***
Последние ошметки дыма затягивает жадная глотка пылесоса. Выключаю жужжалку и скидываю маску. Ну и жара в ней, как в саркофаге. Челку хоть выжимай! – Сбегай за лопатой, она в кладовке. Вальд сметает осколки разорвавшейся колбы. Он медленно разгибает онемевшую спину и тащится к урне, опорожняя уже десятый, никак не меньше, вырвиглазно-синий совок. – Зачем тебе лопата? – Во-первых, не мне, – осторожно откручиваю мешок от пылесоса и завязываю его ворот. – Закопай это где-нибудь подальше, да смотри, не тряси, как дурак. А то останешься без рук. Кошак щурит мокрые глаза. У него сейчас такие приходы, а я тут со своей лопатой пристал, конечно, каждая моя просьба, как катком приходится ему против шерсти. Вот и сейчас животное сделало гримасу: – Почему опять я? – Даже не знаю. Может потому, что ты уже с неделю живешь и столуешься под моей крышей? Или потому что я просил присмотреть, а не принюхнуть? – Я в активном поиске новой жертвы! Да и вообще, что ты за барыга такой, раз не ширишься? Так изредка, хотя бы чтобы попробовать качество? Наш спор походил на возню двух детишек в песочнице: "Ты сломал мой куличик!" Я ухмыльнулся: – Что это за стереотип избитый, что каждый мало-мальски приличный варщик должен обязательно быть нарколыгой? Кот вырвал у меня мешок, но вспомнил о предупреждении и угомонился, медленно отводя руку в сторону. – Кстати, не так-то просто, знаешь ли, найти человека, который может беседовать с котом, не падая в обморок, – профырчал он обиженно и черные вихры, торчащие из-за ушей во все стороны, словно увяли, прижались к шее. – Ну, не расстраивайся ты так. То ли от того, что Вальд все-таки кот, то ли от моей природной сопливости, но меня вдруг всего окатило холодной жалостью. Рука дернулась, чтобы погладить оборотня по черной голове, но кот словно угадал мое невольное движение, взметнул желтый взгляд, зашипел, оскалившись. Я отшатнулся и смахнул задом колбу со стола. Но когда обернулся, ни Вальда, ни мешка не было. Только брошенный совок крутится волчком. Подбираю его и лохматым веником сметаю прозрачные стеклышки. – Изуку, там очередь скопилась. Сквозь промежность вижу Даби кверхногами, застрявшего в дверях. Разгибаюсь из позы рака, щеки мои наверняка красные от прилива крови к голове, и выбрасываю в урну стекло вместе с совком. Ну, веник просто не поместился, приходится кинуть рядом. – Пусть ими займется Шигараки, у меня своих дел по горло. Да и не я размещал эти дурацкие объявления, вообще-то. На мое нытье, Даби и бровью не повел. Сонно зевнул и медленно, как ящер смигнул. – Шигараки не умеет читать мысли. – Шигараки ничего не умеет. Я срываю маску, болтавшуюся на шее и скидываю халат. – Ну, и где собрались наши новые братья и се́стры? – Склад.***
Я на складе. Складом мы называем первое подвальное помещение. Члены Альянса веками скидывали сюда хлам и наконец-таки превратили гектар пустого пространство в мусорку. Если серьезно озаботиться, то можно и чего-нибудь интересное найти. Но мне это место не нравится. Под ногами трещит стекло и песок, воздух тяжелый и липкий. Потолки низкие. Грушевидные пыльные лампочки раскачиваются на кривой ноге и кашляют на тебя желтушным светом-мокротой. Со всех сторон шкафы, ящики, полки. Единственный плюс. Они навешаны, составлены, сложены, как кубики в тетрисе, до самого потолка, и полностью скрывают мерзкую железную стену. Узкие проходы завалены бумагами и картонном; в каждом углу ходуном ходит груда вонючего тряпья – её ворошат крысы. Грудь теснит запах старья. Мертвые вещи пахнут особенно. Иной раз думаешь, что хозяева этого барахла давно окочурились, и ладошки потеют, и мурашки волной пробегут по загривку. Склад – наша подушка безопасности. Если кто крупнее кошки вдруг сюда провалится, то вряд ли надолго задержится. Но склад – не просто склад, иначе было бы скучно. Здесь Томура разгреб одну комнату, нашел и притащил в нее старых кресел, накидал на пол