***
— Право, я не ожидала здесь увидеть старую гостью. Оливия, вы снова в Париже! — И я здесь, сударыня, затем, чтобы узнать о вашей жизни. И любви. Покуда грезящий о капитанском чине д’Артаньян налаживал последние дела в роли лейтенанта, Оливи предстояло посетить свою давнюю подругу, аудиенцию у которой ей довелось получить лишь по счастливой случайности. Шеврез, хоть и была вновь опальной герцогиней, но имела связи и долю старой власти, а потому добраться до неё перед поездкой к Арамису было большой удачей. Прислуга за былые года обновилась практически полностью, лишь доверенное лицо у женщины оставалось прежним. И через него девушка смогла проникнуть в особняк, который стал в прошлом её вторым домом. — Вы вероятно, забываете, я замужем, — вкрадчиво объяснила Шеврез, предлагая девушке сесть напротив. — Вы ничуть не изменились… — произнесла она тише, с потаённой лаской, которая горела в глубине лебединых глаз так же явно, как и двадцать лет назад. Должны заметить, что годы обрушились на Францию сокрушительной волной, сметающей всякое благородство на своём пути, но они и долей не коснулись этой женщины. В свои достойные уважения годы она всё так же оставалась свежа и прелестна собой, лишь мелкие морщинки под глазами да скрытые в перчатках руки могли шепнуть о прошедшей молодости, но эти изменения были сущим пустяком на фоне других… Будто Шеврез ранее перенеслась в будущее вместе с ней, и прожитые десятилетия сократились вдвое. Она всё так же прекрасна, и этот факт смутил Олив, заставив робко опуститься в предложенное жестом кресло. — О, мне это ни о чём не говорит, — Оливи покачала головой, чуть улыбнувшись. — В прежние времена вы ловко наставляли герцогу рога. И я сама была, простите мои слова, свидетельницей ваших похождений. Как Арамис любил вас… — произнесла она со вздохом. На лице герцогини появилась тихая печаль, она мечтательно взглянула в окно, будто солнечные лучи могли скрыть всякое проявление эмоций на её лице. Мари заговорила тихо: — Арамис… Этот милый смелый юноша… Кажется он сделался аббатом, какая жалость, — она хмыкнула, вернув насмешливости глазам, поворачиваясь к подруге. Казалось, минутной слабости до сего не было и вовсе. — Да и, полагаю, вполне доволен жизнью в своем монастыре. — Жаль, мне было бы лестно думать, что вы говорите со мной от его имени. — Увы, я не видела его уже больше десяти лет, да и то всё слухи… — Но как же? Вы, кажется, были дружны с ним и его друзьями… Как их там?.. — Шеврез на миг нахмурила брови, но после безразлично махнула рукой, дескать, девушка сама должна была ей о них напомнить. — Их имена давно канули в Лету, — в голосе Оливи на мгновение прозвучала горечь, но это чувство быстро скрасил следущий вопрос: — Вы любили его? — Его? — Шевретта лукаво улыбнулась. — Уточняйте, дорогая. Уточняйте. Я любила многих… — Арамиса. — Да, — герцогиня вздохнула, приобретая на щеках кокетливый румянец. — Где-то в глубине души я до сих пор питаю к нему чувство крайней признательности. Некогда он был очень полезен и был восхитительным любовником. — Разве сейчас, — удивилась Оливи, — разве сейчас он полезен меньше? Ведь он на стороне Фронды, каодьютора, кажется. — Правда? Ну, это очень может быть. Но тогда! Ведь ничто не сравнится с той услугой, которую оказали королеве он и его друзья. Королева! Я вновь ей не нужна. Оливи про себя улыбнулась, вспоминая гонения Шеврез при Великом кардинале — и теперь ей тоже не дают жизни и возможности полностью погрузиться в дворцовые сплетни. Мазарини скуп, но осторожен. И его можно понять. Такая страстная натура увлекает Анну на сторону герцогов, а это Мазарини никак не нужно. — Не