. — Что же, ваши слова меняют дело… Идите, господа. Вы свободны. О моём решении капитан лично оповестит вас.       На этом аудиенция была окончена, и пятеро людей, поклонившись, покинули кабинет.