Как я стала мушкетёром Его Величества

Осознав на миг смысл произнесенных графом слов, девушка замерла, отпустив ранее накатившую истерику слишком легко. Первый эмоциональный всплеск облегчил давящую боль в груди, которая была волнением от долгожданной встречи, избавил голову от пустых, как оказалось ныне, страхов, дав возможность мыслить легко и объективно. И самым очевидным и в данности верным выводом стало то, что её приняли. Ведь этот смысл он вкладывал в свои слова? Сморгнув слёзы, которые размывали образ мужчины перед ней, она пристально заглянула в синие, горящие теплотой глаза и сбивчиво выдохнула. Да, она поняла его верно. Во взгляде не было устрашающих её осуждения и неприязни, разве что отцовский ласковый укор, порицающий её недостойное поведение в прошлом. Вероятно, он перерастёт в более строгую и нравоучительную беседу после, но ныне радость от их встречи затмила осуждение. — Так выходит, что я чаще всего плачу именно перед вами… Простите… — Олив смиренно опустила голову, подавляя в себе детский искренний порыв прижаться к его груди, слишком велико было уважение к этому человеку, которое всё ещё вызывало в ней робость. Ощутив, что его слова привели девушку в чувство, граф почувствовал облегчение. — Вы искренни в своих чувствах, что заставляет меня верить в доверие, сохранившееся между нами с тех пор… — Граф… Атос отрицательно покачал головой, осмотревшись вокруг. Им нужно было найти более укромное место для дальнейшего разговора. И хоть в зале ныне были они одни, — Мадлен тихо удалилась, понимая, что ныне её присутствие не понадобится, — было более целесообразно выбрать иное помещение. — А, — Оливи кивнула, последовав головой за его взглядом. — Давайте поднимемся в мою комнату. — Вы остановились здесь? — граф удивлённо поднял бровь, полагая, что девушка выбрала более уютное место, в том числе у той, с кем, как его информировали, она недавно встречалась. — Да, шевалье поручился за меня. — В таком случае, ведите, — он одобряюще кивнул, успокоенный тем, что д’Артаньян доселе был рядом с ней. Его друг не только принял роль сводника, но и сопровождал девушку всё это время, что дарило успокоение касательно времени, проведённого ею в Париже. Что до остального, то Атос не желал вдаваться в подробности и давить на неё, расспрашивая о беспокоящем прошлом, испытывая и так хрупкие отношения, которые сполна познали влияние пройденного вдалеке друг от друга времени. Достаточно было знать то, что она жива и открыта для общения со своими старыми товарищами, она не позабыла его, не возненавидела, хотя предпосылки с их последней встречи имелись. И лишь по его вине, по его трусости… В комнате, к стыду Оливи, царил бардак. Всегда педантичная, она совершенно забылась в своем отчаянии и перед поездкой не удосужились убрать остатки выпивки и оставленной впопыхах одежды. Мадлен же к комнате не прикасалась по приказу самой девушки, не привыкшей, что в её жилье хозяйничает другая женщина. — Прошу простить, д’Артаньян не известил меня о вашем прибытии, — сбивчиво заговорила она, предлагая хмурому ныне гостю сесть за стол. Он приметил не столько беспорядок, сколько вино, бесчисленное количество пустых бутылок, которые заставляли его предаться воспоминаниям о своей слабости. И его поведение, видимо, сподвигло перенять эту недостойную привычку ей. — Разве вы расстались с ним не за этим? — граф опустился за стол, освободившись от дорожного плаща на входе, и повелительным жестом заставил её последовать его примеру, оставить тщетные надежды спрятать своё преступление. Оливи повиновалась, привычная к такому его приглашению, и поспешила подавить в себе улыбку, поскольку теплота воспоминаний затмила ныне стыд и неловкость, воцарившуюся в ней с появлением этого человека. Размышлять в такой обстановке было тяжело, но приходилось одергивать себя