Первые мысли, посетившие д’Артаньяна тем ранним утром, которое ещё не успело толком начаться, уже были нам известны. Рошфор со своим умением заговаривать зубы столь наивным существам, сам того не подозревая, создал для мушкетёра отличный план, который грех было не использовать, раз уж судьба сама вложила в его ловкие пальцы пятый туз.
Девушка металась, она просила дружеского совета и при этом знала точно, что свой путь давно выбрала и без его на то помощи, вот только принять сей факт пока не могла. А что же он? Станет её отговаривать от свидания с давней подругой? Стал бы, конечно, но не в этом случае.
Терзался всю дорогу мыслями о том, как заманить к ним друга, что предложить такого, чтобы тот согласился. Что вообще может дать Мазарини такому, как граф? Воспоминания о прежних приключениях его бы прельстили, безусловно, но это недостаточный повод. И козырь всё время ехал рядом с ним, но как ловко использовать его д’Артаньян не знал. Если привезёт девушку непосредственно к нему, потеряет обоих, в этом он не сомневался. Вот тут-то и поможет её временное отсутствие. Он сможет подобрать верные слова для друга, а если же найдёт того неготовым для службы, то попросту вернётся в Париж, не захватив с собой балласта. Это более чем соответствовало его планам.
Коня гнал рьяно, оставалось не так много времени до окончания отпуска, да и мысли о возможном присоединении товарища к ним, заставляли подначивать лошадь. Атос хоть и менее всего подходил для подобного дела, но при желании мог затмить собой Рошфора, вот только его моральные принципы не позволяли стать подобным шпиону, и это выделяло графа среди многих.
— О, сударь, я боюсь, как бы мы не встретили здесь совсем не того человека, которого знали прежде… — Планше теперь ехал подле своего господина, отвлекая того от внутреннего беспокойства, связанного во многом с предстоящим разговором.
— И ты туда же? — мужчина нахмурил брови, с недоверием поглядывая в сторону слуги.
Они едва ли въехали в город, прибыв к обедне на почтовых.
— Вспомните, каким он был во время вашего расставания: чернее грозовой тучи. К тому же, он много пил…
— Но не спился же он, чёрт возьми! — мужчина нахмурил брови, с прищуром оглядывая город, возведённый при замке герцога Орлеанского.
Право, увиденное было приятно всякому, кто покинул парижские места и уехал вдаль от этого охваченного смутой города. Спокойная, размеренная жизнь, вежливые люди, говорящие на чистом французском, который не всегда удается услышать даже в комнатах Лувра — Блуа походило на маленький Рай в сердце беспокойной ныне страны и очень подходило характеру его меланхоличного друга.
Деревьев здесь было больше, чем людей, леса, принадлежащие стоящим неподалёку другим замкам, закрывали их, так что издали виднелись только башни. Хорошее место, которое пришлось лейтенанту по душе, и он мысленно возвращался к своей прежней спутнице, полагая, что данные земли привели бы ту в восторг, ещё более полный, чем был тот, в Пикардии.
— Милейший, далеко ли отсюда Бражелон?
Пока Планше наслаждался сливками, которые просил попробовать господина — их так нахваливали в Париже, — д’Артаньян занялся поиском информации. И вот удача! Первый показавшийся ему толковым лавочник открыл местоположение дома, причём совершенно бесплатно и довольно подробно, на что получил одобрение в глазах мушкетёра. Чёрт возьми, если бы не служба, он бы сам тут поселился и заделался каким-нибудь фермером. На одних только сливках, поставляемых в Париж, можно было сделать целое состояние!
— Значит Атос, который и так родовит, как император, стал хозяином ещё одного замка… — заметил про себя мушкетёр, вернувшись в седло после недолгого разговора с местными. — И если он так же богат, как Портос…
— Не думаю, сударь… Господин Атос имел страсть к азартным играм.
— Но играл он редко, а уж сейчас, отойдя от службы и вовсе, верно, озолотился! Вот чёрт, его уговорить, кажется, ещё сложнее, чем заставить Портоса стать праведником!
— Или Мушкетона похудеть!
Д’Артаньян печально рассмеялся этой шутке, вглядываясь в появившиеся перед взором острые наконечники башен, возвышающихся над садом из лип и понурых клёнов.
