Камеры Бастилии не блистали уютом и роскошью, хотя и предназначались для удержания знатных преступников. По крайней мере, они стали использоваться для подобных мер совершенно недавно, но уже произвели немало слухов и страхов насчёт своих узников и внутреннего обустройства тюрьмы, стены которой ещё не один год будут удерживать внутри людей, неугодных власти и не всегда виновных в преступлениях, приписываемых им судьями в высоких накрахмаленных париках, действующих по воле чиновников и против веления Фемиды.
Олив не удивила здешняя обстановка, как и во всех тюрьмах, здесь было грязно, сыро. Железные решётки на окнах, которые с такой лёгкостью выламывал Портос, в полной мере говорили о том, что это место предназначено для преступников. Камера маленькая, вместо кровати — клочок сена, рассыпавшегося по всей камере, крысы, вонь и тяжёлые железные двери. Всё в лучших традициях мрачных детективов, которые им в приюте читать, конечно, запрещали, но детей это едва ли останавливало.
Первой мыслью, пришедшей на ум, было рассуждение о толщине окружавших её стен. Подумать только! Здесь в ширину вся её ладонь, эта крепость действительно хорошо укреплена и должна была выполнять свою изначальную цель — быть оборонительным сооружением, и с ней она бы прекрасно справлялась. Но судьба распорядилась иначе. Теперь это её жильё на неопределённый срок. Уж не думалось ей, когда мечтала о путешествии в книгу, что она станет преступником в свои пятнадцать с лишним лет. Впрочем, пускай. Главное, чтобы выпустили д’Артаньяна, иначе получится, что её заточение было зря. Хотя это прекрасная возможность отдохнуть. Отдаться мыслям, забыться на какое-то время и просто побыть в одиночестве. Порою это полезно, даже немного помогает…
Вот сидит она сейчас на сыром подобии кровати и смотрит в окно. А в мыслях проносятся те дни, когда она вот так же, обхватив руками колени, сидела в подвале пекарни и с ужасом думала о своём будущем. Молилась богу, просила вернуть её обратно домой и на следующий день, открыв глаза, сильно разочаровывалась, видя перед собой тонкую мордочку крысы вместо мерзкого лица Нины — ещё одной своей соседки, что была в сто раз хуже этих маленьких хвостатых созданий. Она не хотела видеть раздражающих её людей, но и провести остатки жизни в подвале ей тоже не хотелось.
Обернувшись, Оливи наткнулась взглядом на кувшин с водой, и в памяти возник хрустальный графин, украшенный виноградной лозой, в котором был сидр. Вспомнился особняк герцогини и столь вкусная простокваша, которой её угощали после тренировок. Лица учителей она помнила не так чётко, но их слова и наставления врезались в её память и всплывали сейчас чередой размытых картинок в голове.
А после в нос бросился запах сена, и почему-то учителей сменили стены монастыря Дешо, бледное лицо Атоса, её обида и ненависть, так до конца не испарившаяся, по отношению к прыткому гасконцу. Он с первого взгляда угадал в ней ту, кем она была на самом деле.
И вот, как окончание воспоминаний — реальность. Тюрьма, чьи стены грозились ввести девушку в глубокую тоску по своим родным. Они ведь находятся где-то совсем рядом и ждут спасения. Оно прибудет во главе с капитаном, в этом Оливи не сомневалась. Но кто вытащит её отсюда? Друзья? Нет, эта мысль казалась бредовой, поскольку она считала себя очень виноватой перед ними. Они верно считают её изменницей… Что же, пускай. Тем более, что она дочь их врага, это сгущает краски. Пускай она для них уже не товарищ, но ведь за их судьбы ей всё равно можно переживать? Ну, хоть немножко… Никто ведь не узнает.
Постепенно усталость одолевала её, и прежние заботы утонули в мареве сновидений вместе с мыслями о друзьях. Какое дело спящему до тех, кому сейчас не спится? Он отправляется далеко за грани бытия и отдаляется от реальности, утопая в простой потребности организма в отдыхе.
Тем временем крепость покинула карета с иным узником, чьё освобождение было целью их миссии. Юноша был связан и вывезен далеко за пределы Бастилии, пребывая в полном неведении, потому испытывая подозрения ко всей этой чепухе с его переводом в другую тюрьму. Наверняка за день случилось что-то, о чём он не знал, не мог догадываться, полагая себя обесчещенным, считая свой долг проваленным, а обещания, данные Констанции — пустыми. Он, вопреки своему обычному оптимистичному настрою, свойственному многим гасконцам, начал смиряться со своей дальнейшей участью, виня во всём злой рок и одну небезызвестную особу. Всё-таки, её слова об удаче дела сейчас воспринимались насмешкой и вызывали в д’Артаньяне подозрения, равно как и эта самая ситуация.
— Могу я поинтересоваться у господ гвардейцев о моей дальнейшей судьбе? — начал он насмешливо, желая если не выведать информацию, так задеть хоть одного из них.