нужна ей или новой власти? — Мазарини? Да, он меня ненавидит. И должна признаться, наши чувства взаимны. Но что за власть, милая? Маленький король и моя бедная бывшая подруга, полностью захваченная в плен мерзким итальяшкой. Скажу вам, когда у одной из тесно связанных дружбой особ появляется мужчина, дружба быстро исчезает… И вот почему женской дружбы якобы не существует. Вы — хороший её пример, но только не королева, которой я посвятила свои лучшие годы… — герцогиня печально вздохнула, играя пальцами с веером. — Не стоит привирать, Мари, вы всё ещё полны сил и решимости отплатить Мазарини тем же. Я ведь права? — Неужели вы также на стороне Фронды? — Нет. — Тогда?.. — Шевретта нахмурилась. — На стороне Мазарини? — Ах нет же, мадам, я на стороне бога, солнца и лугов… — Оливи засмеялась, наконец отпив из бокала, также предложенного ранее. Вино было прекрасным, как и лицо Шеврез, которая уж было подумала об аресте или ещё чём худшем. Что там скрывала эта гримаса? — Увы, король ещё очень мал, и, пока он не обретёт власть, я не собираюсь ввязываться в эту неразбериху и интриги кардинала. Хотя д’Артаньян не прочь. — Д’Артаньян… — произнесла она, успокаиваясь. — Мне, кажется, знакомо это имя. — Да, он один из друзей д’Эрбле. — Кажется, он лейтенант? — Вы правы, — Оливи кивнула, ободренная тем, что к Шевретте начала возвращаться память. — А что же другие? — Один из них женился, другой покинул давно службу. Их имена: Портос и Атос. Вы верно знаете? — Да-да, — собеседница кивнула, щёлкнув веером, что обыкновенно выдавало в ней крайнюю степень раздражения или радости. Сейчас мы предположим, что она чувствовала второе, нежели первое. — Атос был крайне красивым и, кажется, нравился вам. — Только как друг. Не более, — быстро ответила Оливи, поднявшись в кресле, пресекая любые попытки осквернить их дружбу. Да и связь эта категорически невозможна, как бы ни улыбалась сейчас Шевретта, она не знает о том, что они, в сущности, родственники. — Ну да, это было бы странно. Он, кажется, не жаловал женщин… — Это так. Но, возможно, вам удалось это исправить? — Мне?! — герцогиня удивлённо взглянула на собеседницу, чуть закашлявшись от неожиданного предъявления. Уж не случилось ли между любовниками такого, что её давняя знакомая приревновала мушкетёра к ней и теперь явилась за объяснениями? Да и какие объяснения она может дать? Уж с Атосом она точно не имела отношений, хотя, может, и хотелось… — Вспомните свою ссылку ещё при покойном кардинале. Два года по окончанию осады Ла Рошели, вы в образе юноши бежали в Англию и по пути… Вы продолжите? — Ммм, припоминаю. Я часто одевалась в мужское платье тогда, наверное, набравшись этого от вас, — Оливи начала смеяться. — Да-да, от вас! Так вот, на что вы намекаете? И откуда такие подробности, могу я узнать? — Кэти была с вами, а потому я знаю эту легенду… — Болтливая дура! Ну продолжайте, моя дорогая. Я не буду прерывать вас, чтобы не сказать лишнего. — О, прошу… Вы без отдыха путешествовали уже, кажется, второй день и вот… В одном селении решили остаться на ночлег в доме священника, он пришёлся вам по вкусу более всего. — Ну-ну… — И священник вам тоже пришёлся по вкусу, — Оливи покачала головой в знак окончания повествования. — Вы пришли ко мне за этим? — с улыбкой произнесла Мари, облегчённо откинувшись на спинку дивана. — Я не могла отказать себе в удовольствии увидеться с вами. И узнать подробности… — Так вот, моя дорогая, никаких подробностей не было. — Как так?! — на этот раз не сдержалась от удивлённого возгласа Оливи, окончательно подорвавшись с места. Неужели?.. — Так, милая, так. Священник действительно предоставил