Как я стала мушкетёром Его Величества

Странным образом тот кошмар, что она видела накануне, прекратился. Больше не было просторного зала, увенчанного траурными тусклыми лучами солнца, пробивавшегося через громовые тучи в большие окна. Не было и неестественных теней на лицах людей, которые так дороги её сердцу. Кошмар растаял, точно мутная серая дымка, оставив место крепкому сну, сквозь который ещё какое-то время тело ощущало крепкие руки и приятный шум на периферии — они дарили спокойствие возбуждённому ранее разуму. Пробуждение же выдалось тяжёлым. Будто проспала она больше, чем ей полагалось и теперь расплачивалась за это своей слабостью и болью в мышцах, которые, точно прикованные, приросли к кровати, так что и рукой не пошевелить. Рана же при этом вовсе не чувствовалась, если сейчас она вообще была. Ибо, казалось, что та вовсе пропала сразу после прихода Арамиса, или Богоматери, или их совместной работы… Чёрт знает что! Лениво приоткрыв глаза, Олив обнаружила, что в комнате наконец появились свечи — их тусклый свет освещал стену напротив, где висела картина с изображением ловчей на оливкового цвета обоях. Учитывая созвучность с её имением, цвет комнаты был подобран иронично, но, вероятно, был лишь совпадением… Усмехнувшись этой мысли и наткнувшись взглядом на тяжёлую дубовую дверь неподалёку, где ранее велись оживленные споры, ведомая любопытством, но не без применения силы, ибо тело сейчас было точно ватным, она повернулась к окнам, не закрытым уже тяжёлыми зелёными шторами со смешными золотистыми кисточками. Правда, взгляд прежде всего упал на кресло подле неё, где, сидя с какой-то книгой, спал отец, но шторы, конечно, в тот момент были для лицезрения интереснее. По крайней мере, убедить себя в этом она отчаянно пыталась. Благо, у кровати также стояла свеча, так что рассмотреть спящего графа представлялось более возможным, чем чёрные из-за глубокой ночи окна, но ощущая толику смущения и предчувствуя, что от её созерцания он проснётся, девушка предпочла рассмотреть камин, находящийся за его спиной, и бархатную обложку безымянной книги, лежащей у него на коленях. И, судя по всему, не Библии и не молитвенника, раз креста не наблюдалось. Это как раз её и несколько успокоило, ибо из-за Арамиса тут и Портос начал бы читать псалмы, не то что наверняка перепуганный её состоянием граф. Вот как назло, в этот момент вспомнилась её выходка, и теперь ей хотелось провалиться под пол прямо с кроватью, чтобы и удобство, и перед графом не краснеть, как пятилетний нашкодивший ребёнок. Но интерес странно пересиливал стыд, и рассмотреть Атоса всё-таки удалось, хоть не столь тщательно, как шторы. Бледный, точно мраморное изваяние; со стальной осанкой, которая во время его отдыха казалась вовсе неестественной, будто он совсем не живой; с долей усталости и болезненности, которую выдавали тёмные круги под глазами, он исправно нёс пост у её постели, точно часовой, готовый вскочить и принять бой с любым её чихом. Столь странный и в то же время родной для неё человек… Судя по тому же белому камзолу, что был на нём во время её кошмара и пробуждения, он ещё не ложился, а сидел здесь, подле неё… И от понимания этого сердце болезненно сжималось, заставляя мысленно посылать себя ко всем д’Артаньяновским чертям за сотворённую глупость. Преступная халатность, чёрт бы её побрал! — Как вы себя чувствуете? — тихий голос графа заставил девушку вынырнуть из самобичевания, и точно щенячьим взглядом ответить на его обеспокоенный. — Вам хуже? — неверно истолковав этот жест, мужчина наклонился к ней, касаясь теплой ладонью лба, отчего Оливи, точно котёнок, прикрыла глаза и была готова, словно жаждущий внимания ребёнок, уверить в ухудшении её состояния, но не смогла. Не стала бы, трижды бы солгала, даже на смертном одре, но в слабости не призналась бы, довольно она и так заставила его переживать из-за такого пустяка… — Это не пустяк, — Оливи удивлённо распахнула глаза, услышав строгий голос отца, невольно задумавшись, что тот таки умеет читать мысли. — Жар спал… Слава богу… — прошептал он следом мягче, убирая ладонь, за которой она последовала грустным взглядом. — Откуда?.. — только и могла она выдохнуть, чувствуя, что ещё немного, и вместо своих извинений станет слушать его