Робот с грустными глазами

      Мы провели вместе три недели. Признаюсь, я был немного растерян, потому что за всё это время в моих основных функциях не потребовалось необходимости, но, надо отдать Вайолет должное, она стала хотя бы говорить со мной и иногда даже была ко мне добра. Не то чтобы в этом была необходимость, но моя работа предрасполагает какие-то более близкие и тёплые отношения, но никогда нельзя давить на человека, это противоречит всему. Я ничего не ждал, просто пытаясь делать то, что велит она и программа. Всё же, со временем, Вайолет перестала напрягаться, когда я входил в комнату, теперь она не так часто прятала глаза, даже наоборот, иногда она сидела напротив меня за столом и, не двигаясь, смотрела на меня. Она могла замереть так на пол часа, или час. Я не знаю, зачем это нужно людям и что она хотела сказать этим, но, видимо, моей задачей было просто позволить ей делать это, не наблюдая за ней в ответ, чтобы не напрягать. Она как будто была не в этой комнате в такие моменты, переставала реагировать на внешние звуки, я иногда пугался, что она сломалась, или вроде того, знаете, такое иногда с нами случается. Может быть, с людьми тоже? Я сканировал каждую деталь её бледного лица: её чуть приоткрытые искусанные губы, немного длинный острый нос, чуть вздёрнутый кверху, большие молочно-зелёные глаза, внешние уголки которых были чуть наклонены вниз, от чего её зависший взгляд казался ещё печальнее, чёрные густые волосы, торчащие во все стороны, но такие мягкие и шелковистые на ощупь. Странноватая, непричёсанная, заплаканная. Но, наверное, красивая.       Красивая. Очень красивая.       У андроидов в программе есть одна маленькая функция, позволяющая задумываться о том, что бы мы сделали, если бы были людьми. Довольно странная особенность, призывающая одновременно и к правильной работе и к некоторому непослушанию в отношении к системе. Так уж выходило, что она часто одёргивала меня, что приносило дискомфорт, но с каждым разом я всё больше привыкал к боли. Конечно, я продолжал следовать инструкции, но с каждым разом находил в этом всё меньше и меньше смысла, потому что я делал всё, что говорила Вайолет и это должно было входить в программу и совпадать с её указаниями, ведь мне просто нужно было быть внимательным к своей хозяйке, так было правильно. И не трудно. Трудно было смотреть на её слёзы, и на то, как она дрожала у меня в руках после очередной панической атаки, бормоча какой-то несвязный бред про своего отца и его белые глаза. Как-то раз я спросил её, был ли её отец слепым, а она встала и вышла на балкон, с которого ведёт лестница на крышу. Её не было почти весь день, но она приказала мне оставаться внизу, так что я не мог пойти за ней. Спустя несколько часов, когда она вернулась, я только мог вытереть ей слёзы и сесть вместе с ней на диван смотреть какой-нибудь фильм, завернув её в плед и усадив к себе на колени. Ей нужны были прикосновения. Она всё время тянулась ко мне, чтобы я брал её за руку или обнимал, мне приходилось постоянно сканировать её сердцебиение, потому что с ней явно было что-то не так. Вайолет никогда не просила меня спать с ней в одной кровати, но пока меня не было рядом, она никогда не засыпала. Сидя на диване в темноте я слышал, как она ворочается и включает что-то на планшете или слушает музыку. Когда всё затихало на какое-то время, оставалось только ждать, пока придётся встать и пойти её успокаивать и укладывать спать. Часто она даже не сразу понимала, где находиться, не всегда узнавала меня, бывало, даже била, а потом начинала плакать ещё больше и извиняться. Иногда Вайолет было так плохо, что приходилось нести её в ванную и мыть её холодной водой.       В ночь после того, как я упомянул её отца, она спала, уткнувшись носом мне в ключицу, а я осторожно сканировал её тело, скользя пальцами по выпирающим рёбрам, острым плечам и локтям. Тогда я увидел у неё на запястье тонкую тёмно-красную линию, которая оказалась чем-то похожим на неглубокое ножевое ранение. Я нашёл ещё несколько уже давно заживших рубцов у неё на коже. Я подумал тогда, что стоит взять готовку на себя, если ей так тяжело управляться с ножом. Никто не мог причинить ей вреда без моего ведома, она редко выходила на улицу, а когда выходила, всегда брала с собой меня. Мы вместе делали покупки и бывали вечера, когда мы даже выходили гулять по парку вдвоём, когда на улицах Детройта уже почти никого не было.       