***
— Бастилия… Жан собрал в охапку всю свою смелость и решительность в разговоре с господами, которых невольно побаивался, узнавая в них дворян. А дворяне, как он хорошо знал, не питали особой любви к простолюдинам, в особенности к своим слугам. Его хозяйка была скорее исключением из правил. Несмотря на дикую одежду, её кожа была светлой, чистой, почти жемчужной. Длинные ухоженные волосы, миловидные, но благородные черты лица, и руки… Тонкие хрупкие ладошки, никогда не знавшие тяжелых мешков. А ведь она работала. Она помогала им наравне со слугами. Таскала с ним эти чёртовы мешки и молчала. Молчала так красноречиво, что… Ну право, если его хозяйка тогда им не казалась ангелом, то оспаривать её чистоту никто не смел. Герцогиня, наверное, угадала в ней дочку какого-то вельможи, раз госпожа явилась к ним после в весьма добротном, но мужицком костюме, что породило изумлённые взгляды знавших её слуг. Они были награждены лишь грустной улыбкой. «Я благодарна вам за всё, но прошу… сохраните мою тайну. На это есть причины. Причины, которые я не озвучу, оттого вы должны понять, что они весьма весомы…». Никто не стал задавать лишних вопросов. И Жан согласился быть её слугой тогда не столько из-за обещанного жалования, сколько из-за очарованности этой девушкой. К должности она поставила весьма чёткие ограничения и не позволяла ему находиться с ней в одной комнате до переодевания, которым занималась сама. Она и спала теперь в одежде наверняка из-за его присутствия. В общем, соблюдала все принятые обществом рамки, говоря, что он её друг и нужен ей как слуга скорее для отвода глаз. Хотя вскоре юноша оказался одурачен, и весьма жестоко. Его милая госпожа — едва ли не сумасшедшая! И всё-таки он всё равно предан ей. Отчего-то… — В каком смысле?.. — первым, кто посмел нарушить воцарившуюся тишину, был Арамис. Он хмуро поглядывал на слугу, силясь связать его слова с собственными предположениями и известными ему от белошвейки фактами. Пока получалось слабо, но как раз это не давало покоя. Зная нрав этой девушки… Молодой человек побледнел от осенившей его догадки, но пока предпочёл раздосадованно прикусить губу и выслушать объяснения слуги. — Моя… — Жан едва осёкся и потому, быстро исправившись, протараторил: — Мой господин сейчас находится в Бастилии под именем шевалье д’Артаньяна… — в чувствах у Жана получилось изъясняться весьма громко, потому рот его был быстро закрыт широкой ладонью Портоса. — А ну-ка Мушкетон, иди погуляй. — Но, сударь… — Ты не слышал приказ своего господина? — в разговор вмешался поднявшийся со своего места Атос, и тут уж шутить не приходилось. Бедному слуге оставалось лишь скрыться за дверью, тяжело вздыхая, попутно жалуясь на свою несчастную судьбу. — Сядь, — бравый гигант одним нажимом ладони на плечи юнца усадил его за стол, после чего сел на своё место. — Что ещё тебе известно? И почему ты так долго молчал об этом? — осторожно поитересовался Арамис, свободно выдыхая. Да, всё так как он и предполагал. Девочка отважна настолько, насколько же и глупа. Впрочем, все они могут похвастаться этой характеристикой. Особенно он, который не догадался раньше… — Мне больше ничего не известно. Разве только то, что сударь, которого мой господин заменил, успешно покинул Париж и велел молчать, а потом… — Хочешь сказать, д’Артаньян бежал?! — Портос истолковал эти слова по-своему, потому стукнул кулаком по столу, вызывая у бедного Жана заикание. — Д-да не-ет же! По делам е-хал… — Каким таким делам?! — Тем, дорогой друг, по которым мы отправлялись ранее с ним, — в своей прежней меланхоличности заметил Атос, который понял эту истину не позже Арамиса. Мальчишка просто пошёл на огромную глупость ради спасения всей операции. Верно, хотел доказать свою преданность, исправить то, что от него и так не зависело. Развеять их циничные предположения о предательстве. Теперь Атос корил себя за то, что посмел усомниться в верности своего товарища, поддавшись на размышления друзей. Оливье никогда не казался ему заговорщиком, а уж тем более трусом. Хоть юношеская робость в нём была, но только не ложь… Впрочем, возможно, он вновь ошибается насчёт этого мальчика, но теперь все его опасения развеяны. Нужно прийти на помощь другу… — А… О! Чёрт возьми… — Портос покрылся румянцем. Правда, за всеми силами старался это скрыть, вновь разгорячившись. — Что будем