наставления. Вполне заслуженные, между прочим, но сейчас не особо важные, когда столько всего им нужно было обсудить, сказать, раскаяться… — Как вижу, моя догадка подтвердилась. Тем хуже. Вы снова пренебрегаете собой… — Оливи поморщилась, понимая, что самостоятельно выдала свои мысли, чем сейчас вызовет осуждение с его стороны. — Мне правда лучше… По крайней мере, вы рядом, мне от этого в любом случае лучше… — долю лжи она скрасила искренностью — вышел взрывоопасный коктейль, способный в адрес Атоса прежде использовать только д’Артаньян. Но иначе она не могла, тем более, что отец до сих пор винит себя, хотя именно она тут зачинщик своей же раны. Граф еле слышно вздохнул на это, качая головой. Ну, думалось Оливи, он не злится. Наоборот, волнуется. Хоть она этого совсем не заслуживает, особенно беря во внимание её вину. — Господин граф, я… — Вашей вины в случившимся нет, — отец настойчиво прервал её, его взгляд заострился, суля недоброе. Вот только не ей, себе… — Я должен был… — Какая глупость! — она хотела было рассерженно вскрикнуть, вскочить, но на выходе получился лишь раздраженный вздох, плечо неприятно заныло, но она продолжила, не в силах видеть это обречённое лицо. Как тогда… в её сне… — Я знала, что буду драться с вами, я сама узнала вас, первой! Я первая бросила вам вызов! Я знала, что вы с Арамисом будете на той поляне, поэтому поехала с д’Артаньяном, поэтому!.. — с каждым откровением она чувствовала возрастающую боль в плече, видела, как бледнел граф, как срывался собственный голос, но остановиться не могла, покуда сам Атос не коснулся её лба, как прежде, констатируя глухо: — У вас опять жар… — Это правда! — практически в отчаянии выкрикнула она, через силу приподнявшись на кровати на локтях и заговорив тише, более виновато: — Простите… Это моя вина… От начала и до конца — моя… — она запнулась, увидев, что фигура отца приближается и в мгновение оказывается у неё на кровати. Крепкие ладони настойчиво опустили её обратно на матрас. Теперь разобрать, что там думал о ней граф, она совсем не могла — его спина закрыла свечи напротив, лица она практически не видела, но чувствовала, как едва заметно подрагивали его тонкие руки, удерживающие её на кровати. С вердиктом Атос медлил, но что бы сейчас он ни сказал ей, Оливи была полностью смиренна и готова принять свою участь, ибо наконец сказала правду. Более того, сейчас она была готова рассказать ему всё: и про перемещение, и про знание его прошлого, и про собственные чувства к нему, которые и сподвигли её на этот поступок. И хоть всё это ему сейчас покажется бреднями из-за жара — чёрт возьми, пускай! — Оливия… — Олив вздрогнула, услышав её имя с его уст. — Я готов простить вас, я даже выслушаю причину такого поведения и приму любые ваши слова, но обещайте взамен одно… — Оливи на миг показалось, что она не дышит, что сейчас сердце и вовсе не колотится в её груди. Отец простил, он просил её и… конечно, она не вправе теперь отказать. — Всё что угодно!.. — Вы больше не возьмёте в руки шпагу. Никогда, — от слов Атоса повеяло строгостью, и девушка, сжавшись, ответила: — Как… вам будет угодно… Его ладонь вновь очутилась на лбу, приласкала её волосы, отведя сбившиеся на лице пряди назад, этот жест, полный ласки, успокаивал, но внутренне девушка была подавлена, её застали врасплох и практически вынудили отказаться от приключений. Ведь он имел ввиду не только шпагу, она это хорошо понимала. Но что тогда её ждёт в будущем? Неужели, как в женских романах? Брак с тем, кого он сам ей выберет? Она подняла глаза на него и, почувствовав на себе серьёзный взгляд, в глубине которого плескалось всё то же беспокойство, выдохнула. Нет, отец лишь проявлял заботу к ней. Даже если таким методом. С которым с позиции взрослого она полностью соглашалась, но то же время детская мечта стать мушкетёром где-то на периферии хорохорилась и не соглашалась. Хотя в любом случае, она уже дала слово, и теперь такое положение вещей ей следовало только принять. Через некоторое время отец вновь сидел в кресле за книгой. Как оказалось, это было что-то древнегреческое, причём в оригинале. Соблазн попросить ей почитать был велик, но отвлекать сейчас его не хотелось. Тем более, что она вроде бы сейчас должна спать… По крайней мере, именно такое