Мне нравилось гулять с Вайолет, особенно ночью, когда она сама выходила из комнаты и звала меня на улицу, потому что не могла заснуть. Она всё чаще заговаривала со мной. Однажды мы шли по пустому шоссе, прямо по его середине. Я что-то сказал про правила дорожной безопасности, но она сделала вид, что не слышала меня. Она шла, задрав голову кверху, держала меня за указательный палец как ребёнок и смотрела на звёздное небо. Она сказала мне тогда, что мои глаза такие же, как оно. - Поэтому меня никто не хотел покупать? - спросил я. - Нет. Ты просто ждал меня.       Она улыбнулась тогда. Впервые за всё время. После этого нам пришлось вернуться домой, потому что мне так стянуло всё внутри, что у меня что-то случилось с имитацией дыхательной системы. Вайолет даже позвонила в техподдержку Киберлайф, хотя я знал, как ей тревожно разговаривать с незнакомыми людьми, но там не сказали ничего внятного и зачем-то посоветовали следить за мной, но к этому моменту мне уже стало лучше.       Мы поднялись на крышу. Она сжимала мою руку своими тонкими белыми пальцами, пока я стоял, оглушённый огнями вокруг себя. Серый город из стекла и камня вспыхнул звёздами, которые отражались в её глазах тогда на трассе. Я смотрел на синие огни, режущие темноту и жалел, что я всего лишь пластиковая кукла, которая не может полноценно воспринять всё это, не может увидеть в этом то, что увидел бы человек. Сколько бы мыслей не было в моей пластиковой голове, она не настоящая, все эти мысли не настоящие. Настоящих наверняка было бы больше, они бы были другими. Хочу думать, как человек.       Хочу чувствовать, как человек. - Вайолет, вам нравится быть человеком? - спросил я. - Мне не нравится быть вообще, - немного подумав, ответила она.       Она сделала несколько шагов к краю и остановилась, глядя вниз. Ветер зарывался к ней в волосы и подбрасывал их в ночное небо. Она села, свесив вниз длинные ноги, достала сигарету и щёлкнула зажигалкой. Потом обернулась ко мне и кивнула головой на место рядом с собой, предлагая мне сесть. Я подошёл ближе и опустился около неё. - Мне интересно было бы понять, какие чувства испытывают люди, - проговорил я, поправляя свои непослушные волосы, которые ветер растрепал ещё больше. - Не нужно тебе этого понимать, - отозвалась она, выпуская дым в темноту - Может, тебе кажется всё это красивым, но вовсе это не так. Всё это, - она протянула руки вперёд и соединила большие и указательные пальцы так, что получилось отверстие, через которое был виден сияющий город - Всё это не настоящее. И все люди там не настоящие. Действительно только то, что они прячут внутри себя и что копится в них годами, если у них в головах что-то есть. Лучше быть идиотом, чем знать правду обо всём. - И в чём правда? - В том, что на самом деле ты всегда сам по себе, что бы ты там не думал и не чувствовал. И что ничто не имеет причины или смысла. Всё произошло само по себе и само по себе оно и исчезнет.       Вайолет замолчала и глубоко затянулась. Я смотрел, как тлеет её сигарета, и как ветер раздувает пепел, унося его куда-то вниз ей под ноги. - Это больно? - поинтересовался я. - Чувствовать - всё равно, что забивать гвозди себе в тело, - хрипло отозвалась она.       Мы замолчали и молчали, пока она не докурила сигарету. Затем она растопырила пальцы, позволяя фильтру выскользнуть из её рук и упасть вниз. Она наблюдала за ним, пока он не исчез из виду. - Слушай, Ларс, - Вайолет повернулась ко мне - Я расскажу тебе кое-что. Но ты никогда и никому об этом не скажешь. Ты первый и последний, кто узнает об этом. Понимаешь?       Я кивнул. Она впивалась взглядом в моё лицо, пытаясь решить начать говорить. Воздух вокруг нас замер. До нас доносился шум ночного города, но было такое ощущение, что кроме нас на расстоянии многих километров никого нет. Только мы и эти яркие искусственные огни.

