Как я стала мушкетёром Его Величества

      Последующие дни проходили в относительном спокойствии и рутине, что правда, Оливи всё ещё оставалась в квартире Арамиса, куда к ней наведывался мэтр, контролируя рану, почти уже затянувшуюся, благодаря быстрой регенерации совсем ещё детского организма. Сам будущий аббат был молчалив и предельно вежлив с ней, видимо, держа на неё обиду или ещё чего-нибудь, Олив было слишком леностно размышлять об этом. Дни проходили в скуке, она общалась преимущественно с Базеном, который счёл своим долгом наставить девушку на путь истинный, что, правда, именно благодаря его стараниям она начала ненавидеть религию, в том числе и Бога, который создал мир таким несправедливым. Всего семь дней! Конечно, в нём много недоработок, но кто уже об этом печётся. Живём как есть, но, будь она богом!..       Однообразные дни, правда, скрашивали книги, коих здесь имелось достаточно, но большинство из них были на библейскую тематику, потому они быстро надоели. Один раз к ней наведывался посланник Дезэссара, который, оценив состояние военного, пожелал ему скорейшего выздоровления и передал от командующего желание видеть в роте Оливье, по выздоровлению, разумеется, немедленно. Естественно, ведь она присутствовала на службе от силы дня два, не более. Удивительно, что её место не занял кто-нибудь другой, но, видимо, рекомендация королевы была основательной причиной для оставления этого места в полку за ней. Как удивительно просто оказывается жить, когда у тебя есть соответствующие связи.       В один из дней жилище Арамиса посетил д’Артаньян, который не застав Арамиса, поспешил откланяться побыстрее, он был чем-то крайне обеспокоен, и, вероятно, настолько, что совсем не старался этого скрыть. — Что-нибудь случилось? — Оливи с хмурым лицом поднялась на кровати, не желая отпускать собеседника, который смог очень удачно спугнуть Базена со своим богословием. — На вас лица нет. — Уверяю вас, сударыня, я устал, только и всего, поэтому разрешите откланяться… — гасконец направился к двери, но замер в ней, услышав окрик: — Вы отчего-то меня избегаете!       Эти слова подействовали должным образом, он обернулся и поспешил принять самый насмешливый и удивленный вид, видимо, пытаясь сказать этим, что избегать женщины он никогда не станет, а уж убегать… — Да-да, сударь. Так и есть! После вашего чудесного освобождения, подробности которого мне до сих пор неизвестны, вы стали вести себя иначе, по крайней мере, сейчас! — Мадемуазель, — на слова девушки лишь покачали головой, но брови на смуглом лице не изогнулись дугой, как прежде, а нахмурились, — вы что-то путаете. — Не Констанция ли причина вашего поведения, случаем, мсье? — Оливи хмыкнула, скопировав его гримасу, про себя замечая, что на этот раз попала в точку, замечая нетерпение друга. — Она передала вам от меня привет? — Так значит!.. — Да, сударь, вам незачем ревновать замужнюю женщину к миловидному гвардейцу, увы, мне не удастся обесчестить мадам, — Оливи с улыбкой пронаблюдала изменения на влюблённом лице, она ожидала нечто такое и… О, как приятно ей было заставить этого выскочку нервничать и подозревать каждого встречного гвардейца. — Впрочем, мадам справляется с этим сама. — Вы участвовали в какой-то интриге и, решив помочь госпоже Бонасье, упомянули моё имя, зачем? — собеседник всё ещё не унимался. — Разве она не отблагодарила вас? — Оливи подняла бровь. — Если так, то мне искренне вас жаль… — Зачем? — Способствую скорейшему развитию ваших отношений. Чтобы вы как можно скорее убили Бонасье и… Ну, право, тут уже два выхода: женитьба или Гревская площадь. И ни в одном из них не значится место в мушкетёрском полку. Как жаль! Оно будет моим.       Ещё пару секунд Оливи смогла наблюдать за изменением лица д’Артаньяна, оно приобретало все возможные чувства, от насмешки к гневу, непринятию, удивлению, простому непониманию, и, наконец, вся эта феерия чувств закончилась смехом. Гасконец выпрямился и засмеялся, наконец приняв эту ситуацию лишь за добрую насмешку над его чувствами. Вначале ему действительно пришла в голову идея устроить дуэль с девушкой, но теперь он откинул эти мысли. Доводы были крайне убедительными, поэтому к лишним подозрениям он не вернулся.       