нам ночлег, но сам он был… Мягко говоря, не первой свежести. Даже в самое плохое время, я не стала была искушать подобное создание. — А умирающий? — А? Да, он, кажется, говорил нечто такое, но почему-то остался с нами… Быть может, заметил наш маленький обман, не знаю. Но вам, Оливия, скажу: никогда не верьте слугам. Особенно служанкам. Врут, клевещут, ещё и поливают меня грязью, — Шевретта недовольно фыркнула, вновь производя щелчок любимым голубым веером. — Странно, что вам была интересна данная история… — Мари, я должна признаться… Мне говорили о том, что в этом доме остановился в ту ночь один человек… Один дорогой мне человек. И что вы… — Поверьте, Атоса в доме не было, а если бы и был, вряд ли мне удалось искусить его. Вы можете быть спокойны. Только вот история произошла так давно… А вы всё равно ревнуете, — с улыбкой произнесла она, видя бледность Олив и недоумение, которое она теперь была не в состоянии скрыть. — Я так ошиблась, Мари… — Нет, вы влюблены, и вам простительно. — Вы полагаете? — Бог прощает людям их слабости, а потому и мы должны прощать влюбленных, как бы велики их очаровательные слабости не были.***
Свои опасения и укоры д’Артаньян высказал ей ещё в первой половине дороги во время бешеной скачки, когда Оливи, одетой в мужское платье, казалось, что они едут не в монастырь, а сели на хвост самому Дьяволу, угнаться за которым невозможно. Видимо, д’Артаньян был настроен достаточно решительно относительно аббата д’Эрбле, но он всё же не знал, какую сторону принял его друг, в отличие от Олив, которой, хоть и неточно, но было известно, каких взглядов тот придерживается. И каждый в их небольшом отряде из трёх человек преследовал галопом свои невидимые, но прекрасно известные другим спутникам цели. К примеру, бедняге Планше следовало укрыться сейчас за городом, поскольку в доме рядом всё ещё пребывали офицеры; д’Артаньяну — совратить священника для службы другому духовному лицу, а ей же… Не только дружба заставляла сердце трепетать, было и другое… Арамис, верно, очень изменился за то долгое время, что она пребывала там, у себя, подобно д’Артаньяну и другим её друзьям-мужчинам (о герцогине нам уже было известно), и встретить его следовало для утоления интереса, а также… ради информации. Фронда, герцоги, короли, светская жизнь в которой мужчина крутился, казалось, с юношества, её мало интересовали, в отличие от его нынешнего союзника, о котором ей практически ничего неизвестно. А желание найти ответы на волнующие сердце вопросы имелось, огромное! Если не Рауль, спаситель его души, её вероятный младший брат, то кто был рядом с ним всё это время? И что произошло после Ла-Рошели? Такие вопросы она не могла задать д’Артаньяну, боясь насмешек, но Арамис! Он должен её понять. И дать информацию, желательно вдалеке от острых ушей их друга. Правда, как это устроить и сколько у неё будет времени до появления Лонгвиль, — а её появление, вероятно, им предстоит — неизвестно… — Чёрт бы их побрал этих монахов, — шипел д’Артаньян где-то внизу, пробираясь сквозь траву у монастыря, давно уже спешившись. Эти слова вывели девушку из раздумий и напомнили о том, что ей следовало помочь с поиском нужного окна. Базен, даже под страхом быть насаженным на церковные ворота, эту информацию не выдал, проявив удивительную стойкость. Ну, а сам монастырь уже отыскал Планше, пока Оливи пребывала далеко за пределами Нуази, в Блуа, под тенью воображаемых лип. — Полагаю, сейчас подберёт… Вы слышите? К нам мчится отряд! — этот голос подал слуга, который вернулся к лошадям, желая снова сесть верхом. Д’Артаньян же на это лишь кивнул и притаился в траве подобно кунице, чем