Как я стала мушкетёром Его Величества

Далее воспоминания вновь были отрывочными, и всплывающие образы воспринимались бредом разгорячённого сознания. Перед глазами то и дело маячил какой-то человек с холодными руками, после немедленно появлялся Гримо со своими сухими и жилистыми. И она предпочла бы, чтобы её касался именно старый слуга, но после новой вспышки боли перед глазами всё поплыло, и она уже не различала, кто перед ней. Слышались, правда, иногда приглушённые голоса, но после в комнате, где была она, и вовсе всё стихло. Она очнулась именно в один из таких моментов, когда гнетущая тишина отбивалась звоном в ушах. В комнате, где лежала она, было по-прежнему слишком темно, хотя ей казалось, что ночь давно должна была пройти, ибо время её бреда насчитывало, по её разумению, долгие часы. В темноте и этом оглушающем своим спокойствием месте, казалось, можно было услышать стук собственного сердца, но и его не было. С постели она поднялась как-то даже чересчур легко, плечо уже не болело и, более того, тело было свежо и полно сил. Хотя это, конечно, после шока такая реакция, думалось ей. Так быть не могло, чтобы рана прошла разом, если только она… Вновь не вернулась? Это предположение ужаснуло её и дало толчок к действиям: открыв немедленно перед собой дверь, она удивлённо замерла, обнаружив просторную светлую комнату перед собой. Значит, шторы были задернуты только у неё? Но впрочем, обнаружив эту приёмную, она успокоенно выдохнула. Она явно была в замке, в достаточно просторных и богатых покоях, хотя это и наталкивало на мысли о том, какого чёрта она очутилась именно здесь? Неважно. С ней был отец, значит всё в порядке… Нужно только сказать, что она уже очнулась, что с ней всё хорошо, нужно попросить прощения так же… Выбежав в одной белой шёлковой рубашке, в которую почему-то была облачена вместо льняной, вырученной у д’Артаньяна, она оказалась в длинном пустом коридоре, где было так же тихо и как-то слишком уныло. Невольно в душу закрались страхи, она не понимала, отчего её никто не ждёт, отчего она, кажется, одна в этом замке. Глупость, неясный бред. Быть может, она всё ещё бредит?! Следуя по пустым богатым коридорам места, которое она по незнанию принимала за какой-нибудь герцогский замок Бофора, в который её притащил отец, она тщетно пыталась отыскать хоть одного живого человека. Ноги сами вели её вперёд, она почему-то знала, куда ей нужно прийти, чтобы увидеться с друзьями, но попутно эта безликость торжественного великолепия, в которое были облачены стены, пугала. Золото блёкло от этой бездушной странной обстановки и без человеческой руки сейчас, верно, совсем ничего не стоило… Наконец, выйдя в главный зал, который она так давно искала, девушка радостно замерла на лестнице, увидев там своих друзей. Все они были здесь, перед ней. Но их лица… Столь бледные и страшные, они заставили её невольно пошатнуться. Что за глупость, в самом деле, будто тут действительно кто-то умер… — Это бессмысленно, господин граф… Нужно начать отпевание. Я говорил с господином архиепископом… — говорил человек, которого прежде она не знавала. — Замолчите, — голос Арамиса, настолько резкий, грудной, схожий с шипением змеи, и вовсе спугнул Оливи, спрятавшуюся за ближайшей стеной. Таким разъярённым он никогда ещё не смел предстать перед ней. Говоря с этим господином, он встал со своего кресла и повернулся лицом к ней, так что она могла видеть его горящий взгляд, который прожигал насквозь оппонента, доставая до лёгких, заставляя буквально задохнуться от страха, нагоняемого этой тонкой и сквозящей опасностью фигурой. Лицо неестественно бледное, с синим отливом и широко распахнутыми в ярости глазами. Это был не человек в сутане — Дьявол! В глубине черных как тьма глаз которого горела тихая печаль — её за маской негодования едва ли можно было разглядеть. — Я сам свяжусь с архиепископом, если в том будет нужда, а пока — подите прочь! — Арамис, вы срываетесь на слуг… — отрешённо проговорил д’Артаньян, который поднялся вслед за аббатом, когда оглушённый этим приказом неизвестный скрылся в боковой двери. Сам лейтенант едва ли выглядел лучше своего друга. Он был необыкновенно мрачен, что выдавали его опущенные плечи. Будто находясь в какой-то неведомой прострации, он был совершенно отрешён. Оливи было на мгновение подумалось, что перед ней её друзья поменялись, и тот, кто прежде сохранял хладнокровие в самых непредвиденных ситуациях, сейчас был в бешенстве, а тот, другой, много раз сравнимый ею с самим чёртом, потерял рога и походил на утомлённого и безучастного ко всему живому человека. Невероятно… Что