Олив же разочарованно смотрела на своего собеседника, огорчённая тем, что его любовные страдания кончились так быстро и так просто, она сама была виной тому, но что поделать! Влюблённые люди, сами того не замечая, превращаются в ослов, движимых только животными инстинктами, а не мозгами. Даже д’Артаньян, которого она порицала, но признавала его ум и хитрость, превратился в идиота, которого ей от души жалко. Что уж и говорить, сам Атос когда-то повёлся на любовь, и что это ему дало? Закалило характер, но подарило пристрастие к вину. А ведь Атос отличается от других, Атос не такой, а так наивно попался в этот капкан. — Если вы уже закончили, — проговорила Оливи, когда хохот её собеседника немного стих, — уходите. Ваше веселье меня раздражает. — Сударыня, вы бессердечны. — Благодарю за комплимент. А теперь бегите к своей обожаемой даме и попытайтесь не занять моё место и не втянуть других в интриги! — Что вы, как можно! Я желаю вам, мадемуазель, скорейшего выздоровления, — д’Артаньян шутливо склонил голову, в которую немедленно полетела подушка. На этом их разговор был полностью окончен.       Дни снова стали однообразными, более никто её не навещал за вторую неделю вынужденной болезни, что, правда, Арамис теперь становился разговорчивее и любезно рассказывал ей вечером о дежурствах, дворцовых слухах и событиях, происходящих в Париже во время её вынужденного заточения. Оливи начинала понимать характер этого изящного и вместе с тем ядовитого человека. Положительно, сейчас Арамис находится только на пути к становлению интриганом, Шеврез помогает ему в этом, и потому сейчас он очень зависим от неё. В частности, его настроение меняется как перчатки, но перчатки эти дамские и принадлежат Мари Мишон.       В первую неделю после недавнего посещения английским дипломатом Парижа королева находилась в смятении, что передалось Шеврез и Арамису соответственно. Он снова взялся за молитвенник и стал писать свою диссертацию, которую часто в тихом гневе рвал и начинал заново. Он становился раздражительным и холодным, а потому Оливи опасалась его и старалась не трогать вообще. Сейчас же он снова мушкетёр Его Величества, видимо, герцог вернулся в Англию благополучно, и об этом уже известно, что же будет дальше с её меланхоличным другом, Олив представить боялась. Вот-вот будет назначен бал… — Вы не знаете, как поживает господин Атос? — Оливи была крайне осторожна, несмотря на то, что у аббата сегодня было прекрасное настроение. — Мы виделись сегодня с ним. Он прекрасно себя чувствует, правда, вино льётся в него рекой, кажется, его снова что-то гложет, — Арамис очень внимательно всматривался в лицо Олив, желая увидеть в голубых глазах беспокойство — и он его незамедлительно нашёл, отметив, что на словах о вине девушка вздрогнула особенно сильно. — Как! Он вновь!.. — Да, но вы так напуганы, почему? — Ему нельзя пить. Нельзя! — Оливи покачала головой, опустив оную, принявшись изучать взглядом свои руки. — Когда речь заходит о нём, вы становитесь женственнее, чем когда-либо, — с удовольствием отметил мушкетёр, поднимаясь с кресла. — Но сегодня вы пытались ходить, как я слышал, и весьма успешно… — Да, — Оливи с тоской посмотрела на осколки графина, который обыкновенно стоял на столике рядом с кроватью. — Простите… — Пустяк! Главное, что вы идёте на поправку и вскоре присоединитесь к нам. — Я очень на это надеюсь…       По прошествии трёх дней больничный Олив официально подошёл к концу. Лекарь дал добро на возобновление службы, и она вернулась в полк, где выслушала от Дезэссара внеочередной ликбез о дуэлях и эдиктах. Как оказалось, командующий пошёл на маленькое враньё, чтобы выгородить своего подчинённого перед Его Величеством. Оливи якобы накануне ночью пыталась задержать мнимых преступников, коих было не менее пяти человек.       В общем, насколько Олив могла теперь судить, то каждый дуэлянт теперь на словах капитанов либо несчастный герой, либо просто недалёкий человек, который смог самостоятельно напороться на шпагу. Короче говоря, с лёгкой руки верных королю людей эдикты, созданные монархом, является лишь бумажкой. Что, правда, кардинал иногда рассекречивает эти дуэли, но не всегда. В случае с ней оного не произошло.       