Как я стала мушкетёром Его Величества

      Лёгкое помутнение сознания, весёлые истории, рассказываемые поочерёдно Портосом и д’Артаньяном, дружеские незначительные ссоры и новые тосты, стремящиеся к примирению — всё это было обыденностью и делало Оливи счастливой. Она уже не раз задумывалась о том, что эти люди могли бы заменить ей семью, но лишь сейчас на ум пришла простая истина — они уже семья. Все они, Оливи не была исключением. Ибо не стали бы её друзья так уж беспокоиться и штурмом брать Бастилию, не будь она им дорога, ведь правда?       Каждый взгляд, обращённый на неё, выражал разные чувства, от обыкновенной признательности до отеческой заботы. Могла ли она мечтать об этом? Нет… не посмела бы. А сейчас же ей страшно от мысли, что она может их потерять. Таких разных, во многом непонятных, но очень любимых людей. Париж — уже её дом, здесь её семья. — Спасибо… — она произнесла это тихо, неожиданно, прервав речь Портоса, сокрушающегося на задержку жалования. — За что же это вы опять благодарите? — великан удивился. — Я благодарен вам безмерно. И должен признать, что я люблю вас, друзья мои. Я люблю вас одинаково сильно. Всех, кроме д’Артаньяна. Его я люблю меньше остальных…       В комнате послышался громкий смех, и даже Атос, до этого сохранявший полное спокойствие и невозмутимость, принял участие в общем веселье. Его лицо просветлело, и без этого смущенная девушка получила от него тёплую дружественную улыбку. Атос, как мы уже имели смелость заметить, улыбался редко. И поэтому эта улыбка была так дорога ей и заставляла сердце невольно биться сильнее. Она — одна из них. Теперь окончательно… — Ваши слова прекрасны, мой милый… — голос Арамиса, обыкновенно тихий и чуть резковатый, стал громче и намного приятнее слуху. — И несправедливы, — с наигранным возмущением сказал д’Артаньян, поднимая вверх кружку. — Это тост. Нужно выпить!       Лишь под утро уставшие и порядком пьяные господа покинули квартиру на улице Феру, осушив немалые запасы выпивки хозяина подчистую. «Это хорошо, — думалось Оливи, идущей вместе с Жаном под руку домой. — Меньше вина, меньше проблем. А ведь скоро тринадцатое…» — на этих мыслях она тяжело вздохнула и сонно закрыла глаза, заставив и без того напуганного Жана побледнеть. — Вы ранены?! Нет! Вы чертовски пьяны! — Я счастлива, болван! Я никогда в жизни не была ещё так счастлива… и пьяна! — Оливи начала смеяться, обнимая своего слугу за шею и утаскивая за собой в дом, по которому она порядком успела соскучиться.       Её небольшая, твёрдая по причине отсутствия какого-либо намёка на матрас кровать казалась теперь королевским ложем, а тёплая вода и вымытые душистые волосы, уже достающие до лопаток, и вовсе были предметом гордости, спутанной наутро в торчащий вьющийся комок.       Спалось ей, к несчастью, отнюдь не долго. Уже через два часа, казавшиеся ей пятью минутами, она была разбужена звоном посуды и криком Жана: — Она только что вернулась оттуда! Пожалейте!       Голос слуги и окружающий шум звенели в голове, вызывая крайнее раздражение. Поэтому она предпочла с головой накрыться пледом, но звуки всё не убрались, а стали лишь сильнее и надоедливей.       Недовольство и холодный гнев подступили к горлу, заставляя открыть глаза и высказать наглецам, посмевшим прервать её сон, всю правду, а после и вовсе дать эфесом шпаги по голове, чтобы неповадно было. Но Оливи сейчас слабо понимала, кого бить и на что возмущаться, поскольку в голове вместе с туманом появилась боль. Язык не слушался её, и без того мутный образ мужчины расплывался. Такое сильное похмелье было для неё впервые… А ведь говорил Портос закусывать! — Вы… под-лец… — Ну конечно, — голос был ей совершенно незнаком, поэтому девушка, встав на слабые ноги, едва не упала, если бы её, словно уличного котёнка, не взяли за шкирку, поднимая над полом.       И подобно тому же коту, она зашипела, попытавшись ударить бурое расплывчатое пятно ногой… И судя по по следующему возмущённому возгласу — попала. — Прекратите сие и извольте следовать за нами. Вы арестованы и обвиняетесь в государственной измене! — Где… приказ… — Олив отпустили, и она опустилась обратно на кровать, пытаясь в мыслях сообразить, что она натворила вчера по пути домой, раз сейчас эти господа обвиняют её в подобном… У них есть основания? Впрочем, за ответом ходить далеко не следовало… — Жааан! Подай воды! — Какой, осмелюсь спросить, приказ? — На арест. Раз я арестован, то должен быть приказ. Если он есть, я пойду. Если его нет — не пойду. Всё же довольно просто, странно, что вы не можете этого осмыслить.       