желание она изъявила сразу после их разговора, чтобы дальше запрет не зашёл ещё и на возможность видеться с другими друзьями, конечно, плохо на неё со своим Мазарини влияющими. К слову о них… — Граф… — Вы наконец проголодались? — мужчина, как оказалось, уже не читал, а наблюдал за ней, видимо, давно заметив, что она не спит. От этого Оливи покраснела и поспешила перевести взгляд с него на двери, задав волнующий вопрос: — Вы ведь помирились… с д’Артаньяном? — Разве мы с ним ссорились? — граф с наигранным удивлением поднял брови, заставив её улыбнуться. Кажется, господин Я-вам-запрещаю-драться оттаял, думалось ей. Это к лучшему… — Тогда вы мне не расскажете, что было после… Ну… — Вам оказали первую помощь в близстоящем трактире, — Атос понял её вопрос, но, судя по отложенной на стол книге и скрещенным на груди рукам, эти воспоминания были для него всё ещё тяжёлыми. Своей вины, естественно, граф не отпускал. Он хорошо знал эту руку, более того, практически каждый удар, нанесённый ему в бою, был отражением его личной тактики, правда, вовсе неумелым, горячным, будто человек нападающий старался скрыть приёмы от учителя. Но поверить своим предположениям он не мог, отвергал их, как видно — зря. Более того, девочка вновь хранила тайны, в том числе и те, что были доверены ему. Это серьезно настораживало и заставляло задуматься о содействии этой их встрече других его сторонников, в том числе друзей. Что и вовсе расстраивало графа. Кажется, в этой истории лишь он один полагал, что их участие в спасении герцога — тайна. Но всё это ему ещё предстоит выяснить, а ныне… Углубиться в ужас, что он только пережил. — После чего нам вновь предстояла поездка в Париж, где при содействии Арамиса вами занялись лучшие лекари. Но шли дни, ваше состояние ухудшалось, несмотря на все уверения в том, что рана была лёгкой и угрозы жизни не представляла. Вы потеряли много крови… — голос отца, как бы он ни пытался говорить ровно, едва заметно дрожал, сам он, прикрыв глаза, сделал минутную паузу, которая дала Олив понимание — он едва её не потерял. — Через неделю у вас началась лихорадка, которая длилась на протяжении двух ночей. А после… вы уже не приходили в себя до сегодняшнего дня. — И… сколько это длилось?.. — Олив побледнела, отчего рассказ был немедленно прерван и продолжен лишь после того, как граф убедился, что жар не поднялся вновь. — Всего — месяц. Но всё уже в прошлом… — отцовский голос звучал тихо, а от улыбки ей и вовсе хотелось сейчас застрелиться. Опять это выражение лица… Опять этот сон… И снова она чувствует, что стала причиной едва ли не конца. Его конца… На сим обещание не брать более в руки шпагу было дано не столько графу, сколько себе. Ибо для него её следующая такая выходка может стать последней… И она остро ощутила это сейчас, видя, сколько боли принесла её спесь им обоим. — Я больше никогда… я… — она порывисто зашептала это, прикрыв глаза от накативших на неё слёз. — Дитя… Граф был прерван гостем, появившимся на пороге комнаты с лёгким скрипом тяжёлой дубовой двери. На пороге стоял Арамис в халате и с молитвенником, видимо, пришедший сменить друга на посту около больной. Но, застав эту сцену, аббат нерешительно замер в дверях. Правда его появление возымело на девушку положительное действие. Она немедленно пришла в себя и с тихим смехом уткнулась в подушку, столь виноватым и обречённо-страдальческим было выражение лица друга. — Я могу?.. — Да, друг мой, вы как раз вовремя… — Атос облегчённо выдохнул, услышав смех девушки, и приветственно кивнул вошедшему мужчине. — Вовремя? Моё появление вас так веселит… — в голосе мужчины послышалось раздражение, но в глазах играли искры. Долгожданный смех и слёзы сменили белое как полотно умиротворённое лицо, вызывающее ужас от приближающего часа разлуки. — Нет… я… Простите… — Оливи с улыбкой смотрела на друзей, чуть отходя от веселья. Образ Арамиса всё ещё стоял у неё перед глазами… — Ваши речи столь огорчили юную девушку, Атос… Что вы ей наговорили? — аббат неодобрительно покачал головой, на что граф лишь пожал плечами. — Ничего такого… — Но если вы сейчас начнёте читать мне Библию, я зарыдаю! Увидев улыбку отца напоследок и слыша уже отдаленные причитания друга, девушка наконец уснула, оставив тревоги и слезы позади.