за надобностью в этом. Следовало понять, что именно д’Артаньян предложил графу, дабы тот прибыл сюда. Что вообще Атос знает об этой кампании? Ибо, судя по прежним действиям её друга, нацеленным на затыкание Портоса, очень мало. К тому же, в словах отца чувствовался едва заметный упрёк. Видимо, лейтенант разболтал, что та должна была ехать с ним. Чертов д’Артаньян… Но как ныне она ему благодарна! — Мне следовало остаться в Париже по непредвиденным обстоятельствам, — начала она со вздохом. С ним невозможно юлить, хочется и вовсе, как в детстве, рассказать всё, что она знает без утайки, и быть таковой. Но прошло довольно времени, теперь ей этого не простят. — Я знаю это, но, судя по всему, мой приезд был для вас сюрпризом.? — Да, верно, — Атос несколько смягчился, и потому Оливи смогла облегчённо улыбнуться, наконец явив свои истинные эмоции. — Я не думала, что вы преодолеете такое расстояние так скоро, и только лишь затем, чтобы предаться воспоминаниям о нашей дружбе… Граф побледнел, напрягся, и Оливи ощутила — укол. Значит, на сторону Мазарини хитрый гасконец его увлечь всё-таки сумел, хоть это и казалось невозможным. К чему ему следовало срываться из Блуа? Неужели только лишь затем… — Чтобы видеть вас снова, — закончил граф её мысль, ощущая, что его чувства и дружеский порыв были восприняты ею неверно. Как понимать этот холод, сомнения, что она питает относительно его отношения к ней, словесную игру — Атос не понимал, но чётко помнил, что почва для того имеется и, верно, это, а именно давняя обида, говорит в ней. Так он объяснил себе это поведение, но в сущности, в глубине души, не верил, что девушка до сих пор дуется, через столько-то лет. — Мы расстались на печальной ноте, и я уверен в том, что виной тому банальное недопонимание, — Олив вновь покрылась краской и было хотела возразить, понимая, к чему он ведёт, уже и вовсе забыв о том разговоре в лагере под Ла Рошелью, но он помнил, он корил себя за ту ненамеренно причененную ей боль, и оттого ей самой становилось не по себе, но мужчина продолжил, с мягким укором взглянув на неё. Девушка замолкла, поняв, что он желает быть выслушанным. — Помнится, вы открылись мне в те минуты, указывая на наши отношения, которые более напоминали вам родственные. Стоит ли мне говорить, что сии речи осчастливили меня, ибо я не нахожу более сильной привязанности, чем та, что может возникнуть между родными, — графу эти слова давались тяжело, но он продолжал. Он не произнёс их тогда и укорил себя в будущем в этом. Ныне он не мог вновь промолчать. — В те мгновения, увы, я позволил себе поддаться слабости, я не смог открыть вам сердце, но ныне я могу сказать, что чувствовал и чувствую и по сей день в отношении вас… Олив замерла, не веря в услышанное и не зная, куда деваться, чтобы сейчас же не проявить новую долю эмоций, в том числе слёз. Она замерла, кажется, переставая дышать. Этот вечно закрытый и холодный человек ныне говорит ей о своих чувствах, сожалея о прошлом… Это ли не подтверждение его привязанности к ней, сохранившейся сквозь года?.. — Я был бы рад взять на себя роль вашего наставника и отца, дитя. Но, боюсь, слова мои произнесены слишком поздно… В те мгновения, когда Атос наконец закончил свою речь, неожиданно вместе с облегчением от тяжкого груза, ощущаемого все эти годы, он наблюдал порывистое движение девушки, выскочившей со своего места и направившейся в его сторону. Она упала на колени с блестящими от слез глазами и порывисто сжимала его ладонь, шепча словно в бреду: — Никогда не поздно… Никогда… Прошу вас, не лишайте меня такого счастья… Позвольте наравне с д’Артаньяном зваться вашим сыном! — Если только дочерью… — теплая тонкая ладонь коснулась её макушки, бережно растрепав чёрные, небрежно уложенные волосы, другую она снова прижала к своей груди, ощущая на щеках слёзы.