вызвал на устах Оливи улыбку. — Вот они! — Позвольте, кто это они, сударь? — Олив развернула коня в сторону прибывших, сделав голос ниже, желая выдать его хотя бы за фальцет, но выходило лишь как в юности — юношеский звонкий голос, который Арамис часто желал научить пению церковных псалмов. Всадник и его группа остановились в нескольких метрах от скрывающегося под шляпой юноши, или переодетой девушки. Это непонимание и незнание истинной личности вызвало гул в толпе и заставило повелительный голос, прежде давший приказ, произнести: — Это не он. Сударь, назовитесь. Назовитесь сейчас же, не то буду вынужден отдать приказ этим людям. — Ах, вы хотите знать моё имя? — И имена ваших спутников, отвечайте! — Подите к чёрту, господа! Это говорю вам я — д’Артаньян, знакомо ли вам моё имя? — видимо, за время заминки прибывших господ её друг успел осознать ситуацию и вышел к ним с Планше с пистолетом наготове, беря за поводья лошадь Оливи, так как его была привязана к дереву. Слуга, видя это, поднял своё оружие, угрожающе наставив его на людей в масках. — Лейтенант мушкетёров? — Он самый, сударь. — Кто эти двое? — Ха! Ну, это уже не ваше дело! — Предупреждаю вас, если вы скрываете преступника!.. Д’Артаньян с прекрасно сыгранным страхом и одновременно удивлением поднял свою голову на девушку, раскрыв в ужасе глаза. А после, получив от неё презрительную ухмылку, прищурился и покачал головой. Такой театр был практически бесполезным в кромешной темноте, если бы не Луна, выглянувшая в то мгновение из-за туч и осветившая актера. Сцена вышла комичной. — Нет, сударь, среди моих спутников юноша, не нюхавший пороха, и мой слуга. И если вы и ищите преступника, то можете смело осмотреть своих людей, среди нас его нет. Более того, если хотите, я могу указать на преступника своей шпагой, — он взялся за ножны. В отряде головорезов снова пробился шепот, который впрочем был прерван достаточно самоуверенным и высокомерным ответом: — Позже. Уходим! Чёрная туча, называемая некогда нами головорезами, двинулась в сторону дороги, где, вероятно, позже грозилась свернуть в особняк поблизости. Дальнейшее их нахождение нам было неизвестно. — Как вам это нравится? — спросил д’Артаньян, опустив пистолет и оглядываясь на свою спутницу, хранившую презрительный вид. — Мне нравится это столько же, сколько вам нравится видеть во мне преступницу, — Оливи фыркнула и дёрнула поводья тот самый момент, когда её лошадь согнулась под весом ещё одного всадника. Она догадалась о его личности практически мгновенно, стоило только прислушаться и поймать утонченный запах духов, ощутить осторожное, почти ласковое прикосновение к плечу. — Чёрт возьми! — д’Артаньян видел второго всадника, но разгадать его для него сейчас было не по силам, вновь настала кромешная темнота. — Опустите ваше оружие, лейтенант. В данном случае оно совершенно бесполезно. Нас настиг сам Дьявол! — Если только вам, моя милая, это угодно, я стану Люцифером in nomine tuo!***
— Чёрт возьми, если это ваша скромная келия, то мне очень хочется сделаться монахом! — д’Артаньян с интересом рассматривал интерьер поистине роскошной комнаты, пока Оливи спускали деревянную лестницу, чтобы подняться наверх. Арамис с лёгким укором не позволил ей взобраться вслед за ними по верёвочной, а когда она поднялась, подхватил её у окна, с невообразимым радушием проводя внутрь. Даже побеспокоился о плаще и шляпе, галантно подхватывая их и откидывая в сторону Базена, что, впрочем, обошло д’Артаньяна, ему пришлось разоблачаться самостоятельно. И такое гостеприимство со стороны хозяина вызывало у девушки напряжение, он будто ждал их прихода… Положим, с