И это, признаться, пугало. Она случайно, если, конечно, так можно выразиться, стала на сторону королевы, а значит, стала противником короля и кардинала, чего она совершенно не желала. Более того, вражда с последним была слишком опасной затеей. Но почему тогда его гвардейцы не стали доносить о случившемся? Или стали, но министр пропустил её персону, простив ей вмешательство в его планы. Невозможно! Тогда что, чёрт возьми, творится?       Вернувшись к обязанностям гвардейца, она снова была поставлена на караул, в этот раз перед домом самого Дезэссара, которому выгораживать её, видимо, надоело. Рутина не обещала заканчиваться.       Прекрасно, конечно читать романы. Там за несколько страниц проходят целые года, а то и столетия, чтобы скорее подвести читателя к самому интересному — приключениям. В жизни же всё это длится медленно, неумолимо медленно! Она проторчала в постели две недели, выучив отрывок из Святого Августина и подтянув свои навыки латыни, но в остальном же ей оставалось только спать, есть и украдкой мечтать. Она давно уже не занималась этим, и вот ей предоставилась возможность снова помечтать.       О книжных приключениях и желании увидеть любимых героев теперь не стоило и упоминать в своих сладостных размышлениях. Она уже в книге, она рядом с теми, кем восхищалась всё детство и, право, лучше бы она оставалась в своём времени. Здесь прекрасно, кто спорит? Здесь не забыли ещё такие слова, как честь и отвага, но всё-таки жизнь крайне трудная штука. А ещё жизнь ещё и строится на обмане, так что о страхе за свою шкуру и говорить не стоит. Так чего же ей хочется теперь? Возвращения? Отнюдь нет. Признания? И снова неверно. В детском сердце не умерла лишь одна надежда — обрести семью. Иного её не нужно…       И всё-таки это ужасно раздражает! Почему время не может идти быстрее? Почему солнце не может светить менее ярко? Почему на улице так жарко и она должна выносить это, когда как другие военные сейчас спасаются в тени деревьев? Непонятно, обидно, плохо и хочется домой… — Скажите, Лорен, почему вы не последуем примеру тех господ? — Оливи указала на сидящих в тени, повернув голову к своему напарнику, который, к счастью, всё это время оставался молчаливым. — Мы не можем покидать пост без веской причины. — И какая же это причина? — Смерть! — Печально, — Олив грустно улыбнулась, нахмурив брови. Почему мушкетёры не придут за ней, как делали это в прошлый раз? Почему никто не наведается к ней? Тот же Портос. Да хотя бы он. Хоть кто-то…       Наконец неумолимо длинный день подошёл к концу и, сдав пост, Оливи с облегчением выдохнула, быстрым шагом отправившись к себе на квартиру, ожидая, что хоть там наконец сможет отдохнуть и набраться сил перед ещё одним таким же скучным днём. Ей-богу, сейчас она была готова на всё! Спасать и так очернённую честь королевы, драться с полком гвардейцев, убегать от разъярённой миледи или даже Атоса, которого она, правда, плохо представляла в бешенстве и никогда бы не пожелала ощутить его на себе… Короче говоря, что угодно, лишь бы не томительное страшное одиночество, которое она смогла ощутить на протяжении этих двух недель.       Отворив двери самостоятельно, Олив удивленно оглядела первый этаж своей квартиры, который ей не принадлежал, но в отсутствии хозяйки им она частенько пользовалась. Николь нигде не было, как и света во всей квартире полностью. Должно быть она легла спать или ушла куда-то по своим делам, не знала ведь, когда вернётся её госпожа… Но Оливи быстро поняла, что ошиблась, когда, поднявшись на второй этаж не обнаружила там вещей служанки, кошелёк с пятью оставшимися серебряниками тоже отсутствовал.       Так она вернулась домой. В дом, где её не ждали. Где было сыро, уныло и тускло. Возможно, серые цвета стенам придавало неожиданное предательство, но сейчас об этом не хотелось размышлять. Вообще ничего не хотелось, только сменить одежду и забыться глубоким тяжёлым сном.       Николь была той, кто прошёл с ней весь тот нелёгкий путь освоения в новом мире, была той, кто научил здешним закидонам и показал Париж. Она была для неё… Нет, она не была другом, она действительно была просто слугой. Хорошим слугой, от которой она прежде ожидала бы подобного, но не сейчас… Сейчас это было лишним, сейчас не было сил даже найти нового человека, хотелось только почувствовать поддержку. Хоть чью-то, даже не искреннюю. Просто банальные слова «всё хорошо, не отчаивайтесь, я рядом!». Но увы. Она задолжала ей жалование за два месяца и потому не сочла даже это воровством. Просто немым уходом от плохого хозяина.       