Как я стала мушкетёром Его Величества

Как и было условлено, д’Артаньян покинул пригород Парижа с опозданием на час, немедленно погнав коня галопом по той дороге, которая вела к юго-западу, где ранее находилось место заточения герцога Орлеанского и где ныне, по предположениям друзей, должен был располагаться замок Бражелон. Оливи смотрела вслед другу до тех пор, пока его фигура неразличимой более чёрной точкой не слилась с пылающим огнём горизонтом. Близился рассвет, который развёл их дороги. Впрочем, совсем ненадолго, д’Артаньян уже сегодня ночью намеревался быть в Блуа, а потому через три дня он снова будет в Париже на Тектонской улице двенадцать, в «Козочке», где приказал ожидать его и Портосу — а тот прибудет уже завтра, поэтому скучать долго ей не придётся. Это решение относительно поездки, давалось ей с трудом. Во многом на него повлиял обыкновенный страх, но чего более — найти его могилу или встретить презрение — она боялась, для самой Оливи было неизвестно. Так парадоксально устроены люди: они ломают стены ради достижения целей, но когда до желанного остаётся лишь шаг — трусят, поэтому в мире так мало счастливчиков, так мало храбрецов… И к числу последних она принадлежала когда-то в детстве, сотворяя такие невообразимые глупости, на которые взрослые просто не смогли бы решиться. И вот, повзрослев, кажется, стала полной трусихой. От понимания этого становилось только хуже, и хотелось, сев на лошадь, последовать за д’Артаньяном, но решение уже было принято, и идти на попятную, чтобы просто что-то доказать себе, она бы не стала. Изначально не планировала к нему ехать, у Арамиса убедилась в своём намерении, а Портос… он заставил поверить в свои силы и всё-таки не убедил до конца. Она сдалась в самый последний момент и под натиском д’Артаньяна… Неведомо почему, но этот странный человек был очень убедителен в своих доводах, когда уговаривал её вернуться в Париж. Видимо, имел какие-то свои намерения насчёт её отсутствия рядом, в Блуа, но разгадать их Оливи было не под силу, поэтому уже через четверть часа она неспешно ехала по направлению к Парижским воротам. Д’Артаньян расскажет ей об отце, она непременно разговорит его, а если нет, то упросит Портоса. Всё-таки он, несмотря на авторитет своего друга, любил её чуточку больше и станет на её сторону, — она была полностью в этом уверена, — хотя и будет расстроен тем, что сама Оливи не решилась поехать. Всё-таки, не только Портос робеет перед этим человеком… Они все испытывают такое чувство в большей или меньшей мере. Разница лишь в том, что её вина перед графом неоспорима, поэтому она более других теперь боится его строгости, и вместе с тем печального взгляда, хотя и тянется к нему подсознательно. Так, за мыслями о своём поступке, пролетело время, и девушка, погруженная в себя сама не заметила, как въехала в город. Теперь у неё было больше времени и возможности осмотреться кругом, поехать к Люксембургу, свернуть на улицу Феру, посмотреть на свою квартирку на улице Дю Фур, но она предпочла не тревожить воспоминания и отправилась прямиком на королевскую площадь. Всё здесь, как казалось на первый взгляд, было как прежде. Такой же роскошный дом, много прислуги, кареты, стоящие у входа, но со временем всё это пообносилось. Дом уже не был таким новым и пёстрым, на нём были еле заметные трещины: где-то заменены ставни, где-то перестроены карнизы; прислуги было меньше, в большинстве своём теперь мужчины; кареты не пестрели высокими гербами, пропала напуская церемонность. Она помнила его таким же, но другим. А возможно, через призму возраста она просто не видит это здание в белом свете? Или же время разукрасило сединой не только усы Портоса?.. — Я могу увидеть хозяйку? — девушка отдала коня слуге, обратившись к юноше, который вышел ей навстречу. Странное дело! Взгляд у этого человека точно мамин: пронзительный, холодный, изучающий, а в самой глубине небесно-голубых глаз блестит нечто опасное. Этот странный свет никогда не грозил ей, она его почти не замечала, а теперь же он пронизывал её льдом до кончиков ушей, заставляя ёжиться. Волосы тоже светлые, вьющиеся, но не густые, тоже мамины… И тонкие губы… Только нос с горбинкой, греческий профиль, наверное, единственная отличительная черта, возвращающая ей понимание, что перед ней другой человек. И, кажется, у неё есть догадки, кто это… — Вам назначено? — тенор, резковатый немного, горделивый. Теперь она прекрасно понимает