же всё-таки стряслось? — Арамис прав… Этот управляющий… Простите мои слова, Атос, но полный болван… — Портос, подавший теперь необыкновенно тихий голос, и вовсе заставил Оливи удивленно вздохнуть. Он прятал лицо, не выходя на свет к ней, как это было с другими друзьями, но в голосе его упрямо чувствовался не то страх, не то слёзы. Этот непоколебимый человек едва ли сдерживал свои чувства, сидя в кругу друзей, что так, опять же, не походило на обыкновенно жизнерадостного и открытого Портоса. На миг Оливи причудилось, что она попала в Зазеркалье, где каждый человек был противоположностью себя настоящего, ибо всё то, что она сейчас имела возможность видеть, не было её друзьями. Лишь масками, странными, насмехающимися над настоящими образами, неестественными. Верно, заметила она, если сейчас отец спляшет сарабанду, как это, по слухам, сделал покойный кардинал, она не удивится, слишком неправдоподобным было увиденное ею. — Гримо… — в зале раздался спокойный и глубокий голос графа, который стоял вдали от всех, отвернувшись к окну. Его фигура, уверенная и статная, сейчас казалась какой-то слабой, болезненной. Он опирался ладонью на стену, будто держался за неё, чтобы просто устоять на ногах. Лица она также не имела возможности видеть, но ладонь даже с такого дальнего расстояния она видела чётко. Она подрагивала, скрывая внутри шрам от шпаги, за окровавленное лезвие которой он ухватился в момент, когда она пала. — Проверьте виконтессу… — сказал он прерывисто, будто ему не хватало уверенности в сказанном, и немедленно ухватился рукой за грудь, пошатнувшись, и упал бы, наверное, если бы не д’Артаньян, который подошёл к нему сзади, взяв под руку. — Ей может понадобиться исповедник… Пошлите в город за ним… — добавил он глухо, теперь полностью скрытый спиной гасконца от её глаз. Виконтесса… Умирает какой-то родственник графа, надо полагать? По крайней мере, если это кто-то из приближенных Бофора, д’Артаньян с Портосом едва ли стояли бы тут, да и замок, судя по всему принадлежит графу… Хотя она не таким представляла себя Бражелон… Пока Гримо поднимался к ней по лестнице, Оливи сообразила, что, если дела обстоят так, как она их поняла, то ей тоже следовало бы выйти к отцу и утешить его, ибо его состояние, в отличии от других друзей, напугало её более всего. Он был так слаб… Насколько же значимым был этот родственник? — Господин граф… — наконец вышла она из своего укрытия, встречаясь лицом к лицу к Гримо, но тот почему-то бесцветно прошел мимо, устремившись в сторону, откуда она только что пришла. — Не поняла… — прошептала она про себя, удивлённая таким поведением. — Господин граф, — со вздохом, продолжила она, выйдя к друзьям смелее. — Случилось нечто ужасное? Но никто не ответил. Более того, никто даже не обратил на неё внимание. Все были заняты своими мыслями и продолжили так же безучастно пребывать в этом зале, полностью игнорируя её присутствие. И это поведение ей совершенно не понравилось. Более того, оно её возмутило. Быть может, она пришла не в то время, чтобы беседовать с ними, и пропустила за своей болезнью нечто важное, но чтобы вот так относиться к ней… — Господа, вы можете мне объяснить, что здесь происходит? — она спустилась вниз по лестнице и упрямо направилась в сторону Арамиса, который стоял ближе всего к ней и сейчас беспокойно перебирал в руках свои чётки, устремившись взглядом наверх, куда только что удалился Гримо. — Арамис, — шепнула она ему, касаясь плеча. — Что случилось, друг мой? Но он будто её не видел. Единственное, что она ощутила сейчас своей ладонью, так этого его дрожь, которую внешне прежде она не могла увидеть. — Нет, ну это какая-то шутка?! — она ощутимо ударила его в плечо и… Ничего. Он даже не шелохнулся, чем попросту сбил её с толку. Ладно, но ведь Портос не сможет притворяться. Если уж они играют, то он быстро расколется перед ней, это точно. Оставив каменную статую по имени Арамис, она метнулась к Портосу и немедленно же отскочила от него, увидев на осунувшимся лице слёзы. — Д’Артаньян! Собака вы нарезанная, это ваша затея?! — вскрикнула в отчаянии она, бросившись к гасконцу, которого ударила что есть мочи по спине. И… Ничего… Ничего не произошло, он даже не обернулся. — Граф! Граф, остановите этот беспредел! Прошу вас! — не в силах уже что-либо сделать, она подошла к отцу и замерла, увидев его пустой, остекленевший взгляд. Слезы помимо воли полились по её щекам, и она с тихим вздохом прижалась к его груди, расплакавшись, как ребёнок. — Отец… Зачем же вы так со мной?.. И лишь сейчас, будто ощутив, что она рядом, Атос отмер и