Оливи ещё долго вот так сидела. В пустой тёмной комнате, освещённой лишь тусклым светом, пробивающимся через не задёрнутое шторами окно. По помещению гулял сквозняк, проникший из-за незакрытой входной двери. Было чертовски неуютно, мрачно, больно… Она не могла плакать, из-за такого пустяка не стоило даже расстраиваться, это ведь лишь слуга. Слуга и его предательство. Так часто бывает. На то слуги и остаются всего лишь слугами. Навеки, до конца жизни…       Вскоре её утомили эти размышления и давящая атмосфера, и Олив забылась беспокойным рваным сном, завалившись на кровать, не сняв одежду и ботфорты. В этом сейчас не было надобности. Была лишь нужда в сне и желании забыться, будто новый день сможет принести ей нечто хорошее, хоть что-то светлое. А что до предательства, то это лишь вопрос времени. Она усвоила урок, больше не повторит подобной ошибки. Никаких более женщин в слугах. От них одно зло!       Новое утро принесло с собой не только надоедливое пение птиц, но и головную боль, с которой бороться в этом времени можно лишь рвотными порошками, клизмами и кровопусканием, что вместе с собой принесёт возможность подцепить букет различных заболеваний, которые здесь лечатся всё тем же. В общем, это утро для Оливи было тяжёлым вдвойне, потому что из-за недавнего нервного напряжения она ещё и не смогла нормально выспаться, несколько раз за ночь просыпаясь в холодном поту от настигнувших детское, ещё неокрепшее сознание кошмаров.       Она тяжело поднялась с кровати и просто так, не позавтракав и не умывшись, побрела в неизвестную ей сторону. Нет, конечно, сторона была известной, но цели как таковой не было. Только светало, город просыпался и до дежурства тоже было рано, поэтому она решила прогуляться и освежить немытую вот уже третий день голову. Ужасно… Она не терпела неряшливости во внешности, но сейчас с этим ничего не могла поделать. Слуги для помощи с умыванием то у неё нет. А здесь справиться с этим самой сложновато за неимением удобных ванн и душевых кабин.       Что правда, каким бы раздражающим ни было это утро, лёгкий приятный ветер и принесённая вместе с ним прохлада, возвращали её к жизни, приводя мысли в порядок. Действительно, как только Оливи получит гвардейское жалование, ей будет нетрудно найти слугу, вот только в этом месяце она проработала всего три дня, а потому слуги ей ещё очень долго не видать.       Прогулка затянулась, но вместе с тем продолжалась, ноги сами привели Оливи к пекарской лавке, с которой она начинала свой нелёгкий путь. На миг девушка остановилась напротив открывающегося заведения и замерла, с тёплой улыбкой взглянув на вывеску, ничуть не изменившуюся за это время. Напротив, всё здесь осталось прежним. Те же работники, тот же запах и даже разломанная тележка возле чёрного входа на кухню. Всё то же, как и год назад… — Как… — из лавки показалась старая кухарка, выносившая из магазина зачерствевший хлеб. — Вы это мне? — Оливи улыбнулась, сделав голос построже. — Нет-нет, мсье, я наверняка обозналась… — Адель, ты не обозналась. Это я. Но тише! Ничего не говори! Ответь только, хозяева уже приехали? — Нет, что вы. Они наверняка ещё глаза не продрали, — женщина взирала на девочку немного испуганно. Всё-таки тот скромный славный ребёнок ничуть не сравнится с юношей-военным, которого она видит перед собой. — Чудно. Я зайду, можно? — О, конечно! — женщина закивала и поспешила унести чёрствый хлеб бездомным, которые часто околачивались в этом не самом престижном районе Парижа, не боясь здесь получить тумаков от более богатых продавцов и военных.       Олив снова улыбнулась, заметив, что и внутри ничего не поменялось, только стены кое-где покрылись плесенью, и дерево потускнело. Видимо продажи всё ещё идут плохо, если не хуже… — Это ты, ангел?! — из кухни выбежал Жан, поварёнок, который сопровождал некогда ей к герцогине, где началась её новая жизнь. И она не забыла его, она помнила здесь всё и всех, но его особенно. — Ты один? — Олив чуть нахмурила брови. — Где остальные? — Спят, — юноша, которому было не намного больше «ангела», чуть смутился, смяв в руке свою шапку. — Жаль. Но вот что, Жан, как ты смотришь на то, чтобы стать моим слугой?