Дом находится на холме, вдали от других больших поместий, был будто изолирован от них, но в то же время отсюда открывался прекрасный вид на замок принцев.
Небольшая, — её едва ли можно было назвать замком — но добротная постройка, которая, судя по всему, не насчитывала и сотни лет, пришлась д’Артаньяну так же по душе. В ней не было напускного богатства Пьерфона, двуликости рыцарских покоев в монастыре — это было приятное на вид, ухоженное место, которое вызвало в мушкетёре трепет перед встречей.
— Могу я видеть графа де Ла Фер? — они с Планше въехали во двор, минуя садовника, который трудился над цветами, растущими вдоль забора, и парой крестьянских юношей, помогающих конюху, что вышел им навстречу.
— Да, хозяин дома. Блезуа! Кликни Жана, мсье графу гости!
— Значит мы не опоздали… — выдохнул мужчина, спешившись. Его друг по-прежнему жив и здоров, вопреки, чёрт возьми, всем их опасениям.
— Скажи-ка, а что же Гримо, разве он не при своём господине?
— Господин Гримо отбыл по поручению.
— Жаль, я хотел бы его сейчас видеть, — Планше был в добром расположении духа и по знаку д’Артаньяна отправился со слугами в конюшню, чтобы после принести их вещи.
Блезуа — крестьянский парень, которому было приказано оповестить некого Жана, о котором д’Артаньян, впрочем, догадывался, ввёл гостя в дом и после недолгого его отсутствия на ступенях парадной лестницы показался парень, которого мушкетёр знавал раньше.
Пятнадцатилетний мальчишка, который некогда бегал хвостом за девушкой, трясясь осиновым листом, возмужал и вырос едва ли на не две головы, перегнав свою госпожу в росте почти втрое и готовый теперь посоперничать в росте с самим Портосом.
«Право, — думалось лейтенанту, — теперь ни один из его друзей не позволит более этому парню находиться рядом с Оливией, тем более Атос».
— Господин д’Артаньян, вы ли это? — парень быстро спустился вниз, приветствуя мужчину поклоном.
— Я! А теперь будь добр, проведи меня к графу, мне нужно свидеться с ним…
Внутри и снаружи дом Атоса не отличался особым богатством и был обставлен со всей скромностью, но не без вкуса. И если высокие картины в позолоченных рамах, зеркала, лепнина и рыцарские доспехи, увиденные им у друзей ранее, были сильно отличны от их прежнего жилья, то граф будто перенёс свою квартиру с Парижа в Блуа, расширив её до трёх этажей.
Стены украшали фамильные реликвии, трофеи, портреты с чертами, принадлежащими его другу. Можно было подумать, что д’Артаньян посетил рыцарский замок, но встреча с королём Артуром ему ещё предстояла.
Жан по горячей просьбе мужчины не стал тревожить графа докладом о прибывшим друге, он лишь попросил его провести в кабинет, где сейчас находится Атос, чтобы не только застать того врасплох, сделав сюрприз, но и морально подготовиться за это время к их разговору.
И вот наконец дубовая дверь отворилась, и Жан объявил коротко:
— Гости, — гасконец усмехнулся, предполагая, что Гримо нашлась теперь достойная замена с могучими кулаками.
Прежде чем Атос смог ответить, мушкетёр сам вошёл в кабинет, остановившись в пороге, поражённый увиденным.
На своём веку он повстречал многих, слишком многих людей, полностью убедившись в том, что судьба порою так несправедлива, одаривая одних сединой уже в тридцать, а другие и вовсе не поддавались старости. Но если же выходило так, то со временем они становились лишь благороднее в своих чертах, приобретая лёгкий оттенок мудрости на светлом челе.
Атос был одним из этих редких людей. Крепкий стан, гордая осанка, военная выправка, тонкие и жилистые руки, держащие клинок крепче любого столичного мастера фехтования. Со временем он стал лишь лучше, как добротное вино, которое бережно хранилось все эти двадцать лет в подвале и наконец приобрело свой изысканный вкус.