удивлённо оглянулся следом, обнаружив возле себя лишь смотрящего на него с тоской д’Артаньяна. — Сын мой… — проговорил он спокойно, улыбнувшись ему. — Вы должны будете отомстить за её смерть, раз я не в силах это сделать… Эта улыбка, эта гримаса боли в смешении с отчаяньем — были самым страшным бредом, который только смог бы причудиться ей. А то, что она бредит, Оливи теперь понимала отчётливо. Не может это всё быть наяву, просто не может… — Я доверяю это вам… — Атос… Вы спятили… — выдохнул д’Артаньян, качая головой. — Да, друг мой, и это произошло ещё двадцать лет назад. Но сейчас, увы, я в здравом уме и памяти, и я прошу вас об этом… — Вас быстрее убьёт ваше сердце, граф, — не унимался д’Артаньян, бледнея лишь об одном упоминании этой просьбы. — Нет. Я буду жить долго, очень долго… Таково моё наказание. Потому я и обращаюсь за этим к вам. — Это всё равно что самоубийство! — Я уже достоин гореть в Аду… В этот момент на лестнице вновь появился Гримо, ставший перед глазами заплаканной девушки одним большим серым пятном. И его появление немедленно же заставило всех других господ обернуться и устремить свои взгляды в сторону безликого слуги, который произнёс глухо: — Не дышит… — на этих словах он едва не был сбит с ног Арамисом, который фурией поднялся наверх и быстро скрылся в коридоре, ведущем в её спальню. Атос же, оглушённый этой фразой, потерял равновесие, и если бы не лейтенант, удерживающий его на ногах, упал бы на пол и вовсе замертво. — Не верю! Чёрт побери, не верю! — воскликнул Портос, устремившись к лестнице. — Портос прав, если всё случилось, нам стоит убедиться и проститься с ней, — вкрадчиво заметил д’Артаньян, уводя за собой графа наверх, где скрылись остальные друзья. Наблюдая за удаляющимся отцом, Олив поняла, что сама сейчас едва стоит, силы покидали её, и перед глазами всё плыло, странно шепча ей что-то в уши. Кажется, это была молитва… Самая нежная и беспорядочная из всех, что ей доводилось до этого слышать. А ведь нашёптывал её голос Арамиса… — Sancta María, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus nunc et in hora mortis nostrae… — Amen… — сквозь дымку своего видения прошептала она, приоткрыв глаза на мгновение. Да, всё так же темно, она в той темной комнате, которую покинула кажется недавно, но что самое странное в этом, теперь она не одна здесь, она отчётливо слышит голос Арамиса и даже чувствует его прикосновения к своей ладони. Руки бархатные, приятно прохладные, тонкие… Она вздрогнула, ощутив поцелуй, запечатлённый им на своём запястье. Чего это он?.. — Боже милостивый, он благословил вас… — вновь зашептал Арамис, пока девушка пыталась понять, как связан Бог с его возмутительными поцелуями. А… К слову говоря, плечо у неё всё-таки болит… Горит сейчас как стадо грешников в Аду, лучше бы он его целовал, раз уж пришёл тут к ней домогаться… — Оливия! — послышался громкий голос Портоса, и дверь в комнату немедленно открылась, озаряя ту ослепительным светом. — Закройте свет… — простонала она, уткнувшись лицом в соседнюю подушку и едва не оглохнув от следующей фразы. — Вы живы! Тысяча чертей! Этот бездельник, Гримо, болван! Вы живы! — Портос, — судя по тому, что она сейчас осталась цела, а не раздавлена счастливым другом, Арамис перегородил ему дорогу, наконец покинув её бедную ладонь. — Не смейте поминать сейчас в моём присутствии Лукавого, когда Господь смилостивился над нами! — Ох… Простите… — гигант сконфузился, сейчас и не мечтая спорить с другом. И даже перекрестился. Впрочем, этот жест был замечен робко заглянувшим в комнату д’Артаньяном, который и вовсе сделался белёсым, заметив, что Портос крестится. — О боже… — прошептал он, но был немедленно перебит Портосом, который заговорил тише, но больше. — Да, она жива, представляете? О, я бы драл таких бестолковых слуг, слышите, Атос? Даже Гримо допустил оплошность, а мы бы и не знали, если бы Арамис не метнулся… Тем временем аббат вернулся к девушке, вновь взяв её ладонь и принявшись читать над ней молитвы, приводя ту в полное отчаянье. Нужно ж было ей очнуться именно в тот момент? Теперь Арамис её замучает своим богословием, это точно. И она всё-таки умрет, но уже со скуки, ибо лежать ей, судя по боли в плече, ещё долго… Пока она размышляла об этом, слушая тихий голос друга над ухом и громкие разговоры на заднем фоне, которые вели гасконец с будущим бароном, со стороны своей больной руки почувствовала робкое прикосновение ладони ко лбу. Она узнала эти руки, очень хорошо узнала… И смогла наконец спокойно уснуть, окружённая любящими её людьми. Её маленькой и дорогой сердцу семьёй.