д’Артаньяном это понятно, его мог выдать Базен, но она! Откуда? — Ах, мой друг, как бы мне теперь хотелось стать вместе с вами военным! — с лёгкой улыбкой ответил прелат, знаком предлагая Оливи своё кресло. — Располагайтесь, друзья. Нам сейчас принесут ужин. Вы устали с дороги? — Вы не изменились, Арамис! — фыркнул на это гасконец, принимая от друга сердечное рукопожатие. — Полагаю, более устали лошади, чем их путники, — отозвалась наконец Оливи. — Особенно моя, ей пришлось выдержать приземление ещё одного всадника… Арамис отметил эти слова тихим смехом, садясь неподалёку неё за стол и приглашая к себе д’Артаньяна, им наконец подали ужин. Прошло так много времени с их последней встречи… Она даже помнит, что они делали накануне: кажется, Арамис учил её стрельбе, а после они обедали в компании Портоса, разговаривая о будущем сражении, а потом… Они расстались, очень надолго. И вот спустя двадцать лет она видит его вновь — такого же свежего, манерного, утончённого… И в то же время такого взрослого. С возрастом у него пропал юношеский румянец, голос стал мягче и тише, глубже… Он обволакивал и вызывал доверие с первых нот, произнесенных ещё тогда, на коне… И теперь уже в ней возникало то смущение, которое некогда приобретал её друг. Тёмные волосы стали длиннее, ложились нежными волнами на плечи, чёрные глаза — такие же глубокие — в них еле заметный властный огонёк стал ярче, но взгляд не изменился, всё ещё цепкий, кошачий. Упорно скрываемые пудрой морщинки на лбу были почти незаметны, но всё-таки имелись, придавая его лицу больше благородства. Всё ещё такой красивый, когда улыбается… Из мыслей Оливи вырвало бережное прикосновение к плечу, она обернулась, видя возле себя аббата… Д’Артаньян, на удивление, исчез. На её немой вопрос Арамис ответил указательным пальцем, направленным в сторону окна, где пыхтел гасконец, спуская вино слуге. — Нам следует поговорить, не так ли? — спросил он тихо, наклонившись к ней. На что она лишь сдержанно кивнула, покачав головой, когда д’Артаньян выпрямился, направившись к ним. Прелат принял этот жест с едва заметной улыбкой и двинулся навстречу другу, захватывая с собой бутылку. — Ну что, мой дорогой, нам следует отметить эту встречу! Не против ли вы?! — О, я голоден как Тантал! — Чудесно! Оливия? Вы не откажете с нами разделить грех чревоугодия, как в старые времена? — с этими словами Арамис налил вина в бокал, подавая его ей. — С превеликим удовольствием, дорогой друг. Послышался стук бокалов, прозвучали тосты, и друзья начали разговор, в который по просьбе самого д’Артаньяна Оливи не вмешивалась, хотя на немой вопрос Арамиса во время рассуждения о Мазарини ей хотелось ответить. А после и вовсе рассмеяться, когда два хитреца сошлись в словесном поединке, искуснее которого могла быть, наверное, лишь полемика её отца с молодым Арамисом, когда те сходились в выяснении истины великого и обменивались мнениями. Впрочем, скоро ей надоело наблюдать за притворством мужчин, и выпив ещё бокал, она неожиданно для себя задремала, очнувшись, тем не менее, всё ещё ночью, глубокой ночью. Она лежала, как это можно было понять, на кровати Арамиса, заботливо укрытая одеялом и освобожденная от великоватых для неё ботфорт друга. Закрытая от глаз мужчин пологом, на шёлковых простынях с кружевными выемками, пахнущими лавандой и духами Арамиса, она на миг почувствовала себя на месте одной из его духовных дочерей, и от того покрылась красными пятнами, но вставать с постели не спешила, прислушиваясь к окружению. На удивление, было тихо, рядом был слышен разве что храп Базена, и ещё один… Только более звонкий… Решив что в келии все уснули, а её друг