Его волосы стали длиннее, ложились аккуратными волнами на плечи, обрамляя бледное лицо с юношескими ресницами, глубокими синими глазами. В нём не было более никаких признаков усталости и пьянства, ничего из этого. Лишь тщательно скрываемый горький блеск во взгляде мог выдать знакомого ему Атоса…
— Куда ты меня привёл?! Я же просил провести к графу! А это кто? — мушкетёр наконец взглянул в сторону слуги с наигранным недовольством.
— Д’Артаньян… — Атос улыбнулся ему с лёгким укором и быстро поднялся из-за стола, раскрыв свои объятия, которые друг поспешил принять, порывисто обняв этого странного и вместе с тем так любящего его человека.
***
Они разговаривали, любуясь садом, который Атос с гордостью представил своему другу, перенеся частичку воспоминаний о родном замке сюда, в Бражелон. Но не о липах шла их речь. Граф, как и предполагал д’Артаньян, всё ещё придерживался своих убеждений и готов был послужить маленькому королю, если бы тот в нём нуждался, но уж никак не Мазарини. Впрочем, и особой поддержки в сторону Фронды граф не выказывал, называя их политику более погоней за властью, нежели помощью ослабленной потерей монарха Франции. Ни одна из партий не имела целей действительно служить Людовику, лишь прикрывалась его именем, и с этим д’Артаньян соглашался, не оставив, впрочем, намерений склонить Атоса к их стороне. И тут-то раскрылись карты.
Он в подробностях описал другу своё возвращение в гостиницу, где жил ныне, и с юмором пересказал встречу, возникшую в тот вечер. Упомянул также, что едва ли не спутал своих друзей, чем вызвал у графа неоднозначную реакцию.
Атос остановился посреди дороги, сделавшись хмурым и бледным, так что д’Артаньян забеспокоился о его здоровье, но немедленно был уверен в том, что чувствует себя друг отлично. После он просил рассказать мушкетёра об их поездке, и как-то очень печально поинтересовался тем, почему девушка сама не прибыла к нему вместе с ним. Д’Артаньян ответил:
— Она должна была встретиться с одной знакомой вам женщиной, — он не был до конца уверен, что Атос поймет его, но тот понял и ответил ему отрешённо:
— А! Тогда я понимаю…
Какое-то время было видно, что граф колебался с принятием этого решения, но после всё же обратился к другу с просьбой устроить их свидание, ибо «он не мог уступить своим друзьям и упустить возможность увидеться с их давней «"пропажей"». А уж этого и ожидал мушкетёр, вот только ему пришлось охладить пыл друга, сославшись на собственную усталость, и ночь они переждали в Бражелоне, с рассветом отправившись в Париж галопом.
***
— Отец?.. — Олив, поражённая прибытием нового гостя произнесла свои мысли, но лишь губами, её голос сел от волнения и в данности мог выдать только бессвязное мычание.
Они встретились взглядами на миг, а уже спустя мгновение пауза была прервана Портосом, который понял ситуацию по-своему, не зная всех подробностей и полагая, что друзья прибыли в гостиницу вместе.
— Атос?! Вот так штука, это значит, что вы отправляетесь с нами?!
— Куда вам будет угодно отправиться, дорогой друг? — граф прошел вовнутрь вслед за д’Артаньяном, не спеша, тем не менее, избавляться от плаща и шляпы, расценивая эти слова как приглашение отметить их встречу. Он протянул озадаченному Портосу руку и с улыбкой сжал его большую ладонь, приветствуя старого товарища.
Тем временем за спиной графа д’Артаньян, ощутивший, что будущий барон может начисто поломать все его планы одним лишь только словом, делал Портосу многозначительные знаки замолчать и подыграть ему.
При иных обстоятельствах Оливи бы развеселилась наблюдая за этой пантомимой, в которую играть могли лишь немногие — и её удивлённый данным представлением друг не принадлежал к этому числу, но во многом мысли были заняты отцом…
Как бы она ни пыталась отложить эту встречу, как бы ни избегала его, боясь разговора — он сам возник перед нею: спокойный и безучастным ко всему земному, ставший с возрастом ещё благороднее и статнее, чем вызывал в ней большую робость. Она не слишком-то многое смела при нём прежде, а ныне и вовсе желала исчезнуть, только бы его холодный и печальный взгляд не затуманился отвращением к ней.