делать, друзья? — Вытаскивать его. — Не сейчас, — Арамис прервал наполненные благородством намерения друга. — Нужно дождаться прибытия д’Артаньяна… Слова мушкетёра были полностью оправданными, они понимали это теперь, когда их считавшаяся неудавшейся операция оказалась в руках гасконца, который был единственным, кто смог выбраться и достичь английских границ. Арамису, правда, пришлось приложить все свои навыки оратора, чтобы убедить друзей в верности своих суждений. Он и сам считал, что было бы лучше вытащить девушку из темницы как можно быстрее, но так уж вышло, что свои цели и честь королевы им придётся поставить на первое место в этой политической игре, заложником которой оказался не только он, но и его близкие. Как порою безразличны чувства сильных мира сего. Он знал это прекрасно, но противостоять им не мог. Атос же, убедившись в словах своего друга, вновь взялся за бутылку и уже не вёл беседу с товарищами, находясь в невольной борьбе между долгом и дружескими, скорее отеческими чувствами к юноше. Пускай они — давно военные, рука которых не дрогнет от убийства врагов Его Величества, попали в крепость в качестве ложных преступников. Это допускалось, они знали на что шли и какова цена дружбы. Но Оливье… он был лишь наивным ребенком, который без задней мысли повиновался им, последовал, желая быть одним из них. Откровенно говоря, Атос поначалу радовался своему выбору, ведь ощутил тогда правильность приглашения. Сейчас же… ситуация вышла прискорбной, и во многом граф винил себя. Знал, что сам бы поступил так же, что с радостью заменил Оливье собой, если бы мог. Но им оставалось лишь бездействовать, ждать и надеяться на удачное свершение дела. Можно ли это назвать предательством? Действовать в угоду обстоятельствам, а не по чести, не по-дружески… Что до Портоса, то он всё ещё противился доводам Арамиса, с которыми Атос, как ему казалось, уж слишком быстро примирился. Ещё чего! Выходит, что они просто боятся этих самых гвардейцев, которые держат их друга взаперти. Подробности интриги были ему неизвестны, добрый великан не мог представить, чьи имена сейчас стоят на кону и чью честь довелось спасать обоим. Потому расценивал все приводимые доводы как пустые разговоры, на которые их Арамис был горазд. Подумывал, конечно, что его друзья испугались. Но мысли эти откидывал сразу же. Что за чёрт! Чтобы Атос или Арамис тряслись от страха перед кардиналом? Нет! Значит что-то другое. Что-то, о чём умалчивают. И ведь Арамис знал об этом «что-то», но, как всегда в силу своей скрытности, молчал. — Ай, Дьявол! Когда вернётся д’Артаньян?! — Думаю, что у нас в запасе четыре дня. Не будем их тратить напрасно. Подготовимся, а там уж с помощью нашего ловкого друга вытащим юнца из рук красного герцога. — Вы ошибаетесь, — мрачно ответил Атос, проверяя бутылку, находящуюся в руке, на свету. На донышке ещё плескались остатки вина. — О любых планах ему станет известно задолго до этого. — Что вы предлагаете, Атос? Не вы ли рвались в бой ранее? — Арамис удивлённо воззрился на товарища, а Портос к тому моменту притих, давая возможность говорить другу. — Вы правы, — граф ответил мрачной улыбкой и допил остатки из горла, со стуком поставив бутылку на стол. — Но и ваши слова не лишены истины. Раз уж мы собираемся вытащить его оттуда, поступим вот как…***
Пожалуй, если бы ситуация виделась иначе и ранее вспомнившиеся темы не трогали девушку достаточно сильно, она бы вряд ли обратила внимание на членистоногое, внезапно свалившееся на голову. Поморщилась бы, откинула в сторону, придавила сапогом и продолжила меланхолично сидеть в углу камеры, как делала это последние дни, но теперь до предела взвинченное сознание могла взбудоражить любая даже самая мелкая вещица. А уж теперь, взирая на гада, которому взбрело спуститься ей на голову, Оливи ощутила тяжёлый горячий комок в груди и вместе с ним поступающие к горлу рыдания. Девушка подскочила как на пружине, стряхивая с себя мерзкое существо, шагнув в темноту, где наткнулась на неудачно спрятавшуюся под соломой крысу. Ощутила, что более не может сдерживать накатившие волной чувства. Глаза наполнились слезами, руки задрожали. Она упала на колени перед запрелой подстилкой, кусая губы, чтобы сдержать рыдания. Казалось бы — досадный пустяк. Всего лишь живое существо, что неудачно оказалось рядом, но оно стало причиной