Как я стала мушкетёром Его Величества

— Мадам, я понимаю… — Олив согнулась от боли и откинулась на подушки, смертельно бледнея. Рана была ужасной, а в совместимости со здешней медициной ещё и, кажется, смертельной, поэтому особой радости от достигнутой наконец цели девушка не испытала — её отбирала сильная боль где-то внизу живота — точное расположение раны она не могла определить лишь по ощущениям, слишком сильным был болевой шок. Благо, если она до сих пор жива, тот мерзкий негодяй не смог задеть органы малого таза… По крайней мере, об этом говорило остановленное кровотечение. — Ох, сударыня, зачем же вы!.. Чудо, что вы выжили, мы уже хотели звать священника. Кто же вас так? — Мадлен завозилась где-то в конце комнаты и поспешила к девушке с мокрой тканью и флаконом с нюхательной солью, что было достаточно большой роскошью для простого горожанина. Запах — резкий, бьющий в голову подобно тупому удару молотка и взывающий к освобождению желудка, был для неё уже знаком и, как ни странно, навевал приятные воспоминания из прошлого. И неведомо, что именно удержало её сейчас в создании — пресловутая вонючая соль или привязанность человеческого организма к запахам, которые взывали к лучшим воспоминаниям юности… Немного придя в себя после приступа, она наконец продолжила некогда незаконченный вопрос, обнаружив тем не менее Мадлен сидящей совсем рядом с ней, она пребывала в испуге. — Благодарю… — голос Олив осел, и хозяйка тут же поспешила её остановить от долгих речей: — Прошу вас, сударыня, отдохните. Рана вновь может открыться! Что же мне с вами тогда делать?! Девушка усмехнулась, расценив тревогу хозяйки за проявление расчётливости, свойственной всем парижанам, оказывающим какие-либо услуги на рынке. И все они были не из дешёвых. Кажется, только за одну могилу нужно было отдать порядком одного серебренника, а уж сколько она должна лекарю, так это и вовсе непомерная для неё ныне сума. Как жаль, что сейчас с ней нет кошелька Шеврез. Впрочем, умирать она пока не собиралась. — Скажите… Какой ныне год?.. — девушка прохрипела это и тут же закашлялась, про себя тихо чертыхнувшись. Нужно нормально отработать рану, иначе она в действительности грозится отправиться в место, достаточно отдалённое от Парижа и уж тем более от родной Москвы. — Боже, вам и вправду так плохо? — Мадлен всплеснула руками в недоумении. — Год! — Тысяча шестьсот сорок шестой год от рождества Христова, сударыня, — в растерянности проговорила женщина, приблизив к лицу Олив вновь смоченную в холодной воде ткань. И на мгновение это помогло девушке прийти в себя затем, чтобы рассмотреть свою спасительницу. Женщина действительно была приятной на внешность и располагала к себе, несмотря на наличие исключительно северных чёрт, что проявлялось в резких чертах лица и светлой коже. Длинные чёрные вьющиеся волосы, собранные в аккуратную причёску, довольно утонченная фигура. Чем-то она напоминала ей Констанцию, только более зрелую и открытую, простую девушку, безумно влюбленную в её недалёкого друга. Как жаль, что этот, уже наверняка старый и обиженный жизнью человек, не понимает своего счастья, гонясь за богатствами, которыми ему невидать ещё как минимум лет десять! Ну ничего, она должна попытаться отплатитить Мадлен за доброту. Объяснить бы только её предприимчивому другу всю выгоду такого предприятия. Или, вернее, женитьбы. Девушка вновь взвыла от боли и уткнулась носом в подушку. Что же, этот разговор придётся отложить до лучших времён. Если, конечно, она переживёт эту ночь… — Я позову лекаря! — Нет!.. Лучше вина. Самое крепкое. — При вашей ране… — Мадлен с сомнениям взглянула на раненную, на что та лишь вздохнула: — Доверьтесь… В ваших руках моя жизнь… — В таком случае, у нас есть херес. — Несите! Только прошу, быстрее! И побольше! *** Сколько уже прошло времени с момента её перемещения сюда… Кажется, день? Или два? Насколько уверяла её здешняя уборщица — неделя, но людям нельзя верить так уж просто. Ведь она отчётливо ощущала, что не прошло ещё и трёх дней. По крайней мере по выпитым бутылкам точно. Впрочем! Здесь вино пьётся намного легче и может литься в человека рекой вплоть до отключки. Но такое было с ней за этот срок лишь в однажды. Значит, прошло два дня? Какая