На улице к тому времени давно стемнело. Вечерний лёгкий ветер приятно холодил кожу и дарил ощущение свежести после нахождения в душной комнате. Правда, погода никак не могла влиять на физическое состояние девушки, которое после занятий в клубе находилось в упадке. Мышцы после недолгой ходьбы от одной улицы к другой давали о себе знать тянущей болью, поэтому думать о грядущей встрече с матерью Оливи не могла, сосредоточившись на позывах собственного тела.
Этот вечер был запланирован и отведён для отдыха, но это было не объяснить юноше, тело которого было выковано точно из стали. По крайней мере, девушка никогда не видела его утомлённым. Подавленным — не раз, но сил даже в таком состоянии у её друга хватало на драку. Невольно начинаешь завидовать подобной выдержке. Это и понятно… Он с детства готовился к военной службе и потому привык к трудностям. Впрочем, эта самая подготовка не оправдывает его заинтересованность во всякого рода приключениях. Приключениях, которые часто грозили опасностью ей и её друзьям.
— Вы кажетесь подавленной, — заметил юноша, чуть сбавив темп ходьбы.
— Я планировал спать, а не носиться по ночному Парижу вместе с вами, — Олив недовольно фыркнула и мысленно поблагодарила его за замедление. Говорить о подобном вслух она бы не стала. Особенно в его присутствии.
— Ну уж извините. Но зато нас хорошо покормят. Надеюсь…
— Взяли бы Портоса!
— Желание дамы — закон! А желание прекрасной дамы увидеть вас я проигнорировать не мог, — эти слова девушкой были восприняты весьма скептически. Она, получается, не дама. Не мужчина и не женщина, улитка какая-то… Ей-богу!
Добравшись до указанного дома, Олив мечтала только об одном — опуститься поскорее на мягкую софу в гостиной и оставить своего влюбленного друга наедине с притворством и холодной ненавистью её матушки. Он это по праву заслуживал, если говорить откровенно… Хотя она не желала бы ему зла. Завтра! А сегодня она определённо не прочь его смерти.
— Вы запоздали, господа, — лорд встретил вновь вошедших с любезной улыбкой и получил на эти слова поклон от гостей.
Миледи пока не было видно, что вероятно огорчало д’Артаньяна, искавшего глазами тонкую прелестную фигуру англичанки, за честь которой так храбро заступился, во многом предвкушая награду. Что касается Оливи, то она желала встречи с диваном, попутно вновь разглядывая лорда, внезапно встретившись с ним взглядами.
— Теперь я понимаю, отчего моя сестра хотела встретиться с вами… Вы действительно похожи на моего покойного брата, её супруга.
На этих словах Винтера девушка невольно вздрогнула, про себя думая ни о чём ином, кроме возможной родственной связи между ними… Она до сих пор не знает своего отца и возможно даже является англичанкой… Дочерью богатого и доблестного рода. Это было бы так здорово!.. И в тоже время пугающе, ведь… Её мать убила её возможного отца…
От мыслей этих она побледнела и пошатнулась, невольно опираясь на плечо ошалелого д’Артаньяна.
— Что с вами?
— Сударь, вам плохо? — Винтер-младший оставил предложенное знаком гостям вино и было поспешил к Оливи, если бы его не остановил голос.
— Вы ошибаетесь, дорогой брат. Во внешности этого молодого человека нельзя разглядеть моего бедного супруга, но миловидного мальчика и храброго бойца я могу различить, — на ступенях лестницы показалась баронесса, которой деверь теперь был обязан подать руку.
— Благодарю, я просто немного устал, — Оливи отстранилась от д’Артаньяна, чьё лицо её повеселило, не зайди речь о супругах её матери.
— Приветствую, господа. Я здесь, чтобы отблагодарить вас, шевалье… И просить об услуге вас, юноша, — миледи улыбнулась им, но каждому по-разному. Олив отчего-то знала, что её другу обращена фальшивая улыбка. И это одновременно огорчало и радовало её. Всё-таки мама относится к ней иначе, но ведь этот глупец любит её… Его становится невольно жаль.
— Об услуге? Меня? — Олив удивлённо взглянула в сторону баронессы и вновь сделала поклон.
— Именно вас. Вы напоминаете мне моего маленького сына, поэтому я говорю об этом. Надеюсь, господа, вы не будете держать зла на нас? — миледи очаровательно улыбнулась и… Такой улыбке нельзя было отказать.