газет, чтобы скрыть крысиный помет, и теперь эта комната, более депрессивная, чем барокамера – наша "приемная". Толстая, бурая крыса прикорнула у самых дверей. Я ковырнул ее ботинком. Она подскочила с шипением, но не убежала, уставилась на меня блестящими глазками-булавками. – Это ваше спальное место, уважаемая крыса? Крыса ничего не ответила. Развернулась и утекла в щель под ящиками. Еще бы. – Ой, блядь. Сплевываю пыль с языка. Как бы мне хотелось сделаться крысом и забиться от всего мира в самую темную подвальную щель, о милая, уважаемая крыса! Дергаю дверь "приемной" и тут же хочу захлопнуть её. Плотность людей на квадратный метр ошеломляет! С порога на меня вылилась волна сигаретного дыма, настолько густого, что я подавился и закашлялся. В едком тумане плавали люди: секта готов раскладывает черепа на диване, в кресле сидит чувак с черным пакетом на голове – дарт-вейдер, взади к нему клеится Фреди-крюгер, в углу сложился верзила с красным шрамом на пол-лица. Именно сложился, он настолько высок, что плечами подтирал потолок, но почему-то не захотел садится на пол, а на полу перекидывались картами барыги и дымили, как паровозы тоже они. Никто и не заметил меня. Я хотел дать задний ход, но раз уж на меня повесели это дело, нужно разобраться по-быстрому. – Здравствуйте! От дыма голос взвизгнул, и к середине слова я пел петухом. Надо же так обокласться! Мутные глаза барыжников дернулись вверх, карты прекратили летать по полу. Один из них, с рыжими бакенами и такими же обезьяньими рыжими руками, был крупнее меня в два раза точно. Он заглотнул в свои меха-легкие дыму и пустил мне его прямо в рожу кольцами. Они курили не просто табак, а какую-то редкостную шмаль. Я снова закашлял, как астматичка. – Еще один пришел, что ли, Мерфи? – Дохляк кой-то, – прожевал рыжий орангутанг. Карты снова залетали по полу. Я успокоил перщение и протер рукавом слезы с глаз. Да, неудивительно, что быдло не понимает что к чему. Пришел бы Даби, в миг хвосты бы поджали. Напрягаю глотку, чтобы продраться сквозь дым до ушей каждого: – Все на выход! Я – Изуку, член Альянса, буду проводить ваше вступительное испытание! Какое испытание, честно, сам не ебу. Просто хочется спровадить весь этот сброд за порог. – О, так ты наш типа этого злодей-коуча? – Злодей что? Под мою руку проскальзывает мелкая девчонка, и оказывается за пределами приемной. Косматая, бесноватая, в грязной форме. На вид типичная школьница, возможно даже среднюю не кончила. Странно, раньше я её не заметил. – Коуч, тренер, сэнсей, если так больше нравится? – она сыплет словечками и обегает меня кругом раза три. – Но знаешь, что-то ты маловат для сэнсея. – Сама-то? И вообще, что ты тут забыла? – Отойди-ка, – она хватает меня за руку и отводит от дверей. От туда в клубах дыма делигирует пестрый поток. Продолжи я и дальше стоять дубом, от меня бы только пень остался... – И все же, что ты тут делаешь? Тут тебе не детский сад, малявка. – Да, а что же? – девочка надулась, губки-бантиком, бровки домиком, руки в боки, и вдруг хоп, исчезла. Я оглянулся по сторонам, и что-то звонко треснуло мне по шее. – Ай! – Не будешь обзываться! Девчонка высунула зеленый от леденца язык. Потом тело ее пошло рябью, как по воде, и она стала таять-таять, как свечка, пока совсем не растворилась в воздухе. – А я здесь! Меня дернули за космы, но я уже был не против. – Твоя способность? Телепортация? – Ну, ага, да. Вжух! И все готово! Вжух! Вжух! Она закружилась, засмеялась звонким колокольчиком, рябью мелькая в воздухе. Мне подумалось, что её способность небесполезна. Наоборот, даже очень хороша. Но, тем быстрее мне захотелось спровадить её. – Меня Сайко зовут, – сказала она, перестав беситься. – Ну что, я прошла испытание? – А? – на секунду подвисаю. Даю себе мысленно затрещину. – Нет, еще нет. – Что же тогда еще надо? Раздеваться меня заставишь, извращенец?! – Чего, да ты сдурела? – Знаю-знаю, я ведь еще и мысли могу читать! Тут мой похерфейс остановил её визги. Я схватил ее под тощий локоть и поволок за собой. – Извращенец, педофил, ублюдок! Она недолго поцарапала мне предплечье розовыми ноготками, но видя, что ее уловки почему-то на мне не работают, утихла и только изредка обижено сипела. А тем временем меня осенило, как перепугать всю разношерстную публику до усрачки.***