— Ваша судьба зависит только от вас, мы в ней отныне не играем никакой роли, — было ему ответом, последовавшим от человека, которого он изначально заприметил. И, насколько ему подсказывала наблюдательность, он был из тех, кого следовало бы остерегаться, как и человека со шрамом, которого после вчерашнего хотелось убить ещё сильнее.
— В таком случае, я свободен? — гасконец хмыкнул, на что, к огромному удивлению, получил утвердительный кивок.
— Надеюсь, письмо при вас?
— О каком письме вы изволите говорить? — ситуация вырисовывалась странная. Люди кардинала решили его отпустить? Глупость! В таком случае, с кем он имеет дело?
— Герцогу, — собеседник был немногословен, другие же и вовсе предпочитали хранить молчание, что пугало хуже смертного приговора. Юноша поспешил дать уклончивый ответ:
— Все мои письма там, где им следовало быть, сударь.
— Тогда к ним я добавлю ещё одно, — к тому моменту карета благополучно остановилась у подъезда к городским воротам, и гасконцу был протянут конверт, — вместе с ним вы достигнете цели. И вам следует поспешить сохранить свои письма, осталось совсем мало времени.
Д’Артаньян принял конверт и спрятал его в складках своего колета, поскольку к тому моменту был поспешно освобождён от верёвок, которыми его связали из-за особой ретивости молодого человека во время освобождения его из крепости.
— Вас ждёт лошадь, корабль отплывает днём, — двери кареты открылись, являя взгляду юноши свежего сильного коня, запряженного к поездке. — В кобурах вы найдёте всё нужное. Остальное остаётся за вами.
Право, нам не нужно описывать то удивление, что охватило гасконца в момент получения из рук человека в гвардейской форме своей шпаги. Не более четверти часа назад он считал себя покойником и проклинал судьбу за отнятую у него любовь, за беды, предоставленные им своим верным друзьям. Теперь же эти люди давали ему надежду, более того, облегчали его путь предоставленной бумагой и оружием. С ним не будет его друзей, но и преследования не ожидается… так ведь?
— Меня хватятся! — к своему ужасу, он обнаружил это только сейчас.
— Нет. Я забрал вас из Бастилии, а часом ранее доставил туда иного шевалье д’Артаньяна.
— Положим, но с кем я имею дело сейчас?
— С вашими друзьями, — благодетель начинал раздражаться назойливостью юноши. — Вы тратите время на пустую болтовню. Право, юнец, которого я посадил туда вместо вас был бы более расторопным и пригодным для подобного дела!
— Я могу узнать имя этого благородного человека?
— Он пожелал остаться неизвестным.
***
Дни, как известно, имеют пренеприятнейшую способность растягиваться в зависимости от неприятных событий и сокращаться противоположно им. Занятия и ежедневный досуг помогают сократить ожидания на несколько часов, но, когда счёт идёт на недели, не спасёт никакая книга. Когда сознание мучат болезненные воспоминания и догадки, ничто не поможет от уныния и дурных мыслей. В Бастилии дни шли долго, растягивались, казалось, на целые месяцы, хотя солнце говорило совершенно об ином. В самом начале своего заточения Оливи не знала, помог ли её план, освободили ли друзей и что ждёт её саму впереди. С каждым закатом солнца ненавязчивые позитивные мысли сменялись страшными картинами отставок, смертной казни и вскрытия её лжи. Всё это давало сильный удар по психике и заставляло плакать, разговаривать с тараканами и ловить крыс.
К слову, комендант ни разу не заглядывал в её камеру, а военных она видела каждый день, они приносили отвратительный рыбный бульон и пшеничные лепёшки. Ими она кормила своих сожителей и ими же оборонялась от всяческой иной живности, коей тут царило огромное множество. Даже, наверное, клопы не обошли стороной крепость, ибо раздражение на коже и расчёсы говорили об их наличии. Так и свихнуться недолго… Весьма-весьма недолго. Но уж очень хочется домой или на плаху. Подальше бы отсюда.
Так как камера, выделенная государственному изменнику, была более охраняемой, чем другие, и находилась в башне, Оливи не могла слышать того переполоха, что устроил Тревиль не более двух дней назад, когда прибыл сюда с целым полком за своими людьми. Долго шла беседа с комендантом и доверенными Ришелье людьми, но заступничество короля, не признавшего мушкетёров виновными без весомых улик, дало огромный толчок делу. Таким образом троица покинула Бастилию ровно через три дня после отбытия д’Аратаньяна в Лондон. Правда, о этом не было известно никому, кроме королевы и замешанных в освобождении гасконца людей, потому друзья всё ещё считали, что их друг в Бастилии.