разница, чёрт возьми, сколько она сидит в этом месте, если не поднималась со своего стула никуда, за исключением собственных нужд?.. Да никакой! Уехал этот деловой старик по делам, видите ли. Нет его и не знают, когда приедет! Так узнать надо было. Поймать за хвост и допросить. Ибо… Ей нужно дождаться прихода д’Артаньяна. Без него она и выбраться отсюда не сможет. Не отпустят. У неё-то ни гроша за душой… Впрочем, если он уехал к Портосу, то… Она попросту умрёт от цирроза печени быстрее, чем он вернётся от него. Рана её уже никаких опасений не представляла, поскольку была эффективно залечена вином и её собственной бесполезной выносливостью. Проклятые гены… И ничего другого не оставалось, кроме как, сидя в окружении верных друзей, а именно пустых бутылок, склонить голову и пустыми глазами вглядываться в стену, где будто в театре на деревянной сцене возникали её недавние воспоминания и тревоги, а роем где-то над головой кружились мысли, лениво сменяя один кадр за другим. Печальное зрелище… Прикосновение грязных рук, от которых до сих пор пробегали мурашки по коже, её поступок, удар, звук выстрела… Какой-то пьяный бред, ей-богу! И на трезвую голову эти мысли о перемещениях казались ей фантастикой, а сейчас… Она вроде бы принимала всю эту магию, перемещения, амулеты, но всё ещё отчётливо знала, что это бред. И в нём ей ещё предстоит разобраться с приходом д’Артаньяна. А сам же живой, пока ещё лейтенант, этим самым бредом не казался… Если только немножко. — Атос?! Чёрт возьми, это вы, мой друг? Вот. Вот и пьяные видения подоспели. Ей кажется, что она сейчас услышала голос гасконца, и он вроде бы звал отца. Но… Она оглянулась по сторонам — отца здесь точно не было. Она была одна, не считая, конечно, входной двери, на которую взглянуть в таком состоянии она не додумалась. Мерещатся же ей мушкетёры всякие, а ведь это только восьмая бутылка за сегодня. Хорошее, чёрт возьми, вино. — Оливье?! Да три тысячи чертей, вы-то здесь откуда? — а вот прикосновения к плечу, похоже, были настоящими. Какая-то невообразимо крепкая ладонь схватила её плечо и сжала. Причём до боли. И такое нахальство, конечно, вызвало в ней незамедлительную, хотя и пьяную, но точную реакцию. — Пусти! — она вскрикнула и машинально ударила кулаком туда, откуда эта ладонь росла, попутно вскакивая на ноги и переворачивая всё, что окружало прежде: стол, стул, бутылки, своего обидчика. И лишь поднявшись и откинув назад волосы, она смогла лицезреть ошалелое лицо д’Артаньяна, держащегося за разбитый нос. — Вот Дьявол… *** — У вас крепкая рука… Всё ещё слишком крепкая для женщины… — д’Артаньян сидел теперь за поднятым столом и держался за разбитую часть лица, пока над ним в панике хлопотала Мадлен, прибежавшая сюда на грохот и звон бутылок. Право, в этой ситуации она пребывала, наверное, в меньшем недоумении, чем вернувшийся в гостиницу мужчина, встреченний столь жарким дружественным приёмом. — Если будете продолжать укорять меня этим, станете одноглазым мушкетёром! — Олив поморщилась и немедленно сменила гнев на милость, увидев, что кровь всё ещё продолжает течь по подбородку друга, первая встреча с которым обернулась столь неожиданно и неприятно. Появление д’Артаньяна подействовало на неё чудодейственным образом и немедленно отрезвило. Ещё большую роль в этом сыграло нанесенное ему увечье, а теперь… Её и вовсе терзал стыд, который перед ним признавать не хотелось. Слишком уж натянутыми были у них отношения тогда, чтобы сейчас так просто извиняться в своей оплошности. Этого попросту не позволяла гордость. — Помилуйте, без носа вы меня уже оставили! — гасконец улыбнулся, завидев на щеках и так до крайности сконфуженной девушки румянец. Всё-таки, как только он мог спутать её с Атосом. Но со спины! Она напомнила ему его старого друга, некогда объединившего их компанию из пяти человек. — Очень эффектное появление, скажу я вам. — Мадлен… Я бы желала остаться с господином д’Артаньяном наедине, — произнесла Оливи, когда рана перестала кровить и в помощи женщины не было особой надобности, но на это друг лишь шутливо вздохнул: — Желаете убить меня без свидетелей? — Если бы я желала вашей смерти, била бы сильнее! — возмущено ответила она, на что мужчина рассмеялся, знаком давая Мадлен