Останавливаюсь у первой решетки. Подныриваю за ржавую дверцу и выношу ведерко с вонючей рыбой. Перчатки только одни, поэтому я сам их надел. Зверюшка Шигараки услышала скрип железа и заворочалась. Даже тут, в самом начале коридора, громом гремит дыхание разбуженной твари. Ставлю ведро перед публикой. – Фу, что это за гадость? – Сайко морщится и отпрыгивает от ведра, словно увидела змею. Хотя тунец, склизкий и темнобрюхий, очень даже похож на клубок гадюк. – Тунец, – улыбаюсь. Сегодня моя очередь кормить тварь, кабы не пляски с бубнами в честь новоиспеченных товарищей. – Бе, мерзость, – Сайко надула щеки и схватилась за нос. – Это самая дешовая кормежка. Там в третьей клетке сидит наш зверек, Ному. Вот, как бы вам его накормить? – Что? Брать это? Руками? – визжит Сайко. Я привык, и уже не обращаю на нее внимания: – Кто хочет попробовать? Скормите рыбину, и считай, вы в Альянсе. Ну, чего скисли? Это же просто! Могу даже перчатки дать, если брезгуете. Толпа съежилась в черный комок. Как бы глупы не были люди, но чувствительный радар пиздеца похоже есть абсолютно в каждой заднице. Я вдохнул, но только открыл рот, как из комка выкатилась верзилина. Та, которая громадными плечами подтирала потолок в приемной. – Я пойду, – пробасила громадина так, что бедный Ному подумал, что ему привели подружку и проревел в ответ. Да так громко и отчаянно, что ниточка, на которой болтается сердце надорвалась. – Боже, что это такое? – прошептала побледневшая Сайко. Комок уменьшился, стал совсем редкого плетения. Шаги беглецов кричали от ужаса, сбивчиво барабанили по металлу. Я посчитал. Нас осталось пятеро. – Отличненько, вот держи, – я стаскиваю резиновую перчатку, но громадина не обращает внимания, я ему аки козявка под сапогом. Он берет жестяное ведрище и в его руке оно кажется просто-напросто детским песочным ведерком. Обгоняю верзилу и быстро топаю до третьей камеры, чтобы ненароком не попасться под ноги. Тварь как только завидела мою бардовую толстовку, тут же высунула морду из мрака. Бросилась на решетку, схватив перекладину зубами. Грохот от шатких прутьев оглушительный. Все никак не привыкну. Отскакиваю от клетки подальше, шарю по карманам в поисках ключа. – Привет, привет, уродец! Как спалось? Ну, ну, у нас сегодня гости, веди себя как следует, перестань пускать слюни! Фиолетовая лента языка только больше вываливается из черной пасти, облизывает прут. Вязкая, пенная слюна, ядовитыми каплями шлепается на пол. А, вот и ключ! – Дай-ка мне рыбину, а то он оторвет мне руку. Беру жирного тунца под жабры. Пальцы с хлюпаньем тонут в вонючей мертвой крови. Тяну рыбину, но больно она тяжела. Словно что-то мешает, цепляется. – Изуку, не надо, не трогай! Ты что, не видишь? Там же чудовище! – Сайко дрожит, повисая на моем локте, огромные карие глаза мечутся по сторонам. Мне становится жаль её. Я думал, что рыбного запаха для нее достаточно, но ошибся. – Иди отсюда, раз боишься. Я отталкиваю девчонку и наконец вытаскиваю рыбу, помахиваю ее хвостом перед мордой твари. – Ному, Ному, кушать! Чудище перестает лизать свою погремушку и лупится на меня тупым глазом. Двумя сразу пародия на существо смотреть не может, больно широко их расставили по сторонам. – Лови! Кидаю тунец сквозь перила. Он шлепается кверху брюхом, не так далеко, как хотелось бы. Хлопком выстреливают потроха и дерьмо. Воняет еще лучше. Тварь радостно визжит. Быстро открываю решетку. – Давай, вперед! Верзила входит в клетку уверенно. Всего два шага потребовалось ему, чтобы оказаться в