— Конечно, мадам. Идите. А мы пока с господином д’Артаньяном отметим наше знакомство. Прошу вас!
Следовать за матерью Оливи было трудно. Ей в спину были обращены заинтересованный и уничтожающий взгляд. Наверное, самолюбие гасконца невероятно задел тот факт, что его смогла обогнать в любовных играх девчонка! На деле же всё было намного проще. Но вот зачем она понадобилась матери?
Когда женщина достигла своих покоев и дождалась, пока их наедине оставят слуги, первым делом она заключила свою дочь в крепкие, казалось, вовсе не женские объятия. И это вызвало на лице её ребёнка довольный румянец, Олив сама не осознала, когда так случилось, что она обняла маму в ответ. Когда прижалась к ней, уткнулась в грудь и довольно приластилась котёнком к ласковой руке, скользнувшей в её волосы. Внезапно на глазах появились слёзы… А прежнее недоверие растаяло мгновенно. Она выбрала её! Её повела к себе! Она о ней помнит! Она… Возможно, она хоть немножко нужна ей?
— Моя милая… Ты же сейчас в мужском наряде! А слёзы так глупо выдают в тебе девочку! — баронесса начала тихо смеяться, перебирая тёмные волосы ребёнка. — Ты не заходила ко мне с тех пор… Почему?
— Н-н… Н-не зна-аю… — девочка всхлипнула и уткнулась в грудь мамы, вызывая её недовольный вздох.
— Испортишь мне новое платье.
— Прости-и!
Спустя время Оливи пришла в себя и теперь неловко сидела в кресле, о котором так мечтала всю дорогу, но расслабиться никак не могла. Её брал стыд за собственные слёзы. За свою слабость… А мама, кажется, была весела и с удивительной лаской обращалась к своим служанкам, прося принести сладости и тавель.
— Я слышала, близится война. Неужели ты тоже хочешь в этом участвовать? — женщина невольно нахмурилась, начиная разговор с волнующей её темы.
— Да, — Оливи тем временем залпом выпила бокал вина и опустила взгляд на свои руки. — Я буду участвовать. Я состою на службе, это мой долг…
— Это глупости! — миледи неожиданно резко оборвала дочь. — Ты — девушка, причём с весьма привлекательной внешностью. Война — удел тщеславных мужланов!
— Эти… Эти тщеславные мужланы — мои друзья. И я хочу быть рядом с ними… — девушка подняла полный обиды и негодования взгляд на мать и резко отвернулась, испуганная своей же смелостью.
— Что за упрямый характер… — миледи выдохнула, откинувшись на спинку своего кресла. — В любом случае, я знала, что ты не изменишь своё решение, поэтому на прощание подготовила небольшой подарок, — голос матери стал ласковым. — Посмотри на меня, дитя…
Девушка обернулась, но не по просьбе мамы. Она ощутила, что та взяла её ладонь в свои тонкие руки и бережно надела на большой палец холодное кольцо, которое обожгло кожу. И прежде чем взглянуть на подарок, Оливи знала, что увидит перед глазами, потому всеми силами не желала сейчас поворачиваться.
— Оно тебе велико… Но ничего. Я не могу дать тебе денег, моими финансами владеет деверь, но подарить что-то из своих украшений всё-таки в силах…
Сапфир на пальце заворожённо сверкал в свете свечей и казался сейчас волшебным камнем из сказок, повернув который, можно было отыскать потайные врата или вызвать джина. Столь необычной он был красоты. Синий, будто бескрайнее море, глубина которого пугает и манит одновременно. Он был… Он был такого же цвета, как глаза. Как глаза Атоса!
Оливи поражённо вскричала и порывисто прижала дорогой подарок к груди, боясь, что кольцо немедленно слетит с пальца и затеряется теперь навсегда.
— Вижу, мой подарок пришёлся тебе по душе… — миледи улыбнулась, а на глазах Оливии второй раз за уже прошедший вечер появились слёзы.
Домой они с д’Артаньяном добирались в полном молчании. Каждый думал о своём, но во многом их мысли были схожи. Они думали об одной особе, которая столь удачно наградила сегодня Оливье де Гроссо и оставила совершенно без внимания поступок шевалье д’Артаньяна. И если мысли Олив были сосредоточены на матери, как на своей благодетельнице, то юноша предпочитал посылать образ блондинки ко всем чертям и лелеять воспоминания о возлюбленной Констанциии.
— Вы довольны этим вечером, сударыня? — в голосе гасконца сквозила обида.
