Как я стала мушкетёром Его Величества

— Что с вами? — несмотря на прежние слова, д’Артаньян принял серьезный вид и поднялся, закончив уже завтрак, который с лёгкой руки Портоса мог длиться несколько часов, объявляя тем самым, что намерен идти к кардиналу. И такое пристальное внимание, прежде ему несвойственное, к её поступку было воспринято Олив в порыве чувств как вызов. Такое предложение, смеем заметить, было в корне неверно — поведение девушки явно его заинтересовало, но между тем он испытывал беспокойство, как и подобает другу и, покуда Атос у себя, ответственному за её действия человеку. Оливи же, пребывая на эмоциях, прервала его достаточно быстро, не имея представления о всём вышесказанном нами, расценивая это по-своему: — Господин д’Артаньян, вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются, — холодно и достаточно ровно, несмотря на гнев, произнесла она. — Приятного аппетита, господа! Я отправляюсь на прогулку, — и схватив со стула свой плащ со шпагой, она поспешила покинуть «Козочку» прежде, чем обеспокоенные таким поведением друзья успели ответить. — Неужели действительно нечто любовное? Если так, д’Артаньян, вам, наверное, стоит извиниться перед ней. Я впервые вижу её такой… — даже будущий барон, обыкновенно не сведущий в делах сердечных, заметил эту перемену. — Вероятно, Портос, вы правы… Хотя мне очень хотелось бы, чтобы мы с вами ошибались. Ибо нечто подсказывает мне, что виной тому Атос. — Атос? Вы думаете, это он написал? Хотя нет, подождите, сюда бы тогда явился Гримо. — Браво, друг мой! — лейтенант, отдадим ему должное, мастерски изобразил любезную улыбку, хотя внутри нечто его беспокоило. И, к несчастью, его внутренний голос редко его подводил. Должно быть, сегодня их настигнет несчастье, и тем хуже было для них, ибо именно сегодня им следует явиться к кардиналу. Что уже было событием не из приятных. — Значит, это от кого-то другого. — Да, но мы узнаем это позже, — д’Артаньян хмыкнул, последний раз взглянув на тлеющие останки письма. Увы, оно уже никому не откроет свои тайны… И слугу, доставившего конверт, он упустил, потому остаётся только наблюдать. Наблюдать и быть начеку. Тем временем Оливи, покинувшая гостиницу слишком резво, ныне замедлив шаг, мысленно корила себя за чрезмерную резкость и слова, вырвавшиеся в пылу — слишком великим было её разочарование в момент получения письма, что она не смогла совладать с собой. Это, по её разумению, было ошибкой и кидало ещё большую тень подозрения в лице д’Артаньяна. Это было так же невежливо по отношению к друзьям, и какие бы цели мужчина не преследовал, ей теперь следовало извиниться, и если бы это было возможно, посоветоваться с кем-то. Ибо собственные чувства не давали покоя… Её друг мог бы дать дельный совет, но извратить ситуацию так, чтобы тот не догадался, судя по её утреннему поступку, она точно не сумеет. Портос же поддержит, но вряд ли сможет посоветовать что-то дельное без раскрытия всех подробностей. И обыкновенно в таком случае она шла к отцу, но ныне она и вовсе не желала его видеть. Всё идёт согласно роману в данном вопросе, и, видимо, граф прибыл в Париж не только лишь из чувств к ней… Было достаточно наивно полагать так с её стороны, как и надеяться на то, что отец отказался от интриг. Но рядом с ним её восприятие мира искажалось, сам он казался воплощением благородства и, верно, как ей думалось прежде, не посмел бы тогда слукавить… По крайней мере, скрыть свои истинные намерения в уверении в том, что прибыл он к ней и исключительно к ней… Разве мог поступить так граф? Или она услышала в его словах то, что желала слышать? Впрочем, раз уж отец на стороне Фронды, то и ей нужно бы выбрать позицию. И ныне она склоняется к отличной от его партии. Принимать решение на горячую голову — нет-нет, это не выход. Но ныне ею руководят лишь чувства. Они