метре от твари. – Кинь ему рыбину и удирай, слышишь! Да ничего он не слышит. Ному слишком развизжался. Крики мне не понравились. Высотные вопли резали слух сумасшествием. – Уходи, живо! – я кинулся на решетку, затряс ей что было мочи, но тварь вошла в раш. Ничто не могло её отвлечь теперь. Ному визжал и визжал, острые вопли мешались с утробным чавканьем, хрустом рыбьих позвонков и когтей, сливались в нечто похожее на смех безумца. Тварь раззадорилась этим звуком, брыкнулась, перекувырнувшись через голову. Треск, треск, она свернула себе шею набекрень, и еще пуще завизжала. Её раздувало от хохота. Великан застыл, как вкопанный, посередине клетки. В застывшей от ужаса руке угрем бултыхалась черная рыбина. Ному повернул глаз в его сторону. – Сайко, зажми уши! Я запер клетку. Звон ключа спицей проткнул визги твари. Но поздно. Я отлетаю от решетки, но Сайко уже нет рядом. Умница, убежала. Она этого не увидит.***
Прошло немало времени, прежде чем тварь угомонилась. Она нажралась и улеглась в углу клетки, выкатив раздутое брюхо. Ну вот, теперь Шигараки будет пилить мозги, что у его зверюшки несварение из-за меня. Грянул раскат храпа. Я поднялся с пола. Коленки, предательницы, онемели и так страшно затряслись, что я испугался, как бы они ненароком не спрыгнули с костей. Одним словом, ноги меня не держали. Я обозлился на них и со всей дури стукнул по бедру. Бедро заныло, но не более. Я проволочился по стенке до решетки и повернул ключ, торчавший в замке. – Дурак, чем ты прибирать собрался? Эту дрисню, что, будешь языком вылизывать? Я стукнул себя по лбу. Но на этот раз голова даже болью не отозвалась. Так, что-то блямкнуло в пустом черепе... Закрываю решетку и прячу ключ в карман. Резиновые перчатки валяются прямо под лампочкой. Надо поднять. Наклоняюсь и ноги складываются, как карточный домик, на который подул ветерок случайно залетевший в комнату через полуприкрытую форточку. Вот так и складываются, с тихим шелестом, окончательно, совсем. Дотягиваюсь до перчаток. Руки трясутся, как у алкаша синюшного. – Да что же я, в самом деле?! Как будто первый раз убил человека! Да разве это убил? Да разве я не пытался его спасти? Господи, какой бред ты несешь, Изуку, ох... Истеричный смех брызжет из меня, как тухлая вода из засоренного сифона раковины, а я все слышу, слышу, мокрый хруст костей и острое чавканье твердых челюстей, кожей ощущаю, как натягивались все ткани под кривыми зубами и лопались мышцы. И меня разносит во все стороны, крутит и вертит как хочет эта вакханалия криков. Но смех обрывается, и видение тает, уходит багряным туманом под пол. Я натягиваю перчатки. Отрываюсь от пола. Иду. Надо бы где найти ведро и хорошую губку.***
Шигараки нашел меня быстрее, чем я губку. Он встал посередь коридора, раскинув длинные ручищи ни проедешь, ни пройдешь. Я толкнул его плечом, он не посторонился. Только лицо его скукожилось и скривилось. Он открыл черный рот, и из него посыпались толстые тараканы и плоские многоножки. Я почувствовал, как их махонькие ножки и крылышки зашуршали в моих волосах. Мне стало противно, а Шигараки только шире открыл пасть. Откуда в нем столько гнили? Он обругал меня и схватил под локоть, куда-то потащил. Возня червяков и букашек в голове очень мешает понимать происходящее. О, не иначе ли, как к Учителю? Мы входим в темную комнату. Запах смерти и лекарств спугнул букашек. Они завозились, вдохнули ядовитого воздуха и попадали мертвой шелухой на плечи. Я отряхнулся и плюхнулся в знакомое кресло перед кроватью. – Как мы с ним поступим, Учитель? Такое ощущение, словно мне специально вставляют палки в колеса! Насекомые в Томуре тоже притихли и схоронились на дне желудка, только глухой шелест крыльев остался призвуком в голосе. – Объяснись, Изуку, – механически жужжит голос из маски самого главного жука. – Что объяснять, Учитель? Мне явилась кучка фриков и сектантов, я спровадил их без лишних