Как я стала мушкетёром Его Величества

Раннее утро выдалось тёмным из-за тяжёлых грозовых туч, набежавших вчерашним вечером с севера. В такое время обыкновенно слуги только просыпались, спеша выполнить поручения хозяев, но ныне все уже были на ногах. По крайней мере, такое умозаключение можно было сделать по шуму, исходящему из внутреннего двора, где ещё на пороге утра и ночи начались некоторые приготовления. Впрочем, несмотря на шум и давнее уже пробуждение, девушка предпочитала делать вид, что спит, занимая себя тем, что прислушивалась к разговорам черни за окном. Такое поведение имело два обоснования, которые в глубине души оправдывали её действия. Во-первых, она точно не знала, находится ли в покоях одна, или же ей предстоит диалог с Арамисом, который, как она была уверена, не покинет её до пробуждения, покуда не заведёт нужную ему беседу. Будь то богословие или обсуждение будущности — она сейчас не была настроена на разговор. Во-вторых же, она не была уверена, что и граф покинул её, а смотреть ему в глаза после вчерашнего и вовсе не хотелось. Уснуть же вновь, как бы она не старалась, не получалось. Довольно было с организма недели, проведенной в бреду, перемежающейся её редкими приходами в себя, которые, впрочем, она вовсе не помнила. Разговоры за окном было не разобрать, видимо, под её окнами и вовсе было приказано вести себя как можно тише, потому, дабы отвлечься, Оливи решила, что случившуюся ситуацию следует обдумать и принять какое-то решение. Ибо слишком уж многое было ныне несвязным. От её ранения до того реалистичного бреда, который, будь она младше, без заминок восприняла бы за отделение души от тела, будто в слабеньком литературном произведении. Рана пришлась в плечо, и судя по тому, что руку она всё ещё чувствовала, не задела связок, хотя и была глубокой, но шпага не прошла сквозь неё. Отчего тогда, спрашивается, такая сильная горячка, будто ей повредили по меньшей мере внутренние органы. Кровопотеря? Шпага прошла прямо, а галопом до ближайшего селения не более получаса. И невозможно, чтобы ей оказали недостойную помощь, при отце был Гримо, рану перевязали вовремя. Встаёт вопрос: что могло случиться с её здоровьем в такой короткий срок? Ибо даже рана, нанесённая Диеро, которая была серьёзнее, прошла довольно быстро… Что же касается полётов во вне и наяву… — О чём вы задумались, дитя моё? Олив вздрогнула и тут же распахнула глаза, наткнувшись на пронзительный взгляд аббата, стоявшего около её изголовья. — Видит бог, я не желал раскрывать ваше очаровательное притворство, но вы столь грозно хмурились, что мне в душу невольно закрались опасения, уж не стало ли вам хуже, — хитрая ухмылка на лице Арамиса сменилась серьёзностью, достойной инквизитора, от чего и так смущённая своим обманом девушка сдалась: — Не поймите меня неправильно, но мои действия вызваны более страхом, нежели… — Вы боитесь меня? — аббат сделался ещё мрачнее, чем был. — Не вас, а ваших молитв. Я глубоко люблю и почитаю Господа, как и люблю ваши проповеди, но сейчас мирское тревожит меня более духовного, — со вздохом закончила она, отводя взгляд. Да, ей не показалось, что в комнате присутствует ещё кто-то. И, к счастью, только Арамис. Взгляд отца она бы сейчас не выдержала. — Полагаю, вы всё ещё видите во мне того юного мушкетёра… Арамис, успокоенный этим её ответом, заговорил несколько отрешённо, будто размышляя над сказанным и обращаясь более к себе, чем к ней. — Могу вас уверить, — он вновь взглянул на неё, вернув себе добрую насмешку, — сейчас я более мушкетёр, нежели был в то время. — Хоть на вас и сутана… — несколько печально произнесла Олив, невольно вспомнив концовку книги, написанной в её времени. — Впрочем, узнав о смерти, вы первым делом кинулись ко мне именно с молитвами, а не со шпагой наголо… — насмешливо произнесла она и тут же побледнела, заметив его реакцию и немедленно же осмыслив свои слова. Значит, таки не приснилось?.. Что до аббата, то услышав её слова, он едва ли не отшатнулся, вовремя ухватившись ладонью за полог кровати. Впрочем, зелёная ткань таки скрыла сейчас его лицо от её взгляда, но за долю секунды до, ей показалось… Ей показалось, что она уже видела этот его взгляд. В тот день… В