— Столько же, сколько и вы.
— Так что же поручила вам эта благодарная дама, с чем не мог бы справиться я?
— Вернуться домой живым, — прошептала Олив, и разговор с другом на этом был полностью завершён.
Поутру, как и желал Атос, девушка явилась к нему перед дежурством с целью проводить мушкетёра и побыть какое-то время в его компании, пока это позволяла её собственная служба. Они виделись часто теперь, но проведённые минуты в тишине были столь громкими, а мгновения столь короткими, что вновь приходилось договариваться увидеться завтра, чтобы вновь разойтись и встретиться на следующий день.
После того заключения в Бастилию Атос боялся повторения подобных событий и потому старался быть рядом с юным товарищем, который был польщён вниманием графа и тем самым радовал своего наставника ещё сильнее. Мушкетёр ощутил свою нужность, не только как друга и собеседника, как человека прежде всего…
И сегодня они снова встречались в его доме, но на этот раз всё проходило иначе. С самого утра за столом Атоса засел д’Артаньян и они, по количеству выпитых бутылок, вели долгий разговор о чём-то. По всей видимости, не очень приятном, раз на лице мушкетёра была прежняя меланхолия, а на губах гасконца отсутствовала обыкновенная нахальная улыбка.
— Что случилось с вами? Нечто ужасное?! — наспех сняв шляпу и плащ, Оливи подскочила к столу, садясь напротив хозяина дома. Её привычное место подле него сегодня было занято.
— Скажите, друг мой, — в голосе Атоса сквозила печаль и ласковые ноты, но глаза его кажется горели беспокойством. — Доводилось ли вам однажды такое несчастье — полюбить?
— Полюбить… — одними губами повторила она за ним и тут же опустила голову, размышляя. Любить? Мужчину? Любить, как делают это взрослые? Нет, ей всегда казалось, что… Впрочем!
— Да, я люблю… — вдруг тихо ответила она и сразу стало так стыдно. Имеет ли она право говорить подобное. Особенно ему, который…
— Бедный мой мальчик, — такая нежность в голосе ошеломила Олив, заставив покрыться красными пятнами. Действительно, чего же она ждала? Что Атос признает её любовь? Нет, к счастью, это совершенно невозможно. Он считает это чувство отвратным, и она была бы с ним совершенно солидарна, если бы не её собственные чувства… Её любовь к нему.
— Оливье, вы не хотите похвастаться нам своим подарком? Очень красиво у вас на пальце блестит, — шевалье изобразил насмешливую усмешку, кивнув в сторону товарища.
От слов этого несносного выскочки смущение и теплота, обуявшая Оливи с кончиков ушей, до кончиков пальцев, растворилась. Разбилась о скалы насмешек и притворства, вызывая в ней злость и ненависть к всему живому, носившиму имя д’Артаньян.
— Пожалуйста, — она сняла злосчастное кольцо и положила его на стол рядом с гасконцем, но поняла свою ошибку лишь сейчас, уловив взгляд мушкетёра, который внезапно помутнел и стал стеклянным, как у мертвеца, увидавшего с того света своего убийцу.
— Это кольцо… — прошептал он и было протянул руку к сапфиру, но ладонь застыла в воздухе каменным изваянием, так и не достигнув цели. — Оно странно напоминает мне одну фамильную драгоценность…
— Вашу? — оживлённо спросил юноша, но получил на это лишь отрицательное качание головой.
— Откуда оно у вас, друг мой? — поймав на себя пронзительный взгляд, Оливи не смогла лукавить или отмахнуться от ответа. Этот взгляд был так схож с теми, которые часто применяют родители, уличная своих детей в нехорошем поступке. И ты невольно начинаешь чувствовать себя виноватым, даже если вины твоей в этой проделке не было и вовсе…
— Мне подарила его та женщина, честь которой вчера отстаивал д’Артаньян в поединке, — Оливи постаралась сказать это как можно увереннее, но вышло, по её мнению, всё равно довольно жалко.
— Почему же вам? Что вчера произошло после нашего с вами расставания?
— Позвольте сказать мне, Атос, — когда взгляд графа упал на их друга… Только тогда Оливи смогла облегчённо выдохнуть и вновь мысленно поблагодарить того, кого не так давно посылала жариться на сковороде в Ад.
— Лорд, с которым мы имели честь вчера драться, пригласил меня и Оливье в дом своей сестры, поэтому после вашего ухода к нему наведался я.
