Как я стала мушкетёром Его Величества

Следуя за могучей спиной Портоса, который выводил её к конюшне, ибо сама она в той суматохе, что устроил лейтенант пару минут назад среди гвардейцев, вряд ли могла бы протиснуться туда, Оливи с тяжёлым вздохом осознавала, что история вновь берёт своё. Сколько бы изменений она ни привнесла, нечто останется таким же, как бы яростно она не желала иного. Кардинал отправил их к Бофору, но теперь в их группе присутствовала она, и как сложится эта встреча, она догадывалась, но ждала, всё-таки, другой конец. Что скажет отец, видя её среди мазаринистов? Что скажет Арамис? Впрочем, мнение последнего её не волновало, он достаточно привлёк в свой план пешек, чтобы иметь позволение судить её. А отец… — Что это с вами? Вы сама не своя сегодня… — пока Олив седлала лошадь, пребывая в своих мыслях, не заметила взгляда друга, устремлённого на неё. Даже Портос заметил перемену… — Скажите, дорогой друг… что бы вы сделали, узнав, что… к примеру, Арамис, был не искренен с вами в момент нежного дружеского порыва… — прошептала девушка, подходя к другу, который смущённо отвёл взгляд от неё, заметив, что прежние его слова ещё больше взволновали девушку. — Эта ехидна? О, бы дал ему хорошего пинка, — серьезно заговорил барон, кажется даже краснея от того, что Оливи, окончательно подавшись чувствам со вздохом прильнула лбом к его предплечию. — Он задел вас?! — в голосе великана читалась угроза и готовность действительно избить бедного прелата. Это несколько развеселило Олив, оторвавшую лицо от камзола, пахнущего крепким вином и дубом. — Нет, мой друг… Нет… Предложение подраться с Атосом было заманчивым, но столь глупым, что она невольно чуть не рассмеялась от этой мысли. Господи, кажется, её возраст действительно остановился здесь, и ей всё ещё пятнадцать лет… — Неужели действительно ухажер… — буркнул Портос, и, как всегда, это вышло чересчур громко, так что, услышав эту фразу, Оливи захохотала, взяв будущего барона под руку, чем и вовсе сбила его с толку. — Куда мне любовные страсти, когда со мною рядом вы и д’Артаньян? — И Атос. — И он, — Оливи вздохнула, отстраняясь от друга и благодарно улыбаясь ему. — У меня складывается ощущение, что этот бедный господин, если он вообще родился, не доживёт до свадьбы, — в конюшне появился д’Артаньян, услышавший часть разговора. — Как так?! — ещё больше удивился гигант, Олив же лишь согласно покачала головой, отвечая: — У меня столько заботливых друзей, что ему придётся постараться, чтобы отбить меня у вас… — Это правда! — Портос сжал кулак, грозясь им крыше. — Если он вас обидит, я ему… — Подумайте лучше о Бофоре, мой друг! — вмешался гасконец, вскакивая в седло. — По коням, господа! По коням! Вечерний чуть влажный воздух приятно охлаждал разгоряченные лёгкие, успокаивая сбитое от быстрой скачки дыхание. Холодный ветер был направлен прямо в лицо, оттого видимость ещё и благодаря позднему часу была практически нулевая. Она едва ли поспевала за виднеющимися в нескольких метрах лошадьми друзей, которые, кажется, на пути к цели не чувствовали ни усталости, ни погодных препятствий. И ей лишь оставалось мысленно восхищаться этими людьми, ибо всего её запаса умений едва ли хватало на то, чтобы попросту следовать за ними, а ведь дело ещё не дошло до боя. Кажется, в детстве это давалось ей легче, либо же прежде на её пути не вставало таких поездок… Сейчас сообразить она не могла, но мысленно зареклась улучшить свои умения настолько, насколько это возможно. Ибо, кажется, люди этого века рождались с холодной как сталь кровью, крепкими мышцами и умением держать шпагу в зубах. Она обернулась — нет, гвардейцы порядком отстали от них сразу же после посещения Венсенского замка, когда д’Артаньян погнал во весь опор, как преданная гончая, учуяв след своей цели и преследуя её. Значит проблема обстояла не столько в ней, сколько в силе её двух друзей, сейчас, казалось, готовых свернуть скалы. И только лишь ради своих прихотей… Как странны в этом стремлении к мирским прелестям люди… Вдруг Оливи ощутила под собой хрипение бедного животного, которое не сбавляло напор всю дорогу, проделанную от Венсена. Ужаснувшись, она наклонилась к бокам лошади ощупывая круп, и