дверь раздался стук, и за эти мгновения Арамис, взявший себя в руки, вновь повернулся к ней как ни в чём не бывало. — Вы, кажется, ещё не пришли в себя… — ответил он с улыбкой, — поэтому, пожалуй, я почитаю вам святое писание на ночь. Как в старые добрые времена, — заметив же её ошалелый взгляд, он, довольный этой реакцией, позволил войти в покои Гримо в сопровождении служанки и какого-то ещё господина. — А, мэтр… Тогда я, пожалуй, вас покину, — Арамис кивнул ей, спеша откланяться, но девушка удержала его, тронув за рукав приятной на ощупь, пахнущей ладаном и сандалом ткани. — Вы меня оставите? — Вас должен осмотреть лекарь, дитя. Вы желаете, чтобы я присутствовал при этом? — он усмехнулся, отчего она зарделась и нахмурилась, отпуская его рукав. Чёртов Арамис! Когда за аббатом закрылась дверь, её помог усадить на кровати совершенно непробиваемый Гримо и, закончив с этим, немедленно же покинул, отдав на попечение молоденькой служанке с веснушками, которая проворно помогла ей оголить плечи и предусмотрительно укрыть одеялом грудь. Оливи же в такой ситуации оставалось лишь пристально следить за слугой отца, во взгляде которого она хотела прочитать, правдивы ли её домыслы касательно того видения. Пока лишь домыслы, странная реакция Арамиса, покуда она не подтверждена словами, не в счёт. Но тщетно, он, подняв её, лишь поклонился и вышел. Ни единого намёка на испуг, да даже на какие-то эмоции. Может быть, через мэтра получится узнать что-то? Но, как и служанка, и пресловутый Гримо, лекарь сохранял полное молчание, лишь единожды прерванное удивлённым вздохом, когда повязка была снята с её плеча. Право, либо при отце все становятся немыми, либо таковы были указания графа, что тоже не могло её радовать. Впрочем, вероятно, по тому же приказу с гостьей обращались столь бережно, будто она и вовсе была хрустальной вазой — мэтр едва ли коснулся её, чем вызвал сильный контраст на фоне парижского врача, визит которого всякий раз нёс боль. Рану теперь Оливи могла рассмотреть лучше, и, уже несколько разбираясь в этом после прошлого ранения, смогла оценить, что та действительно была пустяковой, а ныне и вовсе затягивающейся и не вызывающей опасений, кроме небольшого количества крови на перевязочной ткани. Видимо, её вчерашний разговор с Атосом способствовал тому. По крайней мере, эта царапина её более не побеспокоит, девушка была в этом уверена. Только вот как она смогла проваляться с этой мелочью неделю? Будь то какое-нибудь заражение крови, она бы коньки откинула ещё в первые дни. — Я скоро смогу встать, полагаю? И даже обойдусь без шрама, так ведь? — Оливи чуть улыбнулась, заметив, что своими речами помешала мэтру перевязывать плечо, но тот оставался по-прежнему нем, лишь кивнул ей учтиво, ничего более… Служанка же, стоящая неподалеку с чистой тканью, вела себя более беспокойно, будто хотела завести диалог с госпожой, но отчего-то до сих упрямо молчала. Нужно полагать, тут все слуги от неё будут шарахаться, вышколенные не то Гримо, не то её отцом? Дом немых, ей-богу!.. В двери тем временем вновь раздался тихий стук, который всполошил обоих, и лекарь, закончивший с её раной, поспешил подняться с постели, отступив к двери, впервые удосужившись сказать хоть что-то: — Ещё нельзя, господин граф, я только закончил, — с этим словами мужчина уже преклонного возраста достаточно проворно покинул комнату, дав возможность девушке одеться, провожаемый её недоумевающим взглядом. — Как тебя зовут? — недовольная всем увиденным ранее Олив сидела на кровати, нахохлившись, и грозно поглядывала в ту сторону, где недавно исчез лекарь. Значит, он был говорящим. Вот только речью обладал, кажется, только в присутствии её отца… — Так как тебя зовут? — отвлекшись от своих мыслей, Оливи обратилась к служанке, которая закончила уже с её рубашкой и помогла лечь обратно под одеяло. — Катрин, госпожа… — Хорошо, Катрин, ты свободна. И… Передай Его Сиятельству, что он может войти. Девушка спешно поклонилась и покинула её покои. Но не прошло и минуты, как на пороге комнаты появился отец всё в том же вчерашнем белом камзоле и Портос в дорожном. Из первого Оливи сделала вывод, что Атос ещё не ложился, а последнее открыло тайну утреннего