любезностей. – Сам же первый говорил, что нам нужны люди? Мы что, теперь всех будем отсылать, кто неугождает твоей извращенной похоти? – Ты хотел сказать прихоти? – Да похуй... то есть неважно! – Шигараки, как воспитанный мальчик, боялся материться в присутствии дедушки. – Учитель! – Да, Учитель, вздерните меня на дыбе, мне осточертело брататься с этим придурошным. – Тихо, оба. Мы замолчали. Писк аппарата, который впихивал воздух в Учителя, раздражал тишину и мозги. Я нашел в кармане сигарету и стал жевать ее губами, Шигараки принялся расчесывать шею... – Я доверяю тебе и твоей проницательности, Изуку. Его похвала пролетела мимо, даже не коснувшись кончиков ушей. Странно, раньше от подобного у меня зашевелилось бы сердце и заалели бы скулы. – Но, сдается мне, людей нам и правда не хватает. Шигараки, сынок, ты ведь схватил всех беглецов? Я так резко обернулся, что позвонки в шее хрустнули. Комнату заполняет мрак, но даже сквозь густую черноту видно, как Шигараки расправляет плечи и улыбается. – Конечно, Учитель. – Превосходно, молодец. И не обижайся на Изуку, он просто не подумал о другом применении людского ресурса. Меня дернуло, как током. Когда Учитель говорил слово ресурсы, это означало ничто иное как: "это можно разобрать, вытащить все нужное, выкинуть лишнее, сшить и собрать заново". Людские ресурсы – кровь в жилах стынет. – Каком таком другом применении? Лучше бы смолчать. О, сколько раз я желал родиться глухонемым? Но я не могу укутаться в теплое, мягкое неведение. Истина гвоздями вколачивается в мозги. Я всегда слышу ответ. – Мы используем их как полимеры для создания новых Ному. – Нет! Подпрыгиваю, будто металлическая пружина вылетела из протертой обивки и ударила в задницу. – Что нет, Изуку? Действительно, что нет? Оглядываюсь. Темно, глазу не к чему прицепиться. В голове хлещут мысли и картинки: хвостики Сайко с разными резинками. Шум-то поднял, но слова не могу собрать и положить на язык. А нужно непросто сказать, а правильно сказать. Писк воздуховода мешает, хочется разъебать его в хлам. – Там, среди дурачков есть девчонка, лет пятнадцати, – начинаю шевелить языком, потому что молчать только хуже, – у неё ценная способность. Пространственная телепартация, вроде Курогири, только мгновенная и скорее всего на небольшой радиус. Заберите ее силу, а тело... Ну, какой прок от бледной девчонки, которую соплей перешибешь?... Горячее дыхание порвалось; сердце ударило неровно. Смотрю на Учителя, стараясь просеять весь мрак через глаза. От такого напряжения они начинают саднить и слезиться. – Ах, вот ты о чем, Изуку, – равнодушно шипит маска, но грудь вздыхает под одеялом. – Естественно, мы отберем силу у каждого. Костяшки пальцев лопнули. От напряжения из них вытек зеленый дым. Что это? Злость, досада, еще какое чувство? Не знаю, но мне сразу полегчало. – Отпустите её, – требую. – Что, она уже успела тебя заарканить? – присвистнул Томура. Я улыбнулся, чтобы не налететь на него и не приплющить отвратительной рожи. – А девка ничего, должно быть. Черненькая такая и юркая, да? Я едва дернул плечом. Шигараки, псина, заметил. – Да, да, точно, эта маленькая, дерзкая шлюшка. Знаешь чего, она успела укусить меня за палец, прежде, чем я сомкнул руку на её тонкой шейке. Шигараки, ублюдина, хвастается, смакуя каждое слово, как карамельку. Да что б ты подавился, но я не трону тебя, мразь, и пальцем при Учителе. Каким-то чудом, я сохранил крупицы разума. Но кровь, горячая, я почувствовал, как она волной скатилась по позвоночнику и налилась в кулаки, вскипела до черной пены. – Учитель, пожалуйста... Я приготовился стоять на своем до последнего. Даже если придется разнести руки, прибор искусственной подачи воздуха, Томуру, кресло, Учителя, темную комнату и весь Альянс в прах. Но мне не пришлось ничего делать. – Хорошо, Изуку, я уступлю тебе. Но только один раз, понял? – Спасибо, Учитель. Одеяло колыхнулось, и из-под темной пелены выползла корявая рука. Изувеченная катетерами, сухая и чахлая, она запуталась в трубках, как птенец, повисший горлом на шипе, в кусте терновника. Я рефлекторно упал на колени и прижался к шершавой коже щекой. Не знаю от чего, но я заплакал. Может мне было жалко эту ладонь, похожую на пустыню, а может себя, или того верзилу, или девочку, которую я обрек на жизнь беспричудной калеки.***