Окунувшись с головой в деревянную посудину, полную студёной воды, она прогнала на время похмелье и сейчас могла наблюдать в гостиной по меньшей мере пять человек в красных плащах. Странно, что сам конюший Его Высокопреосвященства её не посетил. Обиделся, видимо… — Вы не смеете требовать от нас бумаги. Ваша обязанность — подчиниться воле короля! Не то нам придётся взять вас силой, — глава этой, по мнению Оливи, преступной группировки говорил с раздражением, на что, прочем, девушка отвечала улыбкой. — Полотенце дай! И помоги! — этот приказ был отдан Жану, и вскоре тот помог хозяйке утереть лицо, получив тихое распоряжение: — Беги к д’Артаньяну, выясни, не постигла ли их облава, и, если нет, пусть ведёт сюда подкрепление. Живо на задний двор… — Господа! А не хотите ли вы со мной выпить? — сказала она громче, с силой отталкивая от себя слугу. — Вы смеете потешаться?! — Я хочу выпить! Вы не хотите? — поднявшись вновь, девушка отошла к столу, где предприимчивый слуга уже накрыл завтрак. Вино, конечно, имелось, но в скудных по меркам вчерашнего застолья количествах. — Угощайтесь! Я арестован и в полном вашем распоряжении! Но можем же мы позволить себе угоститься этим чудным филе в грибном соусе! И вино… как назло, бургундское!       Пока она здесь практиковалась в игре на чужих нервах, в мыслях тем временем была далеко отсюда и поспешно соображала: почему, если это приказ короля, её сопровождают на суд к нему гвардейцы кардинала? И если уж сам король послал за ней, то дело определенно касается вчерашнего, а если так, то… Рошфор, чёрт, ябеда! — Мы на службе, сударь. И вам это известно! — Хватит испытать наше терпение. Вашу шпагу! — В наше время даже любезность воспринимается столь критично… — она вздохнула, кинжалом срезая горлышко и разливая вино по кружкам. — Один глоток! И я весь ваш! Выпьем за короля! И кардинала!       Вино оказалось хорошим, но довольно крепким. Она догадывалась, откуда у них бургундское! Вероятно, вчера во время их гуляния Гримо подкараулил одну бутылку, и она досталась Жану, а этот трезвенник, в свою очередь, передал бутылку ей. — Теперь вы соблаговолите идти? — голос командира этих бандитов стал мягче, видимо, вино пришлось по душе. Ну что же, хоть убивать её потом гвардейцам будет хоть немножко, но жалко…       В этот момент на лестнице послышался стук, характерный для падения её преданного раздолбая, и в комнату действительно вошёл Жан с печальным лицом. — Ты так долго искал мою шляпу? — Оливи фыркнула, понимая по отсутствию подкрепления, что её друзей тоже арестовали. Ну что же, тогда в неприятность попала не она одна, это уже радует. — Вот она, мсье! — Теперь, наконец, вашу шпагу, сударь! — Прошу, господа! И да здравствует кардинал! — с этими словами Оливи протянула гвардейцем шпагу и осушила свой стакан до дна.

***

      Находясь в кабинете монарха, девушка с ностальгией невольно припоминала её первое знакомство с этой обстановкой и королём… Высоким и величественным, гневным и справедливым. Сейчас же он находился в каком-то подобии меланхолии и молчал подряд уже несколько минут, не поднимая своих людей с поклона.       Пока длилась эта немая пауза, Олив успела взглянуть на капитана, пальцы которого, казалось, дрожали, отчего шляпа в его руках едва уловимо покачивалась. Он нервничал, наверняка знал, на что способны эти безумцы, но остановить их не мог. Не в его силах было спасти всех, но мог ли он поверить, что сегодня потеряет лучших своих людей? Мог, конечно, но признаться себе в этом боялся.       В кабинете произошло ещё одно небольшое новшество, которое заставило девушку углубить свой поклон и постараться смотреть только в пол, хотя глаза и старались уцепиться за спокойное выражение лица Атоса, напускное смирение Арамиса, найти защиту и поддержку в Портосе, наконец, отыскать надежду в капитане. Но… присутствие этого человека в комнате — новой фигуры, более опасной и непредсказуемой, чем сама королева… Он заставлял дрожать и восхищаться.       Его Высокопреосвященство, ныне и первый министр. Наиболее приближенное к королю лицо, имеющее на него влияние, но страдающее от этого не менее остальных. Поистине великий политик и стратег, самая опасная фигура на сей шахматной доске — Ришелье.       Он держался позади кресла короля, и лица его Оливи не могла видеть, но, если бы столкнулась взглядом, наверняка бы упала на д’Артаньяна, стоящего рядом с ней. Тот и сам дрожал, ощущая страх и власть. Но у него был повод для гордости. А Олив… она глубоко сожалела, что посмела вмешаться в дела такого человека и невольно стать его врагом. Но просить прощения глупо, мечтать о его снисхождении — тем более. И пускай кардинал сейчас имел не самое выгодное положение, поскольку в деле с подвесками потерпел поражение, своего могущества не утратил. Теперь всё зависит от них… Одно неправильное слово на этом поле битвы означало смерть. Словесная баталия… в ней он был сильным противником. Ему не было в этой комнате равных. — Превышение служебных