своих друзей. Она понимает тот ужас, который подстёгивал их к бегству ещё и потому, что он — копия миледи. С такими людьми, как он, лучше дружить, ибо не будет для тебя врага страшнее, чем они. И чем-то это ощущение напоминало ей робость перед покойным кардиналом, вот только тут не его величие сражает наповал, а животный страх. — Боюсь, что нет, — произнесла девушка почти севшим голосом. — Назовитесь. — Оливья де Гроссо… — Оливи точно не знала, какое имя ей теперь следует носить, поэтому выбрала то, что было при ней ранее, но, на удивление, именно оно преобразило лицо юноши. Его глаза расширились, и та угрожающая искра совсем потухла, открывая перед ней очень даже симпатичного и растерянного ныне молодого человека. Право, она была растеряна этой переменой ещё больше, поэтому попросту пристально воззрилась на него, сплетаясь в одновременном удивлении и непонимании такой резкой смены настроения. — Простите, мы давно вас ждём. Баронесса ждёт. Прошу во внутрь, — юноша дал знак охране, и те отворили перед ними двери. Молодые люди вошли вовнутрь, где всё порядком изменилось для Олив с того времени, когда она последний раз была у матери. Но времени осмотреться для неё предоставлено не было. Навстречу, спускаясь вниз по лестнице, шла миледи: в домашнем голубом платье и ещё с распущенными ото сна, спутанными из-за чепца волосами. Такая спокойная, домашняя, почти родная, хотя Оливи и выросла практически без участия в её жизни родителей, но любила их безумно. Хотя и каждого по-разному… Женщину время и вовсе не трогало, будто давно они заключили с ним контракт, что взамен на вечную молодость и красоту миледи будет радовать его своим обликом до скончания времён, подобно одной из греческих богинь. Всё ещё белокурая, бледная и хрупкая красавица, невинный облик которой обманчив. Сейчас ей должно быть уже сорок, но на свои годы она не выглядит, даже седина не тронула её волосы, морщины не коснулись лица, лишь взгляд уставший, как у всех достаточно зрелых людей, выдавал в ней возраст. — У нас гости, мадам, — юноша, стоящий рядом с Олив, обратился к матери, немедленно получая от неё вопросительный взгляд, а позже, заметив Оливи, улыбку. — Я вижу вы уже познакомились с сестрой, Джон. Но как ты выросла… — эти слова и вздох были обращены к девушке, неловко потупившейся в пол. — Ростом практически догнала брата… Голос миледи на мгновение дрогнул, и тут же Оливи очутилась в трепетных объятиях, которые приняла с радостью, порывисто отвечая на них. — Мама… — Джон, оставьте нас. Оставьте! Нам нужно успеть поговорить до отъезда, — юноша поклонился и поспешил покинуть залу, хотя и показывал всем свои видом, что не желает делать этого, борясь с интересом ближе познакомиться с сестрой, которую его мать упоминала достаточно часто с того момента, когда доверила ему тайну своего прошлого… — Отъезда?! — Оливи испугано подняла голову, получив грустную материнскую улыбку. — У нас есть немного времени…

***

Сидя подле матери в общей гостиной, где присутствовал её младший брат, Оливи ловила себя на мысли, что достичь ответов на сей раз ей, как и в прошлом, не удастся. Слишком поздним выдалось их свидание — письмо было отправлено ещё неделю назад, когда Рошфор только освободился, и когда матушка едва-едва прибыла в Париж после долгой разлуки с этим городом. С графом они встретились на следующий день, но Оливи к тому моменту уже была за пределами Парижа. Когда пылкие слова, крепкие объятия и первые слёзы стихли, им довелось коротко поговорить. От матери Оливи узнала, что после её исчезновения, миледи отправилась в Англию и там осталась вместе с её маленьким братом, занявшись хозяйством покойного барона. Она должна была закрепить наследство за своим сыном и твердо стать на ноги, влиться в светское общество, прекрасно к тому моменту понимая, что от женщины во Франции были готовы избавиться. Нет, не Атос с д’Артаньяном, у тех и так было «множество забот, оставленных ею на прощание» — как понять эти слова, Оливи пока не знала, поэтому предпочла запомнить фразу для дальнейшей её разгадки, — кардинал был вынужден расквитаться с убийцей герцога, хотя сам и был заказчиком. Дело было провернуто женщиной весьма ловко, фанатик быстро был казнён, ну а лишние деньги и бумаги герцога были очень нужны для её новой жизни… Не имея возможности достойно войти в старое не очень-то лояльное к вдове общество, она с лёгкостью влилась в новое, нынешнее. Англия, охваченная