переполоха: Портос, видимо, готовился к отъезду. И, судя по всему, в сопровождении д’Артаньяна… Как первое, так и второе заставили её нахохлиться и сейчас настороженно поглядывать на мужчин, которые, впрочем, выглядели отчего-то радостными. — Как вам спалось? — граф первым подошёл к её кровати, заняв место у изголовья, где утром она обнаружила Арамиса, потому девушка сделалась и вовсе сердитой, вызвав у хозяина замка удивление, отразившиеся в его взгляде. — В самом деле, Оливи, вы не выспались? А ведь этот шарлатан заявлял, что вы идёте на поправку! — Портос оставался у подножия, не смея подходить ближе, но и оттуда она могла его прекрасно видеть и слышать, в силу заметности своего могучего друга. — Спалось мне чудесно. Благодарю. Но, вы, Портос, кажется, зашли со мной попрощаться? — Олив не поддалась на ласку друзей, отчего уже добродушный великан стушевался, не понимая, как ему расценивать такую реакцию. — Да, это так… — Тогда поспешите, думаю, д’Артаньян уже ждёт вас в седле. Вы ведь так торопитесь. — Тороплюсь?.. — Портос желал найти взглядом ответы у друга, но тот сам не понимал подобных девичьих капризов, а потому теперь казался хмурым. — Конечно! Как иначе? — Вы чем-то недовольны? Пусть так, но такое поведение… — начал было граф, но девушка возразила быстрее: — Да. И я буду откровенна, — она с вызовом взглянула в синие отцовские глаза. Сейчас эмоции придавали ей сил… — Я недовольна вашими недомолвками, господин граф. Я недовольна тем, что мои друзья покидают меня так рано. И я недовольна тем, что д’Артаньян не пришёл с вами, Портос, чтобы проститься. Видит Бог, я люблю вас всем сердцем, а вы поступаете со мной так. Честно ли это? — Что же, — несмотря на ожидаемый девушкой гнев, граф как-то снисходительно улыбнулся, будто сейчас имел разговор с обиженным ребёнком. — Вы правы, и вправе таить на нас обиду, если, конечно, она справедлива. — А вы считаете, что нет? — не удержалась Оливи, но, озадаченная его мягкостью, говорила уже без вызова, скорее, пытаясь и дальше держать голову, чтобы не выглядеть теперь сраженной неожиданной нежностью. — Извольте судить сами, — граф обернулся к двери, будто ожидая там появления кого-то, и тем самым пытаясь скрыть свою улыбку. Этот бой с женскими капризами он выиграл. — Ничего не понимаю! — произнёс в сердцах Портос, который последовал взглядом за графом. И в этот момент двери без стука распахнулись, являя перед ними д’Артаньяна и идущего позади него Арамиса с книгой в руках. Оливи подавила вздох, немедленно же нырнув под одеяло. Во-первых, д’Артаньян таки прибыл, как и настаивал на том граф, а во-вторых, Арамис принёс с собой святое писание, как и грозился около получаса назад. — Ну что? — раздался голос лейтенанта. — Мы все, дорогой друг, впали в немилость, — отвечал Атос, на что под одеялом раздалось фырканье. — Ах, ну этим вы меня не удивите. В последнее время нас эти слова преследуют слишком часто, не правда ли, Портос? — Оливи теперь обижается на нас? — уточнил великан осторожно. — И не мог же он подождать! — Дорогой друг, кардиналы не умеют ждать. И что для нас с вами в заповедях прописано терпение, забудьте — на них это не распространяется. — Д’Артаньян, вы богохульствуете! — Арамис поспешил прервать друга, и судя по шагам, оказался тоже где-то рядом с ней. — А вы, дитя, сейчас задохнетесь, если и дальше будете прятаться от нас. Олив снова вздохнула и неохотно вынырнула, окинув взглядом комнату, полную столь дорогими её сердцу людьми. Недовольный чем-то (а, судя по всему, этим «чем-то» был Мазарини) д’Артаньян; раздосадованный её словами Портос; Арамис, лучше других умевший угадывать её состояние; и Атос… Совершенно спокойный и непоколебимый, смотрящий на неё сейчас с долей небольшого укора. И в чём-то он был прав… — Простите, Портос… Я вспылила. И д’Артаньян… Вас тут не было, но вы тоже простите. Я полагала, что вы не станете со мной прощаться… — заговорила она осторожно, следя за реакцией друзей. И, судя по ухмылке лейтенанта и понимающему кивку Портоса, она была прощена. — Арамис… Я всё ещё боюсь вашего святого писания, но… Вы ведь не уезжаете пока? Нет? Я рада этому. И граф… Ответьте, граф, что так тщательно скрывают от меня слуги вашего замка?