полномочий и использование их в собственных целях, — Людовик наконец заговорил. Он говорил медленно, растягивая слова, но от того это обвинение казалось ещё ужаснее. — Я прав, монсеньор? — Да, сир, — голос у министра был приятным, располагающим к слушанию, и что самое ужасное — совершенно спокойным. Ни доли торжества в нём не присутствовало. Оливи вздрогнула. — В один вечер ворваться в крепость! Перебить! И навести шум! — король начал распаляться, будто спичка зажигаясь от ответа своего советника. — Немыслимо! Такие люди служат у меня! Такие люди, Тревиль, стерегут мой покой! — Ваше Величество… — голос капитана был прерван возгласом: — Молчите, ради бога! Молчите! — по стуку было ясно, что король поднялся. Ярость и негодование охватили его и заставили задыхаться от собственных слов и возмущения, вызываемого ими. — Мы вынуждены принять нужные меры. Для подобного нет исключений. Нет и прощения. Но если господа хотят что-то добавить, у них есть на это право, — знаком Людовик наконец поднял своих людей из поклона.       Но к этому моменту девочка уже вовсю дрожала и была на грани слёз. Слова короля были правдивыми, он действительно был справедлив и непреклонен в суде не только своих солдат, но и дворян. Закон был одним для всех, и все должны были ему следовать. Не было исключений даже для самого Людовика. Это понимание заставляло её сердце любить. Любить и уважать своего сюзерена ещё сильнее. Оно же и давало понимание того, что она была причиной этого балагана и такого приговора. — Мы признаём свою вину и готовы понести соответствующее наказание, — эти слова были произнесены Атосом, и он своим благородством обрекал товарищей на принятие обвинения. — Замечательно. Вы избавили меня от выслушивания лжи. Сегодня же вы будете заключены под стражу и отправитесь в Бастилию, она вам, судя по всему, очень приглянулась, раз вы захотели там остаться до выполнения приговора, — король хмыкнул, изобразив на лице ухмылку. — Ваше Величество, я смею просить вас пересмотреть свой приговор.       От слов министра Тревиль закашлялся, видимо, подавившись воздухом от услышанного. Удивление не оставило и лиц осуждённых, подобного заступничества не ожидал никто, Оливи в особенности. Зная сюжет книги, да и наблюдая отношения между своими друзьями и гвардейцами кардинала, испытав на моём примере жестокость его шпионов и стен Бастилии, сейчас слышать подобное было громом среди ясного неба.       Сам же король перевёл на герцога хмурый взгляд и жестом дал возможность договорить. — Как известно Вашу Величеству, не более двух дней назад в один из наших портов прибыли два англиканских торговых судна, доверху забитые боевыми припасами. Сейчас Ла Рошель находится на грани восстания, и Ваше Величество как никто знает, что войны на сей раз нам не избежать. — К чему вы ведёте? — Их вина доказана и неоспорима, но бог милосерден, сир. Гибель этих людей не принесёт небу праведников, но земля потеряет добрых бойцов, так нам необходимых. — И вы предлагаете спустить им это всё с рук?! Это невозможно! — Я лишь предлагаю, — голос министра стал вкрадчивым. — Я лишь предлагаю Вашему Величеству изменить наказание и позволить им умереть на войне за честь своей страны и вашу жизнь. Но это как вас будет угодно, — он с поклоном отступил к тому месту, где стоял сейчас Тревиль, который своим видом напоминал жабу, подавившуюся водой.       В кабинете вновь стало тихо, время, казалось бы, на мгновение замерло. — Будь по-вашему. Пускай умрут достойно, хоть они этого и не заслуживают… — голос короля был мрачен, его лицо, обращённое к окну было скрыто тенью. Лишь ладонь, давшая знак удалиться, отличала его от гипсовой неподвижной скульптуры.       Ришелье покинул кабинет первым и быстро удалился из приёмной, подобно фантому, проявил милость к своей будущей жертве во имя игры, где хищник обязательно выигрывает войну, но даёт преимущество в одном из боёв, сыгранном по его же правилам. — Что, чёрт его возьми, в голове у этого… — от напряжения де Тревиль дал себе вольность обратиться в подобной форме к человеку, которому сегодня по какой-то неведомой самому богу причине отказался должен. — Умелый стратег никогда не станет жертвовать пешками, потому что они порою способны поставить королю мат, — речь Атоса оборвала стремившиеся наружу ругательства капитана. — Его враг сейчас не мы, а Бэкингем, поэтому на сей раз пронесло… — д’Артаньян облегчённо выдохнул. — Но нам всё ещё нужно держать ухо востро. Кто знает, быть может, он захочет пожертвовать доставшимися сегодня фигурами в другой игре… — хмуро ответил капитан, сжимая свою шляпу в сильной руке. — Будете стоять у меня в карауле по пятнадцать часов! Понятно? — гасконец грозно пошевелил кулаком.       И на этих словах череда бесконечных дежурств только начиналась…