Тревиль тоже так думал и поначалу был намерен добиваться и освобождения д’Артаньяна, но слуга, прибывший на кануне битвы за честь его людей, уверил, что дело движется в своём привычном темпе, и место юноши занял его господин. Капитана это более чем устраивало, и он со спокойной душой увёл оттуда своих мушкетёров.
Тем временем на протяжении этих двух дней на улице Феру велись поиски Оливье, который пропал весьма неожиданно, что создало раздор в компании.
— Не кажется ли вам это странным, — спрашивал Портос, в отчаянии отпустив кулак на стол, отчего кружки на нём подскочили, заставив Арамиса зашипеть и руками защищаться от капель вина. Великан уже который день досадовал о сложившейся ситуации.
Атос оставался меланхоличным, приведя себя в порядок, он пил, и делал это так искусно, что большая часть запасов была исчерпана за короткий срок. Он не верил предположениям друзей о содействии Оливье в их поимке и поначалу выказывал желание найти его, но поиски были неудачными, юноша будто испарился, и это печалило графа равно с удержанием д’Артаньяна в темнице. И они ничего не могли поделать даже с последним, капитан приказал ждать и сидеть сложа руки. И для Атоса приказ своего начальства, а особенно капитана, человека, к которому он испытывал чувство глубокого уважения, был непоколебимым. Хотя нежные дружеские чувства диктовали поступить иначе и скорее умереть в битве за честь своих друзей, нежели просто ждать, он повиновался. Оливье ведь ещё совсем дитя, пропавшее бесследно после той ночи с арестом. С ним могло произойти всё что угодно! А д’Артаньян… Несчастный слуга на поводу своих желаний.
Беря во внимание дурное расположение духа Арамиса, признаем — он догадывался о том, что пропажа друга была связана с их прошлой интригой, потому даже его связи не дали никаких плодов, но… Он многого не знал и потому сейчас предпочёл молчать и нервно кусать нижнюю губу. В натуре Оливье не было и тени на лукавство и игру в интриги, он был наивным и добрым другом. Вернее, он был милой и чуткой девушкой, которую, конечно, было жаль…
— Кажется, дорогой друг. Но мы бессильны… Что нам остаётся делать?
— Да чёрт возьми! Вы предлагаете просто бездействовать?!
— Да, Портос. Бездействовать, — Атос мрачно прервал друга, поднявшись из-за стола затем, чтобы добраться до новой бутылки, но был прерван шумом, раздающимся из-за входной двери.
Друзья переглянувшись, взялись за оружие, но вошедшие в квартиру Мушкетон и Жан дали понять, что обороняться от слуг им уж точно не придётся.
— Мсье, я поймал его у входа и узнал в нём слугу вашего друга, потому привёл к вам, — отозвался Мушкетон с поклоном и нежно взглянул на кошелёк своего господина, конечно, зная о том, что их господам по возвращению выплатили кругленькую сумму в качестве компенсации. И лишний су в кармане ему не помешает.
— Да-да, я помню этого человека, — Арамис кивнул, припомнив своё письмо, которое, как ему сообщили, благополучно дошло до адресата.
— Говори, — на удивление, первым к Жану обратился Атос, возвратившийся к столу с тремя бутылками анжуйского. Граф не терял надежды отыскать юношу, потому к слуге отнёсся снисходительно.
— Бастилия…
***
В один скучных солнечных дней, когда лепёшки уже были съедены и Олив разговаривала по душам с крысами, утянувшими рыбную голову в угол её камеры, беседа о вреде алкоголя и моральном разложении нижестоящих короля чинов была прервана шумом, раздающимся в башне. Этакая оказия здесь случалась резко и за эти дни произошла лишь один раз, потому девушка прекратила разговор с испуганными собеседниками и подошла к окну камеры, желая узнать, что произошло и кого притащили в Бастилию на этот раз — иных развлечений у неё не было, как уже говорилось ранее.
И, вот это новость! Отряд гвардейцев, возглавляемый комендантом крепости, направлялся прямо в её камеру. Оливи поспешила отскочить от двери прежде, чем застучали ключи, тяжёлые врата отворились.
— Чем обязан, господа?
— Вы! — голос, раздавшийся сзади, она, конечно, узнала, заметив при этом ещё в коридоре фиолетовый камзол и шляпу с павлиньим пером. Рычал на неё Рошфор, и он же выступил вперёд, делая резкий досадливый жест ладонью. — Нужно было вас убить ещё тогда!
— Вы вольны сделать это сейчас, — Олив лишь пожала плечами и попутно судорожно считала дни, пытаясь определить, произошел ли бал в ратуше и чем обусловлен сей визит.
— Ну уж нет, сударь. Вы останетесь здесь. И будьте уверены, эти стены вы покинете нескоро. Очень нескоро, — толпа вывалилась из камеры с такой же быстротой, с какой в неё и вошла. В коридоре послышались чертыхания, ругань и даже плач тюремщика, но постепенно и эти звуки стихли. Она вновь осталась наедине с собой…