смутой и войной, судя по спокойной улыбке матери, пришлась ей более по душе. Что до Констанции, которая ненароком вспомнилась после тех загадочных слов, то на этот вопрос миледи ответила так: — Знание будущего не помогает нам избавиться от ошибок прошлого, оно лишь предупреждает некоторые поступки. И вновь одни загадки… Как же ей найти ответ на вопрос о перемещениях, когда слова матери столь неоднозначны? Она пока не понимала, поэтому предпочитала сидеть в кругу людей, которые пришли к её женщине после обеда. Судя по поднятым ими темам, те были чиновниками и мазаринистами, значит, один твердый вывод она всё-таки в праве сделать: мама примкнула к Кромвелю и была теперь врагом короля, который значительно усложнил её жизнь в прошлом, не желая признавать право на наследство законного сына Винтера-старшего. А пивовар это право признал, раз уж к матушке обращаются по титулу. И так, вплоть до утра, у них более не было времени поговорить. Дом ломился от последних гостей, слуги спешили с приготовлениями, творилась суета, и потому Оливи с ласкового разрешения матери осталась в её доме на ночь, отправившись спать ещё задолго до того, как в доме всё стихло. На утро миледи уже находилась в экипаже. И с первыми лучами солнца, скрытыми в тот день тучами, её матушка направилась в Англию. И Оливи, конечно, приглашали к себе, предлагая найти для неё там хорошую партию и устроить жизнь как нельзя лучше, но отказ для женщины был понятен: ещё двадцать лет назад, смотря в окно старого трактира, она понимала, кого из них выбрал ребёнок, и ненавидела за это своего бывшего мужа всё больше. Оставив своих детей во Франции, дав им, впрочем, наставление о дружбе и взаимопомощи, нынешняя баронесса растворилась в тумане утреннего Парижа. А они всё так же остались стоять под домом на королевской площади, вглядываясь вдаль, где исчезла карета. — Вы останетесь у нас? — Оливи вздрогнула от этого голоса и резко повернулась в сторону, натыкаясь на взгляд светлых глаз. Джон Френсис пугал её, поэтому у девушки не возникало и мысли о том, чтобы быть рядом с ним, но прямо сказать о этом она не могла, довольствуясь лишь сиплым: — У меня есть где жить, благодарю, — между ними повисло неловкое молчание. Юноша отвёл взгляд в сторону, вновь смотря на дорогу, а девушка же внимательно вглядываясь в его лицо, пытаясь понять, что конкретно к ней чувствует этот странный человек. Вчера, покуда они проводили время в компании их матери, он был молчалив и сдержан, не спеша отвечать французам любезностью, хоть и знал язык в совершенстве, наверняка умея поддерживать беседу. Она постоянно ловила на себе его холодный, изучающий взгляд. Будто… Он ревновал? — Джон, я понимаю, что моё появление — неожиданность для вас и для миледи, но я уверяю, что более не побеспокою, — начала было она, но была немедленно прервана: — Вы — не обуза. Вы часть семьи, и нравится вам это или нет, но мы будем поддерживать отношения с вами, — сказано это было как-то угрожающе, поэтому у Оливи не нашлось ответа. Она уехала после завтрака, проведенного в компании, как ей казалось, вечно недовольного чем-то человека. Его поведение полностью противоречило сказанным ранее словам, поэтому она поспешила ретироваться, всё меньше понимая: друг он ей или уже враг. — Мадлен! — оставив коня у входа, девушка с удивлением обнаружила практически пустую в такое то время гостиницу, и потому поспешила к хозяйке, которая, судя по звуку, болтала на лестнице с каким-то господином. — А, сударыня, вы уже здесь! — женщина приветствовала её улыбкой, а собеседник обернулся на шум, и Оливи узнала в нём будущего барона, одетого в дорожное. — Портос?! — обрадованная прибытием друга, она взбежала по лестнице и была подхвачена им, заключена в могучие объятия. — Где же д’Артаньян? И Атос? Вы видели его? — спросил с улыбкой гигант, когда они спустились вниз, где для накрывали стол. На это девушка лишь смущённо потупилась. — Видите ли, друг мой… — начала робко она, но в это мгновение дверь отворилась, и в «Козочку» с довольным, но достаточно потрёпанным видом вошёл д’Артаньян. — Ого! Видите, Атос, нас ждали! — лейтенант придержал за собой дверь, и в гостиницу плавной поступью зашёл мужчина в бежевом дорожном плаще. Его ладонь покоилась на шпаге, когда он поднял голову, оглядев помещение. У Оливи едва не подкосились ноги — она поспешно схватилась за предплечье Портоса, немедленно узнавая спутника своего друга. — Отец?..