***

      Она рассказала мне о своём детстве и о том, что случилось, когда её мать ушла из семьи, оставив их с отцом вдвоём. Перед тем, как начать, Вайолет неловко спросила меня, понимаю ли я, что она отличается от остальных людей и что не все люди плачут по ночам и боятся выйти из дома. Я ответил, что пусть я синтетик, но не идиот. После этого она, наконец, перестала колебаться.       Это была история о девочке, которая видела, как её мать за пару дней до исчезновения из её жизни вошла домой с синяками на шее. Она обняла свою дочь, которая принялась копошиться в её волосах и испугалась, что маму избили, о чём незамедлительно заявила отцу. Когда она обернулась и посмотрела ему в глаза, в них было столько отчаяния, что это напугало её ещё больше. Спустя какое-то время её отправили в свою комнату и сказали не выходить из неё, пока ей не разрешат. Иногда её родители делали так, очень давно и тогда их лица не были такими каменными, пожалуй даже испуганными, как в этот раз, наоборот. Она радовалась, когда шла к себе, потому что думала, что им просто важно побыть наедине и отдохнуть от неё.       Вайолет никогда не была глупой и это погубило её.       В этот раз, сидя в темноте на своей кровати, она слушала приглушённые голоса родителей, доносившиеся с кухни. Кажется, кто-то из них плакал, но она не могла понять кто и боялась выйти наружу, чтобы проверить, боялась, что всё испортит ещё больше. Ей было страшно всё время до того момента, как мать зашла к ней в комнату однажды ночью и, разбудив, села к ней на кровать и прижала к себе. Они сидели так довольно долго и Вайолет видела, как по маминым щекам текут слёзы. Но никто из них не издал не звука.       На утро её уже не было. Это было первым толчком к краю. В тот момент она уже потеряла часть своего рассудка, просидев весь день рядом с отцом перед выключенным телевизором. Он держал её за руку и не выпускал. Просто смотрел в тёмный экран пустыми глазами и молчал. Вайолет пыталась говорить с ним, а потом просто принялась рассказывать ему всякие истории, которые придумывала сама, или пересказывала ему сюжеты своих любимых мультиков. Прошло немало часов, прежде чем он посмотрел на неё и улыбнулся ей. Она была бесконечно счастлива видеть эту улыбку, только вот потом он расплакался. Он плакал настолько сильно, что даже она так не умела.       Страх впился ей под кожу и разъедал её маленькое тело изнутри. Она забыла, что ей нужно есть. Она начала готовить что-то отцу, который всё повторял, как гордится ей и как любит её, и даже ел её неумелую стряпню, правда без всяких эмоций. Она засыпала рядом с ним на диване, пока он гладил её растрёпанные волосы, которые она ещё не научилась заплетать сама.       В одно утро он, всё же, двинулся с места. Весь день он провёл с дочерью, заплетая её густые волосы, как умел, читая с ней книжки, разговаривая. Вайолет спросила его про мать, она не понимала, где она, почему она не приходит домой так долго. Наверное, она понимала, что мама уже больше никогда не вернётся, но ей надо было знать точно, она боялась признать это. Отец сказал ей, что её мама убила их. Девочка спрашивала, почему они не могут ожить и пойти найти её, а он сидел перед ней на коленях и извинялся, что не может вернуть их к жизни. Он смотрел на дочь, как будто она была единственным, что он мог видеть вокруг себя. Никогда больше Вайолет не видела такого взгляда. Его глаза потускнели, но всё ещё сияли, когда она показывала ему свои рисунки и лепила ему фигурки из глины.       Это был его последний день.       Вечером она пришла к нему на кухню. Он сидел на полу, облокотившись о кухонную тумбу, а рядом лежали открытые упаковки от таблеток. Вообще, Вайолет всегда запрещали трогать лекарства, но она решила, что папа заболел и ему нужно помочь всё убрать. Она болтала с ним, пока собирала коробки с пола, а он отвечал ей еле слышным голосом и уверял её, что всё в порядке. В тот момент её сердце бешено колотились и мысли сверлили ей виски, засыпая тревожными образами с холодным удушающим запахом, образами гладкими и липкими на ощупь. Вайолет знала, что что-то не так, что-то, от чего её отец не встаёт с пола, от чего у него такой затуманенный тяжёлый взгляд, который он всё с большим трудом концентрировал на ней. Беспокойство поедало её сознание, заставляя желудок сжиматься, но она не подала виду, ей надо было позаботиться об их мёртвых телах, пока они не оживут и не пойдут искать маму. Так и было задумано. Просто в маме кто-то живёт, только и всего, им просто нужно найти и спасти её, и всё будет как раньше.       