***

— Вот что я вам скажу, Гроссо. Все эти балы — это очень скверно, — из раздумий Олив вытянул тихий, вкрадчивый голос её нового сослуживца, с которым она осуществляла патруль по улицам уже погрузившегося во тьму Парижа. Поразительный город! Город любви и надежды, город моды и интриг… — Почему же? Я не был на балах, но слышал о том, что там довольно весело, можно завести полезные связи, к тому же там бывают знатные молодые дамы из богатых семей, — Олив мягко возразила, хотя сама в жизни не видела это мероприятие воочию, только в книгах описывали о танцах, кокетливых взглядах и любовных встречах. Красиво, но вряд ли это так. Впрочем, к чему он ведёт? — Всё это так, вы правы. Но разве мы будем гостями? Нести караул в городской ратуше — ужасная морока, попомните мои слова! — Как?! В ратуше будет бал?! — Оливи замерла, удивлённо взирая на своего собеседника. Неужели?.. — Да, через неделю король даёт бал и мы, тысяча проклятий, конечно, будем там! А всё из-за испанки, которая крайне полюбила эти напыщенные сборища! — Неделя…       Вот и начались ожидаемые некогда приключения, и что же она сейчас может на это сказать? Положительно, теперь она не хочет в этом участвовать. Странно только, что кардинал так долго тянул с этим балом, но, видимо, об этом официально стало известно только недавно, потому что слухи ходили и до этого, правда Олив их пропустила, находясь на больничном… Но в любом случае, она не хочет более сопутствовать этим изменам. Хотя, впрочем, её никто и не приглашал.       О своих друзьях она не слышала уже порядком долго. Или, вернее выразить, об Атосе она не слышала вот уже третью неделю, других-то она видела, хотя и мельком, нечасто. Короче говоря. Её в эту авантюру вряд ли втащат, потому что, сами посудите, какой толк от мальчишки, тем более недавно вставшего с постели. Верно, никакого! Поэтому… эту неделю она проведёт в полку.       Патрули вскоре разошлись. Кто вернулся обратно к своим постам, другие же побрели в таверны, и лишь единицы, среди которых была Олив, направились домой, желая отдохнуть от тяжёлого дежурства и недавней очередной стычке с гвардейцами, коих сегодня, вероятно, на пьяную голову произойдёт достаточно много.       Теперь возвращаться было одновременно страшно и трепетно. Дома её ждали, непременно ждали, в это очень хотелось верить. Хотя Жан принял эту работу с радостью и, хотя не имел опыта быть слугой, схватывал всё на лету, желая помочь новоиспеченному хозяину одеться и навести порядок в квартире, она точно не знала, можно ли верить ему. Теперь она уже ничему не могла довериться так просто. Николь ведь…       Возле порога стоял юноша, который завидев свою госпожу, кинулся к ней, забирая шляпу и плащ, вместе с тем проворно открывая перед ней двери. Он казался весьма счастливым… шепнул только быстро, перед тем как скрываться в глубине дома: — К вам посетитель.       Прежде Оливи смела бы подумать, что к ней заглянули товарищи или хозяйка дома пришла за оплатой аренды, сроки уже подходили. Но быстро разубедилась в этом, заметив тонкую длинную фигуру человека, стоящего в углу гостиной. Он был молчалив, но улыбался, снимая шляпу при приближении к своей персоне. — Гримо! Ты ли это? — в ответ Олив получила кивок и почтительный поклон. — Тебя послал господин? Ему что-то потребовалось от меня? — вновь кивок, как подтверждение сказанных ею слов. — Следовать за мной. — Важно? — уточнила Оливи, возвращая знаком Жана с её шпагой. — Да.       Трудно ответить, что сейчас испытывала Олив, шагая рядом с молчаливым слугой старшего из своих друзей, одно можно было сказать точно — она была рада снова увидеть Гримо и вместе с тем осознать, что о ней не забыли. Это было важнее всего. Важнее встреч и ночных попоек, важнее совместных дуэлей. Когда д’Артаньян со своей лёгкой руки нашёл приключения себе на голову, о ней не забыли и пригласили тоже.       