слёз… Как долго всё это копилось в ней? Всего лишь эту неделю или месяц? Год? Как давно она натянула на себя маску неприступности, напускной силы? Надеть мужское платье не составляло труда, но вести себя подобно мужчине — это было невыносимо… не для неё. Хрупкой снаружи настолько же, сколько внутри. Пускай она и скрывала это. Скрывала так долго… даже от себя. И всё-таки ночью так холодно. Слёзы, казалось, застилали не только глаза, они охлаждали разум, но истерика продолжала бить её до тех пор, пока в коридоре не послышались голоса, крики, шум… Пока не загорелся свет и к ней в камеру не ворвались. А ведь за своими слезами она не смогла различить такие родные голоса. Олив забыла обо всём и сейчас, наверное, полагала бы, что сошла с ума, увидев, кто затеял переполох в крепости. Очнулась лишь в тот момент, когда кто-то тёплый и знакомо пахнущий коснулся плеч, приобнял их по-отечески крепко, ласково. Лишь в тот момент она осознала, что происходит вокруг. Обернулась, увидев придавленных к стенке могучей рукой гвардейцев на которых были наставлены четыре пистолета. Портос… Арамис… д’Артаньян… А Атос?! Она не видела лица человека, обнявшего её, могла лишь догадываться, кто обнимает со спины. Голос же подтвердил догадки: — Вы ранены? — Нет… — её собственный голос дрогнул, был хриплым, чужим. Девушка помнила, как однажды уже показала ему свои слёзы. И что было тогда? Он отчитал её за это, а сейчас не стал… — Хорошо. Вы можете идти? — в тоне сквозила доброта, тепло… Тепло исходило не только от тела, оно шло будто из глубины сердца, вначале казавшегося таким холодным, ледяным. Теперь было иначе. — Да… — Тогда идёмте, — объятия исчезли, но руки продолжали поддерживать её, помогли подняться и повели за собой куда-то. А она шла… покорно следовала за ним, доверяя не только свою судьбу, но и свою жизнь. Лишь сидя за столом на улице Феру и держа в руках чашку горячего вина, она наконец окончательно очнулась от этого кошмара. Начала постепенно приходить в себя. Осознавать, что находится в кругу близких, что стены Бастилии далеко позади и её старания, — девушка мимолётно взглянула в сторону графа, сидящего рядом, — да, они вознаградились. Более, чем она могла бы себе представить! С момента их прихода в квартире царила тишина. Были отданы некоторые указания слугам, выполнялись кое-какие приготовления, Жан наскоро помог сменить госпоже рубашку и камзол в спальне Атоса, куда её любезно пригласили переодеться. А в остальном же мушкетёры были какими-то замкнутыми, не считая, конечно, их взглядов, которые выражали каждый своё: Портос — радость, д’Артаньян — признательность, Арамис — сочувствие, и, наконец, Атос… Он смотрел на неё так, как раньше смотрел только на д’Артаньяна. Взглядом отца, наставника, исполненного гордости за своего ученика, но старающегося не показывать этого. Оливи на это невольно улыбнулась и почти залпом выпила предложенное вино. — …спасибо, — наконец выдохнула она, окончательно приходя в норму. — Признаться, вы меня удивили… Более чем! Вы удивили всех нас, я думаю. Поскольку изначально я уж думал, что вы подстроили мне встречу со старым знакомым, — говорил д’Артаньян, и за то время, пока он подыскивал слова благодарности, что было сложно, беря во внимание его честолюбие и горячность, Атос дважды с укором взглянул на него. Это Олив очень понравилось, и она даже просветлела, подобно младшему ребёнку, который радовался оплошности старшего. — Д’Артаньян, не будем об этом. — А ваше дело? Оно удалось? — поинтересовалась девушка, силясь скрыть своё удовлетворение увиденным. — Да. Всё вышло как нельзя лучше, благодарю. — Будет вам. Оставим эти события, они уже прошли, и на наше счастье, не без Божьей помощи, конечно, сложились удачно, — философски заметил Арамис. — Ага, значит, снова ваша белошвейка променяла вас на священника, раз уж пошли речи о боге, — насмешливо фыркнул гигант. — Портос! Ещё одно слово!.. Покуда велась словесная баталия о пользе и вреде белошвеек, за которой нельзя было наблюдать с серьезным лицом, Оливи услышала приглушённый голос, принадлежавший Атосу. Он подсел ближе, отчего девушка встрепенулась и подалась навстречу. — Что заставило вас плакать на сей раз, друг мой? — Паук… — Паук? — удивлённое выражение лица Атоса заставило девушку улыбнуться и кивнуть в ответ. — Да, я не питаю особой любви к насекомым…