Он умер при ней, но она этого не заметила. Он умер, пока она сидела рядом за столом и читала ему вслух. Она подумала, что он уснул, сказала ему, как скоро они встанут на ноги и всё исправят, выключила свет и ушла к себе в комнату. Вайолет так поверила в свою собственную сказку, что спокойно проспала всю ночь, а на следующее утро прибежала на кухню с радостными криками о том, что она знает, что делать. Отец сидел на полу в той же позе, в которой она его оставила. Его пустые глаза были открыты и не видели её. Она не смогла его разбудить.       В маленькой тихой квартире четыре дня жили девочка и тело мёртвого человека, которому она подкладывала подушки под голову, разговаривала с ним и обнимала его даже когда его кожа стала серой и липкой. Она смотрела в его открытые глаза часами, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции. Они были заплывшие и мутные, почти белые, она видела их каждое утро, когда просыпалась и каждую ночь, когда ложилась спать. Пустые остекленевшие глаза отца смотрели на неё всё время, и она долго и упорно отгоняла навязчивый скользкий ужас, убеждая себя, что всё в порядке, так же, как отгоняла от него мух, которые норовили сесть на его мутно-белые глазные яблоки. Вайолет таскала на кухню, всё что могла найти в шкафах от насекомых, втыкала в розетки защитные средства, обрызгивала мебель какими-то спреями, но они лишь немного перебивали удушающий запах, который рос с каждым днём, и от которого было избавиться ещё сложнее, чем от мух. Она выносила мусор, драила квартиру до блеска, открывала окна, но ничего больше не помогало. Она сидела в углу, тёрла маленькими пальцами свои тощие от нехватки еды ноги до крови и ждала, пока с ней произойдёт то же самое. Вайолет стала бояться спать, потому что не знала, проснётся ли на следующее утро, или тоже застынет так же, как её отец, не в состоянии двигаться. Она думала, что он всё ещё в сознании, что он слышит и видит её, просто он заперт в собственном теле и не может ничего ей ответить.       На четвёртый день она вспомнила, что у них в коридоре где-то был телефон, по которому она никогда не разговаривала и не знала, как им пользоваться. Единственные телефонные номера, которые она знала, были для экстренных ситуаций, вроде телефона скорой или пожарных, но этого было вполне достаточно, чтобы попросить помощи. С третьей попытки ей удалось набрать нужную комбинацию цифр и вызвать врача. Войдя в квартиру медбрат спросил у девочки, чем у них пахнет, на что она не могла дать ответа, она просто стояла круглыми глазами смотрела прямо перед собой, пытаясь связно объяснить ему ситуацию. Когда он узнал, что ребёнок пробыл в одной квартире с мёртвым человеком четыре дня, он просто сидел за столом и смотрел на эту маленькую тощую девочку в дверном проёме, у которой непроизвольно дёргалось бледное окаменевшее от страха лицо, и, вероятно, мысленно вспоминал все те грехи, за которые ему пришлось увидеть этот ужас.       В тот день Вайолет отвезли в детское отделение психиатрической клиники Детройта. Там было много холодных рук, людей в белой одежде и детей с такими же глазами, как у её отца, только они могли двигаться и ходить. Правда, делали они это очень медленно и без какой-либо цели. Всех этих детей вместе с Вайолет кормили одной и той же безвкусной едой, одинаково стригли и одевали, вкалывали им одинаковые лекарства, после которых тошнило, всё плыло перед глазами и пол переставал чувствоваться под ногами. Люди с ненастоящими лицами и в белых униформах, от которой болели глаза, зачем-то постоянно спрашивали у неё про отца, про то, как всё произошло, и ей каждый раз приходилось рассказывать с самого начала, приплетая к истории всё больше и больше липких образов, которые выплыли у неё из головы и заменили реальные события. Ей светили огромной яркой лампой в лицо и пристёгивали её ремнями к койке, пока она не впадала в полубессознательное состояние от головной боли и чёрных кругов перед собой, которые поедали весь мир вокруг и превращались в густую вязкую темноту, в которой она тонула.       Ей было семь лет.