Что касалось самого графа, то он точно угадывал обстановку, в которой оказался. В воздухе так и витала недосказанность и некое смущение — общая неловкость. Ему не хотелось думать, что он стал причиной таких изменений, но другого ответа пока не находилось. К тому же, к своему стыду, сейчас он желал поговорить с зажатым и испуганным его приходом ребёнком наедине. Странное дело — прошло уже двадцать лет, а в его глазах она всё ещё ребёнок. Ребёнок, с головы до ног окутанный тайнами.
— Полагаю, что сейчас у нас с Портосом имеются неотложные дела. Я обещался показать ему свой кабинет. Помните ведь, Атос, я говорил вам про него?
— И мы могли бы пойти туда все вместе, — граф обернулся на друга, нахмурив брови. Он понимал, что д’Артаньян угадал его желание, но вот так просто прервать дружескую встречу в угоду собственным нуждам он не мог.
— Помилуйте, граф, вы только прибыли с дороги. Отдохните здесь, устраивайтесь, а мы пока найдём более уютное место, чтобы отметить встречу, — гасконец быстро стал между ним и Портосом, хлопая последнего по плечу и обращаясь к нему красноречивым взглядом.
Портос, конечно, уже мало что понимал, но осознавал, что несогласие может испортить д’Артаньяну какой-нибудь очень важный план. Может, они сейчас пойдут в обход Атоса к кардиналу, чтобы представить его ему лично, или дело было в драке, в которую Атосу в его-то возрасте лезть не стоило. Кто знает? Но то, что друг замыслил нечто гениальное — не подвергалось сомнениям. И гигант поспешил подтвердить:
— Да, Атос, отдохните здесь вместе с Оливией, она, я думаю, тоже устала с дороги.
— Я… — но д’Артаньян, который ощутил, что ещё немного, и ему придётся развлекать их всех бесценными блужданиями по Лувру в поисках его кабинета, быстро сориентировался и уже уводил барона под руку, тихо сообщая ему, что Мушкетон, оставшийся в комнате наверху, им не понадобится, а громко добавил:
— Ну, нам пора! — и с этими словами друзья исчезли за дверью, провожаемые испуганным взглядом девушки и хмурым — графа.
Он прекрасно понимал, что повод придуман впопыхах, но внутренне благодарил мушкетёра за возможность наконец поговорить с… Оливией? Он даже не успел узнать её настоящее имя тогда — лишь сейчас услышал его, и то благодаря Портосу.
— Оливия?.. — тихо обратился он к ней, чем заставил вздрогнуть, опустить взгляд и пролепетать тихо:
— Простите…
Атос опешил, снимая с головы шляпу, под которой выступили капли холодного пота. Он нервничал, наверное, не меньше, чем этот ребёнок, но, в отличие от неё, умел себя сдерживать. До поры до времени… Сейчас же её внезапные изменения и вовсе вызвали в нём тревогу. Он не мог разглядеть лица, она скрыла его, опустив голову с длинными закрывшими её волосами, но наблюдал дрожь плеч и общую болезненную нервозность. Это наталкивало его на мысли, что она вовсе в ужасе от их встречи, и эта догадка отдавалась болезненными ударами сердца.
— Я правда… Я правда не хотела уходить… Я даже не попрощалась… Я хотела вернуться… Хотела!.. Но… Только сейчас получилось… — слова слетали с её губ между всхлипами, и эти новые звуки принесли графу понимание: она плачет. Не боится его, а попросту сожалеет о содеянном, только и всего…
Это новое открытие заставило его облегчённо выдохнуть и осторожно шагнуть ей навстречу. Впрочем, Оливи этого и вовсе не замечала. Она не видела, что было у него на лице: вся масса испытываемых чувств навалилась на неё в одно мгновенье, и вместо спокойного разговора с ним, какой часто всплывал в голове, вышла её истерика.
Лишь когда теплая ладонь, поспешно освобожденная от перчатки, легла на её плечо, ощутимо его сжав, она подняла глаза на графа, который стоял теперь совсем рядом. В его взгляде читалась печаль и нечто тёплое, которое Олив посмела принять за прощение.
— Ранее, я никак не мог понять эту излишнюю для юноши эмоциональность… — он говорил вкрадчиво и тихо, как уже делал когда-то, впервые видя её слёзы.
— А теперь? — ответила она сбивчиво.
— Теперь я понимаю.