— И всё-таки, как это кольцо попало к вам, сударь? — Атос вновь взглянул на девушку, наткнувшись на румянец на её щеках. В голове чётко складывалась картинка, и, как бы ни хотел граф сейчас отринуть поглотившие его воспоминания, он понимал, кто может стоять за образом той англичанки. И что самое ужасное, Оливье влюблён. Влюблён в, по его мнению, давно почившую женщину. Женщину, которую он уничтожил сам…
— Мне нужно увидеть её. Если всё обстоит так, как я полагаю… — он не договорил, покачав головой. — Впрочем, вам, друзья мои, не о чём беспокоиться. А сапфир вам, Гроссо, лучше продать. Этот камень приносит лишь несчастье его владельцу.
***
Этой ночью ей совсем не спалось. День был наполнен ужасающими событиями, и, подобно волне, девушку захлестнул страх. Нет, своя жизнь и её ценность в тот момент казались пустыми, когда речь заходила об опасности, грозившей друзьям. Столь родные люди могли в один момент покинуть её. И при мысли об этом Оливи бросало в холод. Положительно, тот кто умирает — выиграет, потому что мертвецам неведома тоска, неведома боль от потери, а им, живым, приходится испытывать всё это… Поистине ужасно!
Не в силах совладать с собой, девушка сжалась и опустила голову, стараясь отогнать от себя эти мысли. Всё будет хорошо… Всё будет… Всё… — нет смысла заставлять себя поверить столь наивные слова, это не помогает. Никогда не помогало.
Вот уже две недели они находятся в лагере под Ла Рошелью. Сегодня, как ей представлялось изначально, должен был быть прекрасный день! Ведь именно сегодня прибывал король в окружении своих мушкетёров. Наконец-то у них была возможность увидеться. Посидеть в славной компании и выпить доброго вина, если бы… Вино не было отравлено.
— Хорошая ночь, не правда ли? — Олив вздрогнула от услышанного голоса и резко повернулась, увидев перед собой его источник.
Атос… В столь небрежном виде: без плаща и перчаток, с застёгнутым на несколько пуговиц камзолом и одним стилетом на поясе. Даже друзьям редко удавалось видеть его таким, а она могла, и уже не раз.
От этого или от того, что он опустился на траву рядом с ней, на душе стало теплее, и её собственный страх был прогнан им, подобно тени, которая сбегает при появлении свечи.
— Странно, что в такое время вам не спится.
— Я… Я думал о сегодняшнем, — Олив пожала плечами, чуть улыбаясь ему. — Признаться, не смог уснуть. Если бы не тот слуга…
— …не будем об этом, — граф мягко оборвал своего товарища, не давая возможности закончить. — Господь милостив, особенно к нашему другу, вам не о чём переживать, по крайней мере сейчас.
— Правда?
— Да, Портос увёл его к нам, с нашим добрым другом д’Артаньяну ничего не грозит, вы так не считаете? — губы графа сложились в тонкую, едва заметную улыбку.
— Да, вы правы. Но… — Оливи смутилась.
— Вас тревожит не это.
— Д-да… Верно, — она вздохнула. — По какой-то причине вы всегда знаете, что со мной что-то не так, даже когда я этого не подозреваю, — девушка улыбнулась, прикрывая в усталости глаза. — И вы всегда рядом, когда мне одиноко… Я так благодарен вам. Безмерно! Вы будто заменили мне отца…
Глаза девушки всё ещё оставались прикрытыми, она подставила голову ветру и говорила это немного дрожащим, полным искренности и безудержной нежности голосом, больше не стараясь придавать ему грубый вид, как делала это доселе. Не старалась скрыть от него свою сущность, забыла об этом своём секрете на миг и отдалась чувствам. И хотя было немного страшно, сердце требовало сказать ему об этом прямо сейчас…
О, если бы она сейчас смотрела на него, наверняка на месте всегда спокойного и сдержанного друга обнаружила бы опешившего мужчину, на лице которого смешались воедино несколько чувств: от хмурой недоверчивости, до приятного удивления и ласки. На миг графу и вовсе показалось, что перед ним сидит Анна… Нет, не та убийца и воровка, которая вернулась с того света для свершения своей мести, а та, другая… Та, которую он полюбил, считая невинным милым ребёнком. И потому Атос быстро одёрнул себя и отвернулся, мысленно проклиная себя за подобное сравнение. Похоже он слишком переутомился, раз ему мерещится на месте друга чёрт знает что. Впрочем, каким приятным для него не было сие откровение, момент явно был испорчен злостными воспоминаниями, поэтому, наконец взглянув в сторону наставника, Оливи обнаружила на его лице холодное безразличие и боль в глазах.