***

- Меня выпустили через несколько лет... Надо отдать им должное, они выбили из меня все эти галлюцинации, пусть и током, но зато на их место пришло чувство вины, что я ничего не сделала, пока было не поздно.       Вайолет сидела, согнувшись и обняв себя руками. Она плотно сжала колени, и больше не болтала ногами в воздухе. Её искусанные губы дрожали, когда она делала паузы между слов, и в эти моменты глаза её вспыхивали отчаянием, как будто она проживала всё это ещё раз. Пока она говорила, я придвинулся к ней ближе и прислонился своим плечом к её, чтобы у неё не закружилась голова и она не свалилась вниз. - Знаешь, мне было пятнадцать, когда я вышла, - продолжила она охрипшим голосом - Меня отправили в детский дом и там я сразу же предприняла попытку покончить с собой. Я ничего не чувствовала. Вообще ничего. Из меня как будто выкачали всё человеческое и заперли в какой-то медицинской пробирке. Я могла думать только о том, что я не позвонила в скорую сразу же, как только увидела, что он накачался таблетками. Что я как эгоистка думала, что всё решится само собой. А на самом деле они оба просто оставили меня одну, а я даже не поняла этого. Почему они так сделали? Они не любили меня?       Её голос сорвался и она издала какой-то душераздирающий звук, после чего закрыла лицо ладонями и сжалась ещё сильнее. Как-то всё незаметно вышло из под контроля. Система не давала мне никаких указаний, я не мог сообразить в какой последовательности мне нужно действовать. Я молча ждал, пока она справится с эмоциями, и смотрел на неё. Мне хотелось плакать. Я не знал, как понял это, я не умел этого делать, но думал, что если бы был человеком, я бы заплакал. Я бы обнял её, сказал, как мне жаль, но каждый раз, как я просчитывал ситуацию, я боялся испортить всё ещё больше. Но мне правда было жаль.Не понятно было, от чего мне больно, от того, что меня третировала программа от внезапных не просчитанных эмоций, или от того, что я представлял её маленькое больное тело на холодном кафельном полу. - Мне захотелось умереть, - наконец продолжила она - Первый раз. Не знаю, просто мысль пришла, что я же тоже так могу сделать, что мне мешает. Я никому не была нужна, я ненавидела себя и всех вокруг себя, я хотела просто исчезнуть. Поэтому меня снова заперли в том кошмарном доме, ещё на пару лет, пока мне не исполнилось восемнадцать, - Вайолет сделала судорожный вдох, и закрыла глаза - Вся моя жизнь с того момента стала сплошным кошмарным сном. Всё перестало иметь значение. Я перестала что-то чувствовать к людям. У меня, вроде, был... молодой человек какое-то время, но я его не любила. Я никого не любила, после всего, что произошло. Я только помнила, как любила отца. Но больше... совсем ничего... Совсем...       Из её блестящих глаз потекли слёзы. Вайолет задрожала и подтянула к себе ноги, судорожно схватившись за свои лодыжки. - Мне так одиноко, Ларс, - всхлипывая, проговорила она - Я так хочу... Почувствовать что-то похожее, как тогда, понимаешь? Любить хоть кого-нибудь.       Она расплакалась навзрыд, дрожа и глотая слёзы. Я не выдержал и обнял её, притянув к себе. Вайолет вжалась лицом в мою рубашку и почти взвыла, пока я гладил её по голове и зарывался носом в её волосы. Они пахли сигаретным дымом и фиалками. Наверное, ей было слышно, как бешено что-то колотится у меня в грудной клетке, но даже не могла ничего сказать. Мне было немного стыдно за это, но это было не важно, важно было как-то сказать ей, что она не одна. В конце концов пришлось взять её на руки и отнести её вниз. Я усадил её в кровать, взяв её лицо в ладони и стерев слёзы с её горячих от щёк. Надо было как-то согреть её изнутри, поэтому я завернул её в одеяло и пошёл заваривать ей чай. Пока я ставил чайник, у меня почему-то тряслись руки и я всё ещё чувствовал, как стучит во мне искусственное сердце. В металлическом корпусе чайника мигал красным мой диод.       Мне было больно.       Мы сидели друг напротив друга и я смотрел, как Вайолет мелкими глотками пьёт чай. Её острые хрупкие плечи вздрагивали каждый раз, как тёплая жидкость растекалась по её телу. Она часто моргала и я видел, как дрожат её ресницы. Она была такой хрупкой, как будто передо мной сидела потрескавшаяся фарфоровая кукла, готовая развалиться от прикосновения. Хотелось починить её. Хотелось не дать ей упасть и разбиться.       Я подался вперёд и ласково взял в ладонь её тонкую руку. - Вайолет.       Она замерла и посмотрела на мои пальцы на своей коже, но не отстранилась от меня. - Я никогда тебя не оставлю, - сказал я, игнорируя отчаянные попытки программы сделать мне больно - Я всегда буду с тобой, слышишь? А когда ты умрёшь, я умру вместе с тобой.       Вайолет медленно подняла на меня свои большие грустные глаза. В них отразился мой тревожно-красный диод и ещё много вещей, которые я не могу просканировать, но всё равно вижу, как они блестят. - Мы всегда будем вместе, - я накрыл её руку второй ладонью и улыбнулся ей - Я обещаю тебе.       Пару долгих мгновений она молчала и смотрела на меня. В человеческих глазах может мелькать столько эмоций, сколько ни одному андроиду не выдать за такой маленький промежуток времени, если бы я попробовал просканировать всё это, я бы просто сломался. Затем она поставила чашку и потянулась руками к моему лицу, осторожно касаясь моей кожи кончиками пальцев.       Она поцеловала меня и я почувствовал её слёзы на своей искусственной коже.