немедленно ощутила липкий слой пота и пены, выступивший, кажется, уже достаточно давно. Они практически загнали своих лошадей во имя цели, которая едва ли оправдывала убийство несчастного животного. — Портос! — крикнула она вперёд будущему барону, который так же оторвался от д’Артаньяна, не поспевая за ним несколько метров. — Я догоню вас, друг мой! И на этих словах она остановила свою лошадь, очутившись посреди поля со стоящей на пороге смерти кобылой. Друзья помчались дальше, хоть их, вероятно, настигло то же состояние животных, и вскоре те попросту падут замертво, но всадники едва ли это замечали. — Ну-ну, милая… Дыши… — Олив спрыгнула с седла, и отыскав в набедренной сумке флягу с водой, облила ею морду и дала выпить с ладоней. После же небольшого отдыха они вынуждены были продолжить свой путь лёгкой рысью, дабы нагнать её спутников. — Потерпи немного… Скоро мы будем на месте… Девушка не лгала, она действительно ощутила небольшое волнение, когда они достигли поляны, где уже замертво лежали двое человек и лошади её друзей. Дальше ситуация повторилась, с одним лишь отличием, что животные павших всадников остались при них и теперь бесцельно блуждали около своих хозяев. Это было как нельзя более кстати, и ощущая всё более подступающее к горлу волнение, девушка запрыгнула на одного из коней и пустила того галопом в сторону, где вероятно скрылись её друзья, через каких-то две-три минуты настигая их, разобравшихся с ещё одной парой всадников. — Что с вами? Вы отстали… — к ней подъехал Портос, только что прикончивший своего оппонента ударом по голове. — Вы не ранены? — Куда там… — она вздохнула. — Вы вдвоём всех перебили… К тому же моя лошадь едва не пала… — Эка важность! Я готов загнать стадо, лишь бы успеть! — прорычал д’Артаньян где-то сзади, подъезжая к ней. — Вперёд, господа, вперёд! — Подождите, — спокойно заметил Портос, вглядываясь в открывшуюся в тусклом свете луны дорогу. — Там ещё двое… — Тем хуже для них! — Постойте, — робко прервала она д’Артаньяна, тем не менее, преграждая ему путь. Она чётко узнала этих людей, ошибки быть не могло, и оттого ей сделалось совершенно не по себе. Неужели сейчас друзья скрестят шпаги? — Их не пятеро, как нас информировали, ведь вы уже убили шестерых. Мы не знаем, сколько ещё в отряде Бофора, а наши гвардейцы, кажется, совсем отстали. Это самоубийство, д’Артаньян… — Вы правы. Но Мазарини нам этого не простит, — ответил Портос, заряжая свои пистолеты. Она не убедила даже его, что уж говорить о гасконце, который и вовсе проигнорировал её слова, обратившись к подъехавшим всадникам. — Именем короля, пропустите нас! — Королю здесь делать нечего, — услышав отцовский строгий голос, Оливи и вовсе едва удержалась в седле, вздрогнув всем телом. Чёрт их возьми, четыре упрямца! Тут же прогремели два выстрела, и Олив, всё ещё дрожа не то от страха, не то от наполнявшего её постепенно гнева, оцепенела и застыла в седле, наблюдая, как падает на землю лошадь Портоса и шляпа отца. Как же они могут не замечать, что идут друг против друга? Как те, кто был столь дружен прежде, могут идти на поводу своих желаний и губить дружбу ради достижения целей, услаждающих разве что только своё самолюбие?! Господи, да ведь они даже не узнают голоса друг друга, а ведь она с первых нот поняла, что перед ней граф. Если д’Артаньян и Портос подались затмению из-за своих желаний, то отец! Разве он не слышит голоса своего названого сына? Почему молчит Арамис? Только и может, что стрелять в лошадь, церковник несчастный! Отчего же всё идёт так?.. — Великая трусость — стрелять в лошадей, когда перед вами стоят всадники! Шпаги наголо, чёрт вас возьми, шпаги наголо! — вскрикнула она, кажется, не своим, хриплым и осевшим голосом, спрыгивая попутно с коня. — Что вы творите? — прорычал в ответ д’Артаньян, также спешиваясь, как и двое других всадников, подавшихся на вызов. Но девушка его едва ли слышала, направив остриё своей шпаги в сторону графа. То, что пару часов назад в разговоре с Портосом казалось ей фантасмагоричным и глупым, сейчас приняло совершенно другой оборот. Ей более, чем д’Артаньяну, есть дело до этого поединка с отцом. Впрочем, друг и вовсе уже занят другим, из ниоткуда взявшимся