— Я… — она вскочила, со страхом отступив назад, но вдруг внутри её что-то поломалось, и вместо слёз на лице появилась каменная маска, подобно той, которую демонстрировали внешнему миру люди с чёрной душой или с разбитым сердцем. — Мои слова были лишь любезностью. Прошу, не воспринимайте их всерьёз, — вернув голосу уверенность, она зашагал прочь, лишь спиной почувствовав тяжёлый печальный взгляд.
Через четверть часа менялся патруль, и Атос всё равно должен был уходить к своим сослуживцам, поэтому её уход был вполне оправдан. Вот только его реакция на слова, сказанные от чистого сердца, на признание, которое она давно уже хранила для него, сделала невыносимо больно. Почему он так холодно отнёсся к ней? Почему не воспринял должным образом? И отчего всё происходит противоположно её мечтаниям и надеждам? А ведь ей казалось, что сегодня он наконец полностью примет её и скажет, что тоже любит её. Ну хоть немного. Хотя бы так же, как говорила об этом мама. А ведь они виделись всего два раза! Почему же он так несправедлив к ней. Так жесток!
— Мама! — Оливи вдруг вспомнила слова миледи о том, что та всегда будет ей рада и если дочь вдруг захочет снова её видеть, она будет счастлива. Пусть не во всё в этих словах Олив верила, но доля правды в них, вероятно, была. По крайней мере мать ещё ни разу не отвергла её, как это делал тот, кого она так незаслуженно сильно полюбила. Поэтому она приняла решение уехать к ней, надеясь застать женщину в Красной голубятне. Ведь там она, кажется, должна была остановиться?
Вот только найти эту самую таверну было той ещё задачей. В лагере почти никто не знал о местоположении такой, да и вообще никогда о ней не слыхивал, и если бы не гвардейцы…
— Зачем тебе туда?
— Я сопровождаю одного господина, который спрашивал туда дорогу, — сии слова родились в голове девушки достаточно быстро, но всё равно звучали, по её мнению, как-то неубедительно. Да и по мнению гвардейцев, видимо, тоже.
— Что за господин такой?
— Я не вправе… Я не могу говорить. Он просил не называть его имени, но, — Оливи показала на своём лице небольшой шрам, который присутствовал на лице Рошфора, надеясь, что его авторитет возымеет действие над гвардейцами и… Действительно, дорога была в подробностях рассказана ей. Благо, хоть где-то понадобился этот Рошфор!
Загоняя Анубиса во всю прыть, Олив мчалась навстречу к, как ей казалось, своему утешению. Действительно, — думалось ей сейчас, — глупо было надеяться хоть на какие-то чувства со стороны Атоса. Он был глубоко раненным человеком, он был для неё всем! Причиной всех её неприятностей, приключений, бед! Она так стремилась сдружиться с ним, помочь, стать для него хотя бы хорошим товарищем! Переступив через свои принципы, через саму себя! Только подумать! Скрыть ото всех свой пол, сделаться мальчишкой, обмануть саму природу и ради чего! Ради холода в глазах и презрительной улыбки?!
Сейчас Оливи впервые было жаль. Было жаль не своих друзей или посторонних, которым она всегда была готова оказать помощь, отдать себя навстречу опасности и приключениям, ей впервые было жаль себя. О, это мерзкое чувство одиночества и тоски… Уныние, перерастающее в апатию. Как часто она страдала этим, когда потеряла свет, потеряла сам смысл жизни, оставшись один на один с собой среди чужих стен детского дома, чужих людей рядом. А потом появилась эта книга… Этот персонаж. Такой же! Раненый, закрытый, но такой благородный и… Право, самый прекрасный! Подобно храброму рыцарю, готовому защитить её. Оливи даже представляла, как было бы прекрасно подружиться с ним, как он стал бы защищать её, а она взамен… Она была готова отдать всё, что имел на тот момент маленький ребёнок. Мечты, веру, потускневший свет. И что теперь? Её вымысел оказался лишь вымыслом. А она… Она не смогла заслужить любовь того, кого сама любила. Действительно жалкое зрелище!