***

Отметить дружескую встречу, хоть и в неполном составе, было решено в среду, поскольку д’Артаньян был скован службой по рукам и ногам и ныне, вернувшись с отпуска, должен был как можно лучше выслужиться перед кардиналом. Конечно, такое видение ситуации было доступно только Оливи, она была не очень-то довольна возвращением друзей, которые разлучили её с отцом. Вернее, мешали ей быть наедине с ним, хотя войти в положение всё-таки могли, — думалось ей эгоистично, — правда, те ещё не посвящены в подробности их разговора. Но догадаться ведь могли… Короче говоря, уже совсем скоро им с графом следовало расстаться. Гримо нашел дом, который его господин смог бы занять, да и Портосу тоже следовало проконтролировать своё заселение в «Козочку», друзей развели бытовые вопросы. — Вы же понимали, — девушка сидела в зале, борясь с ужином, покуда вся остальная часть гостиницы была занята Портосом. Д’Артаньян составлял ей компанию, — что увлечь Атоса на вашу сторону не удастся… Зачем притащили его сюда? — Я полагал, вы в силе это сделать, — хмыкнул мушкетёр, поглядывая со своего места наверх, где суетились слуги. — Я?! — В прошлом вы умели его очаровывать… Но, видимо, с возрастом… — Вы! — Оливи подскочила, готовясь к драке с невидимым противником, ибо избей она д’Артаньяна сейчас, разрушит свою и так сомнительную репутацию в глазах графа. — Вы что несёте?! — Тише, сударыня! Впрочем, склонить нашего друга в сторону Мазарини невозможно так же, как доставить на гору сизифов камень, поэтому я не питал особых надежд на ваш счёт. — Зачем тогда?! — Я оказал вам и ему услугу, разве нет? — лицо гасконца и вовсе сделалось насмешливым, что окончательно вывело Оливи из прежнего равновесия, заставив нахохлиться, аки только что оперившийся птенец. Всё-то он знает… — Завтра я жду от вас ответную помощь. Вам с Портосом следует явиться к Мазарини… — Как?! Уже завтра? — Мой отпуск подошёл к концу. Девушку охватила тревога, и потому, предпочтя более не тратить своё время на бессмысленные прения с д’Артаньяном, она поспешила подняться к себе. Значило ли это, что уже совсем скоро грядёт вызволение Бофора и что в среду будет отнюдь не дружеский ужин, как намечалось, а дуэль между старыми товарищами? Она могла лишь догадываться и питать надежды на то, что отец не станет участвовать в этой передряге. Впрочем, она в силах узнать больше… На глаза Оливи попалась записка, написанная размашистым почерком Рошфора, в которой значился его парижский адрес. Благо, сегодня утром Джон Винтер согласился передать это послание ей, но вместе с приездом графа о старом шпионе было забыто. Спохватившись, она потребовала бумагу с пером, сев за записку незамедлительно. Она не знала, сколько понадобится на ответ и последует ли он, поскольку в данное время мужчина, должно быть, находился рядом с герцогом, но в глубине души надеялась, что сможет узнать о беде, возможно, предупредив её… «Вы были столь добры, помня обо мне и моей старой дружбе, что я, право, не знаю, как благодарить вас за устроенную нам встречу. В память о вашей услуге, я бы хотела предупредить, что планы так изменчивы, в них порою встревают недруги. Благо, в нашем распоряжении есть союзники, былые друзья. Благородство и смелость которых порою превосходит все наши ожидания… С вами ли ещё они? Я надеюсь на это…» Перечитав послание, Олив решила оставить данную неопределенность ради безопасности их переписки. Если письмо после будет обнаружено или же прочитано ныне д’Артаньяном, то из него мало что можно выделить людям, не знающим пока о готовящейся интриге. А после — плевать, тогда им будет уже не до этого… Слуги гостиницы любезно согласились помочь с доставкой конверта, и всё, что ныне оставалось ей — томительное ожидание. И, конечно, слабые надежды на то, что нынешняя история развернётся иначе, и Арамис в своих интригах останется с носом. Вернее, лишь с Рошфором, без участия в них отца. Ответ, что странно, пришёл лишь утром, но, впрочем, девушка, ждавшая его целую ночь и вовсе не надеявшаяся уже его получить, была рада и такому раскладу, прервав завтрак затем, чтобы прочитать его. — Эка новость, оставить еду ради писем! — негодовал Портос, который вместе с д’Артаньяном готовился к предстоящей встрече посредством плотного кушанья и вина. Мушкетер же, наблюдая за вскочившей девушкой, нахмурился, но выдать своё напряжение не посмел, хмыкнув: — Возможно, письмо любовное, дорогой друг. — А, тогда да… Но я всё равно в этом не вижу смысла. Пока шел этот диалог, Оливи дрогнувшей рукой сминала клочок бумаги, целясь им прямо в камин. Послание имело лишь две строчки, которые привели девушку в не скрываемое более от друзей отчаяние. «Будьте покойны, среди моих союзников числятся действительно благородные и доблестные воины. И сегодня они покажут, на что способны».