понять, что ему уже ничего не угрожает. — Итак… — ответил он, успокаиваясь и имея сейчас возможность рассмотреть свою неожиданную гостю. Ведь… Она повзрослела, несомненно, но не так уж сильно изменилась. Те же непослушные локоны, остриженные на манеру мужчин, или, возможно, немного длиннее. Тонкий изящный стан и строгие черты лица с большими глазами. Нет, он положительно был прав, спутав их. Удивительное сходство. Просто поразительное! — Вы смотрите на меня так, будто я изваяна из мрамора… — она вздохнула, ловя на себя пристальный и острый взгляд друга. Заслужила… — Помилуйте, мы не виделись по большей мере двадцать лет, а вы… Чёрт меня возьми, я чувствую себя сущим стариком рядом с вами, хотя был старше вас, кажется, на два года? — На три… — Ах, ну да. Эка разница, три года. А я и в самом деле думал, что вы обратились за помощью к Гере… — гасконец вздохнул, улыбаясь как-то по-особенному нежно, видимо, ему ещё не были далеки те воспоминания, и это заставило Олив ответить ему такой же улыбкой. Не хотелось, конечно, говорить всей правды о том, что он теперь её старше отнюдь не на три года, — она сама не до конца разобралась в этих скачках, чтобы утверждать такое с уверенностью, — но увидеть его вновь было и для неё большой радостью. Хотя он изменился. Сильно изменился. Перед ней сидел уже отнюдь не прыткий задирчивый юноша, перед ней был мужчина с пышными усами, смуглой кожей и морщинками на лбу, которые выдавали в нём большую усталость, вероятно, не столько этим днём, сколько своей ныне печальной жизнью. — Я могу поделиться с вами этой божественной силой, если вы не против, — она поднялась, подходя к другу. — О, любопытно. И я, пожалуй, соглашусь, если это не будет стоить мне ещё одного носа, — гасконец с интересом наблюдал за ней и поднялся в ответ, когда та бросилась ему на шею с крепкими дружескими объятиями. Порывом, свойственным более ребёнку, нежели взрослой женщине, и это тронуло мушкетёра, тем не менее не спешившего обнимать друга в ответ. — Какой же вы всё-таки вредный, господин д’Артаньян! Какой несносный! Обнимите меня в ответ, чёрт вас возьми! — Не могу… — Это почему же? — Так ведь боюсь! В комнате разразился смех, и снова загремели бутылки. Туда вскоре последовали скромные, но очень недурные яства, которыми друзья решили отужинать по ходу завязавшегося разговора о прошлом. — Вас послушать, так этот Мазарини — скотина, которую ещё бог не видывал, — Олив улыбалась увлечённым рассказам д’Артаньяна, заслушиваясь ими. Он имел очень интересную привычку: во время оживленной беседы, более не контролируя эмоции, переходить на гасконский диалект или говорить с жутким акцентом. Помнится, отцу эта его особенность тоже очень нравилась… — Эта самая скотина урезала нам жалование. Только посудите: в два раза. Да чёрт возьми, где это видано? Чтобы королевские мушкетёры подобно сточным крысам выискивали себе пропитание! — гасконец с гневом поставил на стол кружку, фыркнув какое-то новое для ушей Оливи ругательство. — Ну помилуйте, друг мой, мы ведь тоже в конце месяца занимались добычей пищи походами в гости или играми. — Так мы эти деньги проматывали в первые дни. Проматывали и с каким размахом! А сейчас! Признаться вам, я — лейтенант мушкетёров, а ощущаю себя не лучше парижского нищего. Такая ныне у нас страна… — он тяжело вздохнул, и девушка смогла отметить для себя, что счастливой встречи с Мазарини ещё не произошло, а значит и остальных событий — тоже. Это наталкивает на мысли, что она появилась в этом времени лишь в самом начале грядущих приключений. И это радовало и одинаково огорчало её в тот момент. Конечно, сейчас им не предстоит скучать, и она сможет поучаствовать в надвигающихся интригах, встретиться со своими друзьями и, быть может, отцом, но в то же время… Придя она немного раньше, смогла бы развеять одиночество и отчаяние д’Артаньяна? Смогла бы застать госпожу Кокнар живой? Смогла бы остановить Арамиса от участия в Фронде и склонения к этому её отца? Да и отец… Впрочем, за него ей не следует волноваться. У него есть Рауль, и хотя бы ради него он будет жить. А она… Она займет место наблюдателя. Большего ей, кроме счастья родных, кажется, и не нужно. — Вот что, господин лейтенант. Возьмите меня к себе в мушкетёры!