Хозяин Красной голубятни подтвердил, что такая женщина сейчас отдыхает у него на втором этаже, и теперь Оливи не сомневалась в том, что достигла нужного места. Наконец-то… Она сможет увидеться с мамой…
Тихий стук в дверь, оживление женщины, находящейся в комнате, тихие шаги и небольшая щель, через которую миледи смогла увидеть свою дочь. Всю вымазанную в грязи, с красными опухшими глазами и трясущимися руками, сжимающими шпагу. Казалось, ещё мгновение, и она вовсе упадёт там, где стояла.
— Господи…
— М-мама… — голос ребенка подрагивал вместе с её телом, девушку била истерика, и потому её впустили во внутрь незамедлительно. Заключили в тёплые нежные объятия. Усадили на стул у письменного стола, где она получила кружку тёплого вина и плед на плечи.
— Мой славный ангелочек… Как же ты меня нашла? И кто тебя обидел?! Ну же, расскажи всё по делу! — но от этих слов девушка расплакалась ещё сильнее, и теперь миледи оставалось лишь обеспокоенно ждать, когда плач этот утихнет.
— Я чувствую себя совершенно не нужной, — Оливи наконец начала приходить в себя и, опираясь головой на мамино плечо тихо заговорила это.
— Кто посмел?!
Девочка начала смеяться от показательно строгого голоса матери.
— Ты ненавидишь этого человека больше всех…
— Твоего отца? — миледи хмыкнула, но Оливи на это лишь нахмурилась и тихо прошептала…
— Нет, Атоса…
— Я и говорю. Эта сволочь напрочь не имеет ни чувств, ни совести и… Право, если бы ты не носилась за ним по пятам, я бы!.. — миледи прошипела это зло, добела сжав свой миниатюрный кулак.
— Я понимаю, тяжело осознавать, что ты дитя этого человека, но это нужно принять, милая… Увы, в то время я была молода и сотворила много непоправимых глупостей… В том числе брак с графом. Будь он сотню раз проклят!
— Он… Папа? Мой?.. Папа?! — внутри у Олив всё оборвалось и больно заныло. Было такое ощущение, что сердце из её груди вырвали и выбросили, растоптав грязными ботфортами. Он… Тот, кого она так любит, её отец… Она — его кровь и плоть. Но изменилось бы что-то, скажи она ему об этом? Нет… Ничего. Он бы только возненавидел её сильнее. Ненавистное дитя, рождённое воровкой в другом, не известном никому времени. Чушь, да и только… А тем временем за окном пошёл дождь и сверкнула молния.
А вслед за ней отворилась дверь, и в покои вошёл человек, чьё лицо было скрыто плащом.
— Я слышал голос в вашей комнате. Где он, отвечайте. Отвечайте, сударыня, или я убью вас, — пистолет, направленный в сторону женщины, дал возможность разглядеть лицо вошедшего.
— Убить меня? Снова, граф? Вас жизнь ничему не учит… Впрочем, вы всегда были таким. Поспешным на решения и тем более на поступки…
— Где он?! — стальной голос начал терять терпение.
— Знаете ли вы, граф, жизнь которого я так коварно испортила, что сами однажды едва не стали виновником преступления? Убить собственное дитя, так же, как убили жену. Лишь благородный граф де Ла Фер способен на такое!
— Что вы несёте, сударыня?! — Атос выступил к виновнице, крепко сжимая в руках оружие.
— А что вас удивляет? Девчонка выросла и пошла по стопам отца. Подалась в мушкетёры и была рядом с вами, была предана горе-отцу более, чем матери, лишённой возможности растить её.
— Даже если она существовала, ребёнку от силы может быть лет пять, — глухой голос графа дрогнул ровно с тем, как дрогнула его рука.
— Да, должно быть пять… Росла бы она рядом со мной… А ваша дочь растаяла в воздухе, подобно дыму, который и вовсе никогда не имел твёрдой, живой оболочки…
Многое в мире недосказано, многое скрыто, многое ложно… Слуги, бывшие в тот день рядом с тем домом, утверждают, что юноша этот исчез по воле самого Дьявола. А господ, увы, нам не удалось расспросить, но говорить о подобном нам, согласитесь, они бы не стали. Куда подевался мираж? Одному Господу известно. Знаем только, что однажды Бог даёт возможность исправить людям свои ошибки. Но… такова натура человека. Таково устройство нашего мира. Кто знает, может, удар молнии был всего лишь ударом? А, может, он в действительности умеет перемещать людей в другие миры? Впрочем, мы настоятельно не рекомендуем пробовать этот способ на собственном опыте…