подают ошибочные идеи и склоняют к ним разум. А она… Слишком огорчена, чтобы ныне искать правильный путь… Их пути разойдутся, виной ли тому был Арамис, утягивающий отца в очередное предприятие, или молчание самого графа по поводу участия в интригах. Но она приняла, кажется, сторону, а потому отступать не станет. А что до Рошфора, то тот предупреждён, и своё обещание они оба выполнили. Остаётся лишь взглянуть, каков этот Мазарини… — Оливия! — из мыслей и бесцельного пинания мелких камней у ворот резиденции кардинала её вывел громкий голос и тяжёлая рука великана, опустившаяся на плечо. За время, проведённое в мыслях, она едва ли успела заметить, что прошёл день, и ноги сами привели её к объекту своих размышлений. А друзья лишь нагнали её очень вовремя, ибо решение, хоть и не до конца, уже было ей принято. — Что вам в голову взбрело? — тише, пока лейтенант обещался со стражей, мужчина добавил: — Клянусь богом, д’Артаньян не хотел вас обидеть. — Видимо, я встала не с той ноги, да и, признаться, вообще сегодня мало спала… — с неловкой улыбкой ответила она, обернувшись к воротам, где стоял д’Артаньян. — Простите меня, друзья мои, — эти слова уже мог слышать тот, кому они были адресованы. И на этом инцидент был исчерпан. Ныне им предстояло явиться к Его Высокопреосвященству и наблюдать сражение двух хитрецов Оливи ныне вновь могла в числе первых лиц. С центрального входа в Пале-Рояль открывался вид на Лувр, где некогда, вблизи его, было столь живо и торжественно, а ныне было практически безлюдно. Вся власть, а, значит, и весь двор был здесь, при юном короле и кардинале. Впрочем, этот дворец не мог уже похвастать своим величием, и дело тут обстояло совершенно не в его обустройстве, не вызывая уже в ней того юношеского трепета. Была ли причина в самой Оливи или в нынешнем положении Франции, сложно было определить. Одно лишь она могла сказать с уверенностью — страна переживает свой упадок и находится в напряжении. Кажется, ещё мгновение, и полетят головы… — Признаться, это ужасно, — девушка отдалилась от окна приемной, где они с Портосом ожидали лейтенанта, явившегося к Мазарини в обход их. Ему следовало подготовить кардинала к этому знакомству и выкрутить ситуацию в свою пользу… — Да, мне тоже кажется, что наш друг задерживается, — будущий барон, судя по всему, робел, так как оценивал свой вид и покручивал усы, кажется, уже раз четвертый. — Нет же, но могу сказать совершенно точно, что вы, Портос, сразите кардинала наповал, — понимая, что собеседнику не до её переживаний, Олив подошла к другу, взяв его под руку. — Это я запросто. Я слышал, что он не очень воинственного телосложения, — эта фраза вызывала в ней улыбку, но с немедленным появлением камердинера в приемной она потухла, оставив место безразличию. Не имея особенных способностей в нахождении отличий между европейцами, Олив не могла бы заявить с порога, что перед ней итальянец, столь ненавидимый, должны заметить, ныне французами. К тому же, говорил он, кажется, без акцента. Небольшого роста, с проницательными глазами, он казался менее устрашающим, нежели великий кардинал, он больше располагал к себе, но в этом и заключалась ловушка, ибо служба этому человеку была менее почетной и зачастую оттого более грязной. Его стоило опасаться… — Мне доводилось слышать, что на службе у королевы были храбрецы, но чтобы видеть их собственными глазами… — Оливи очнулась от размышлений, уловив на себе пронзительный взгляд, и оттого холоднее стал её собственный. — Тем не менее, шевалье… — Де Гроссо, — называлась она прошлым именем, устремив непроницаемый взгляд в гобелен, висящий позади прелата. Вновь её путь начинается со лжи, но тут уж ничего не поделать… Она здесь никто, человек без рода и имени, имеющий лишь долги в карманах да старые вещи товарища в своём распоряжении… — Так молод, — взгляд Мазарини — прищуренный, хитрый, он открыто говорил о том, что догадывается, кто стоит перед ним, но, тем не менее, он продолжал поддерживать образ Оливии, чем заслужил долю её признательности. Этот человек, думалось ей, не глуп, хоть и не имеет величия своего предшественника. Служить кардиналу ей, откровенно говоря, не хотелось, он не вызывал в ней желания отдать свою жизнь и шпагу одним лишь взглядом, как это было с Людовиком прежде. Но быть в свите внебрачного ребёнка Генриха IV ещё хуже по причине службы ему других её друзей. А между двумя приходилось выбирать. Возможно, через Мазарини она сможет поступить на службу королю… А это даёт большие перспективы, нежели двум себялюбцам, в гробу видящих благополучие для народа и Франции. — Он молод, — выступил вперёд д’Артаньян, — но его шпага в вашем распоряжении, монсеньор. — Чего хотите вы за свою службу, господа? — Мне ничего не нужно, — выступила вперёд девушка, и данные слова вызвали в её собеседнике удивление, а также непонимание на лицах друзей. — Обычно, когда люди говорят так, то их запросы непомерны даже для меня. — Его Высокопреосвященство может трактовать эти слова, как ему заблагорассудится, он в своём праве… — Оливи поклонилась и ответила на горящий взгляд д’Артаньяна пожатием плеч. Кардинал не в силах дать ей желанное. Впрочем… — Я вверяю свои желания в руки господина д’Артаньяна, исполните его просьбу и просьбу господина Дю Валлона, и вы получите мою преданность. — Вам не занимать благородства, — прелат усмехнулся, принимая такое расположение дел как наиболее удачное. Свои люди ему были нужны, и хоть явилась девушка в военном платье, вероятно, чтобы скрыть своё происхождение, больших надежд на неё в своём деле он поначалу не питал. Хотя при прошлом кардинале до него доходили слухи о шпионке, имевшей большое влияние на Англию при осаде Ла Рошели. И Его Высокопреосвященство, вероятно, сильно бы удивился, узнав, что этой шпионкой в прежние времена была её мать… Оливи лишь поклонилась, вновь погрузившись в свои мысли. Верным ли это было решение? Время покажет. — Итак, где бы вы хотели пригодиться мне, а, господин д’Артаньян? — кардинал откинулся на спинку своего кресла, приняв уже запросы остальных двух друзей и пообещав похлопотать за ним. А на этом полдела было выполнено. — Где Его Высокопреосвященство посчитает нужным. Мы готовы на всё! — Тогда вот что… В то же мгновение, когда распоряжение готово было сорваться с губ прелата, в кабинете с немедленным донесением появился камердинер, принятый в обход троих господ, ожидающих приказа. Лишь два слова, произнесённые им шёпотом господину, заставили того растревожиться и отойти вместе с ним в сторону, немедленно, но тихо допрашивая того о ситуации, одна мысль о которой вызывала в нём панический страх. Пока длилась эта сцена, лейтенант, стоящий между своих сторонников, довольно усмехнулся, полагая, что фортуна сегодня благоволит ему, и немедленно обратился к девушке, пребывающей по левое плечо от него. — Вы уверены в своих словах? — О, если бы ваш кардинал мог дать мне то, чего я так рьяно желаю… — Оливи лишь тихо и как-то обречено выдохнула это, получив от мужчины, на удивление, понимающий и какой-то обеспокоенно-теплый взгляд. Чёрт знает что творится в голове гасконцев! Чёрт знает что! — Вы, господа, кажется, были готовы послужить мне? — раздался вдруг голос Мазарини, который, выходя к ним, на эмоциях заговорил громче и, кажется, даже с акцентом. — Приказывайте, монсеньор! Приказывайте! Мы к вашим услугам! — Из Венсенского замка только что бежал опасный узник. Вам следует нагнать его и задержать! — Монсеньор, нам нужны лошади… — Возьмите в конюшне и всех свободных людей! И учтите, что ваше баронство и ваш чин, лейтенант, сидят на одной лошади с бежавшим Бофором! Приведите его сюда ко мне живым или мертвым! И просите тогда чего пожелаете!..