Сразу девушка переменилась в лице, покраснела и счастливо улыбнулась этим мыслям, ускорив шаг, так что уже Гримо пришлось поспешить за ней. Неважно, какую позицию она занимает по этому поводу, неважно. Главное, что она хоть немного, но смогла стать частью этой команды, а позже может и тайны, объединившей эту четвёрку на века. Более того, сам Атос послал за ней слугу. Не Планше и Мушкетон, не раздражающий Базен, а господин Гримо, верный и молчаливый. Такой славный! Нет, положительно, она счастлива.       В квартире Атоса царила тишина до того, как Оливи переступила порог уже знакомой обители не встретилась взглядом с самим хозяином этой квартиры. Граф был хмур, но, кажется, совсем не зол. Может быть, он и рад был видеть её, но в глазах этого прочитать было никак нельзя, оставалось только надеяться на это и ждать, когда с ней заговорят, ибо вступать в разговор в такой давящей атмосфере было просто невыносимо. — Как ваша рана, Оливье? — начал Арамис, поднявшись гостью навстречу, затем, чтобы провести его к столу. — Благодарю, я полностью здоров и полон сил, и это не без ваших стараний, — произнесла она с улыбкой, садясь между Портосом и Атосом, едва не отпрыгнув от последнего. Она всё ещё виновата, и она всё ещё боится… — Продолжим, — д’Артаньян тяжело вздохнул, словно набираясь решимости. — Я вам говорил уже, что от данного мероприятия зависит честь королевы. Я повторяю это для Оливье, любезно присоединившегося к нам. — Честь королевы — это чудно. Но сложить ради этого голову, — Портос многозначительно покачал головой. — От этого также зависит и моя жизнь, Портос! Жизнь одной дамы… — Полно, — порывистые речи д’Артаньяна были прерваны повелительным знаком Атоса. — Итак, семь дней на поездку в Англию и обратно. Что мы имеем по финансам? — О, деньги есть, не переживайте! Но отправляться нужно уже сейчас, я боюсь закрытия портов. — Тогда в путь, — подвёл черту Атос и поднялся, делая знак Гримо подать его шпагу и шляпу. — Вы намерены ехать вместе с д’Артаньяном? — Арамис, прежде хранивший молчание, заговорил, при этом находясь в крайнем размышлении, это в нём выдавало непроизвольное поглаживание своих усов. Оливи успела хорошо выучить этот знак за время её вынужденного заключения на улице Могильщиков. — И советую вам поступить так же, друг мой. — Мы положим там свои жизни, — возразил Портос, так же поднимаясь. — Я еду, — Оливи вскочила и подошла к Атосу, надевавшему перчатки, ловя его одобрительный тёплый взгляд.       Конечно, она не хотела никуда ехать и уж тем более ради глупых подвесок подвергаться после гонениям со стороны великого кардинала тоже не хотелось. Она приняла это решение не без хитрого умысла, зная, что Атос одобрит храбрость, поддалась нас соблазн и теперь готова убить любого для повторения.       Граф в полном обмундировании подошёл к подскочившему к нему юноше, положив руку на его плечо, чуть сжав оное. Чтобы там не говорил д’Артаньян о молодости и хрупкости этого юноши, Атос всё же рискнул втянуть его в это предприятие, тем самым возложив на себя долг защиты младшего товарища. Он верил в то, что Оливье поступит по чести и был очень доволен тем, что не ошибся. — Ну, тогда мне ничего не остаётся, — Арамис поднялся, крикнув: — Базен, шпагу! И приведи мою лошадь поживее, — Оливи, опьянённая лаской со стороны Атоса, смогла даже в таком состоянии заметить на лице будущего аббата хитрую ухмылку. Он специально дал ей возможность погеройствовать, это так нужно понимать? — Портос, неужели столь храбрый воин, как вы, останется в стороне? — Ай, чёрт подери! Я еду с вами!