пошел искать приключения на ночь глядя в замок, где находилась сейчас де Лонгвиль, она тихо про себя фыркнула и обняла соседнюю подушку, повернувшись на бок именно в тот момент, когда под полог осторожно заглянул Арамис, заставивший её подскочить и откинуть эту самую подушку в его сторону. — Боже! Зачем вы так… пугаете?.. — проговорила она сдавленно, став с противоположной от него стороны кровати, слыша при этом тихий смех друга. — Простите меня, дорогая… Я не имел планов пугать вас, ничуть!.. Право, вы изменились. Так сильно… — и голос его на этих словах еле ощутимо дрогнул, взгляд изменился, — она ощутила это, — но не могла видеть. Арамис опустился на кровать, сжимая в руках бокал вина, опустив голову он вновь заговорил: — Все эти двадцать лет мы искали вас. На моей памяти, нет сейчас во Франции церковных лиц, которые бы не знали ваши приметы и имя… Портос и я приложили к этому все силы, — последнее он произнес почти шепотом, а позже добавил горько: — А вы теперь здесь. Появились как из-под земли, чтобы мы снова имели честь видеть вас. Признаться, она впервые видела его таким. Арамис никогда не блистал искренностью, а уж в его речах её и вовсе порою не было, он чаще руководствовался рассудком. Что же теперь? Неужели её исчезновение другие восприняли более резко, чем тот же д’Артаньян?.. Хотя она и была уверена, что лейтенант скрывает многие свои чувства от неё, в отличие от сегодняшнего Арамиса. Кто бы мог подумать! Эти тихие слова отдавались частыми ударами сердца Оливи, она бледнела, слыша их, и медленно подходила к нему, хотя её и пошатывало от волнения. — Арамис… — произнесла она одними губами. — Вы знаете, в тот день, когда вы исчезли, у Атоса появилась первая седина в волосах… — эти слова полоснули по сердцу Олив хуже лезвия, и на глазах против воли выступили первые слёзы. Она стояла совсем рядом с ним, но аббат предпочитал рассматривать свой бокал и смотреть куда-то в пустоту, будто говорил сам с собой. — Где вы были все эти двадцать лет, сударыня? — его взгляд вдруг поострел, глаза нашли в темноте её фигуру и взглянули выжидающе, а что она могла ответить?.. Ничего… Из её глаз капали слёзы, которые, впрочем, Арамис смог выносить недолго. Он поднялся, коснувшись её плеча, которое сжал крепко, и уверенно направился вместе с ней обратно в комнату, где посреди стола спал д’Артаньян, заботливо укрытый, как и она ранее — пледом. — Арамис, я… — её голос дрогнул, но аббат уже, казалось, был весел как и ранее. Он протянул ей бутылку и дружески похлопал по плечу. — Простите мою слабость, сударыня. Мы не виделись так долго, что я, видимо, и вовсе успел размякнуть! Но скажите лучше, спрошу у вас прямо, кто вы? — Я? — Оливи удивлённо обернулась, будто ища ответа. — Полагаю, как и прежде, роялист, если вы об этом… — Роялист? — его глаза сощурились, а на губах играла улыбка. — Такой же, как наш друг? — Арамис взглянул в сторону д’Артаньяна. — Я против Мазарини, — интерес в глазах аббата девушка поспешила быстро прервать: — Но и против Бофора. Я на стороне своих друзей. И вы и д’Артаньян мои друзья… И Атос… Арамис! Не в силах больше сдерживать свой порыв, Оливи порывисто сжала ладонь друга, притягивая её к груди, и с мольбой в глазах заговорила: — Прошу вас, расскажите мне о нём. Где он, как он и кто сейчас при нём! Прошу вас, Арамис… Прошу… — Милое дитя… Боюсь, что это вам придется выяснить у него лично. Мне ничего не известно, — прелат ласково убрал свою руку из ладошек девушки и поспешил отойти к столу, где взял ещё наполовину полную бутылку. — Арамис… — Вам действительно лучше повидаться с ним, Оливия. Увы, это всё, что я могу сейчас сказать вам…