противником, поэтому отступать ей некуда. Она здесь и сейчас выяснит, отчего граф имеет такую забаву играть с её чувствами. И отчего столь слеп в своей службе человеку недостойному, раз идёт против своих друзей! Их шпаги блеснули и немедленно скрестились в страшном ударе, от которого девушка едва устояла на месте, тяжело вдыхая холодный сейчас до предела воздух. Она выбрала себе в противники мастера клинка, опыт которого превосходил её втрое. Это верная смерть — драться с таким, как он, но думать сейчас о своей правоте она не желала. Она достаточно уже воплотила в жизни бредовых идей, и эта будет, чёрт возьми, последняя. Она начала нападать, прощупывая почву, как он её и учил. Это был не первый их поединок, с разницей только лишь в ролях, ибо битва между учителем и учеником не встаёт ни в какое сравнение с битвой между противниками. Её удары — резкие, горячные, ибо она никак не могла унять свои эмоции и, в том числе, обиду, отбивались им достаточно легко и спокойно. С холодной расчётливостью и опытностью настоящего воина. Вероятно, в его глазах противник выглядел нахохлившимся юнцом, но выражение лица она не могла разобрать, как и понять, почему до сих пор он не перешёл в нападение и не ударил, когда она так часто, по её мнению, уже успела для него открыться. На поляне в это мгновение раздались голоса Портоса и Арамиса, и именно в тот момент, когда выстрел со стороны гиганта осветил их поле боя, Оливи, неудачно повернувшаяся на громкий звук, поймала плечом шпагу противника, который, впрочем, не наносил этот удар нацеленно, по-прежнему лишь обороняясь. Кровь немедленно обагрила её рубашку, она почувствовала это, ощутив тепло в прострелившем от боли плече. Дышать стало тяжелее, и рука сама собой разжалась, выпуская шпагу, пока левая ладонь крепко зажимала рану. В это мгновение, как в замедленной съёмке, она увидела белое как полотно лицо отца, перепуганный взгляд Арамиса, сзади послышались громкие чертыхания д’Артаньяна и рёв спешащего к ней Портоса. Но подхватили её совершенно другие руки. Человек, оказавшийся сзади и, видимо, прежде завязавший бой с д’Артаньяном — Рошфор, единственный оставался в этой ситуации непоколебимым и спокойным. — На этом, кажется, наша битва с вами, д’Артаньян, окончена, — проговорил он, оборачиваясь к гасконцу, который уже стоял рядом, замыкая круг друзей, образовавшийся вокруг графа. — Нашим общим поражением… — прошептал Арамис, поддерживающий за плечо Атоса, который сейчас едва ли отличался цветом лица от убитого. В его взгляде сквозила боль и укор. Не в силах вымолвить хоть слово, он крепко сжал в кулаке свою шпагу, обагрённую её кровью, и замер, будто не жилец вовсе. В этот момент на поляне показался отряд Бофора, и они более не могли вести разговор. Оливи же в бреду слышались лишь только его обрывки. Перед глазами плясали цветные пятна, боль затмевала разум, и голоса друзей, то слишком громкие, то едва ли различимые сливались в одну сплошную гамму в голове, оставляя всякую возможность мыслить. В бреду она чувствовала, как её касались чьи-то руки. Тонкие и холодные, сильные и крепкие. Гладили по волосам, поднимали и переносили куда-то. Это было последнее воспоминание, которое она ещё смогла хоть как-то воспринимать. После — темнота и обрывочные сны. Кажется, она куда-то ехала… Машина Максима на большой скорости ехала по какой-то чересчур неровной дороге, так что на каждой кочке её трясло и встряхивало, усиливая боль в плече. И на миг, приняв свой сон за реальность, она ужаснулась, едва не вскрикнув взаправду от накативших чувств. Неужели она потеряла… Опять потеряла всё. Портос… д’Артаньян… Арамис… Отец… — Папа… — невольно на глазах появились слёзы, она заплакала, утыкаясь в так знакомо пахнущую ткань, и лишь этот запах на миг смог пробудить сознание. Она открыла глаза, встретившись с обеспокоенным взглядом графа, устремленным на неё. Нет, он её не бросил. Он рядом. Она обернулась: ночь, лошадь — вот почему её так трясёт. Но обернувшись, она потревожила плечо и невольно застонала, вновь уткнувшись в родной бежевый камзол. — Зачем? — услышала она над ухом и перед тем, как вновь погрузиться в забытие, прошептала спокойно: — Потому что вы слишком для меня дороги…