Шигараки оскалился и впустил меня в комнату. Я вступил в душное железное нутро под конвоем его сального взгляда. Тяжесть агонии кинулась на грудь и медленно, не торопясь, сантиметр за сантиметром, смыкала свои рыхлые ручки вокруг моей шеи, пережимала дыхательное горло. Я неудачно поставил ногу на нечто мягкое и поскользнулся. Пол глухо застонал от боли, словно живой. Только то оказался не пол, а человеческая рука. – Шигараки, включи свет, – прохрипел я, силясь скинуть тошноту с груди. – Как скажешь, – слащаво пропел Шигараки. Щелчок. Диодные трубки вспыхивают с секундной задержкой. Сизый, маринованный свет льется в комнату. Ватные тела расползлись по полу, сплелись в сложные узлы локтей и коленок, и невозможно было отличить в этой чуть живой размазне, где заканчивается один человек и начинается другой. Когда сердца издыхающих редко толкали кровь, узлы вздрагивали и пульсировали. Это – эффект легкого прикосновения Шигараки. Двигаю вперед, стараясь по возможности выбирать дорогу. Нужно быстрее отыскать Сайко. Ворошить тела тяжело и неприятно, но я просто делаю это. Снова и снова. Расплавленная кожа склеивалась с кожей, когда тяну за руку одного, совсем другой верещит. Истонченная кожа лопается, как пузырь, и гнойная желчь брызжет во все стороны. Каплями попадает мне на руки, волосы, лицо. Шигараки стоит в стороне. Нет, не смеется, но наблюдает с наслаждением. Чувствую это горячим затылком. Наклоняюсь. Голова гудит отбойным молотком, в глазах троится, четвериться, плывет, звенит. Катаюсь в дерьме, как навозная муха, мне уже показалось, что... Сквозь вонь, гниль и юшку* серебряной блесткой мигает запястье знакомой руки. Дотрагиваюсь с дуру и пачкаю мерзостью. – Сайко? Она не слышит меня. – Сайко? Пальцы чуть ощутимо щекочет пульс. Она жива, но без сознания. Сгребаю податливое тело в охапку. Мне приходится запустить грязную руку под коленки, крепко сжать пальцы на худом бедре и плечах, чтобы удержать ее. Блузка выбилась из-под юбки, разъехалась на животе и задралось до груди, но я даже не могу ее поправить, все свободные руки заняты. Я перехватываюсь поудобнее, чтобы голова Сайко не болталась, а откинулась мне на плечо, и на всех порах выбегаю из комнаты. – Нашел свою женушку? – орет Шигараки вслед. Щека Сайко прожгла мне плечо, такая горячая. Как ее лихорадит, господи... Надо бежать, еще быстрее, ну же!***
Учитель ковыряется между ее маленьких грудей. Сайко лежит в моих руках смирно, жалобно поскуливая. Бледное лицо сжато и напряжено, алый блеск жара полосами лежит на щеках. Она открывает глаза всего один раз, когда силы маленькими волнистыми гребешками перебегают по щупальцам к Учителю, но тут же лихорадка смыкает ее воспалившиеся веки. – Это хорошо, Сайко, что кровь горит, хорошо...не так больно.***
– Кот, помоги. Вальд подскакивает с кровати, пялится на бессознательную девушку в моих руках, и челюсть его удивленно отваливается. Но мне сейчас не до смеха. Я укладываю Сайко на простынь. Она, казалось, настолько горяча, что от шуршащей холодной ткани поднимался пар. – Кот, ты видел карту? – Карту? – Вальд обходит девочку кругом, почесывает блохастый затылок. – Какую карту? – Географическую, какую еще! – его тупость выводит. Я вытряхиваю содержимое выдвижных ящиков. Ручки без стержней, тетрадки, презервативы, жвачки, стекляшки, мелочь и прочее дерьмо звонким ливнем сыплется на пол, разбивается в тартарары и катится дальше. – Схема подземных ходов и выходов этого гребенного бункера. Ну, чего встрял? Помогать будешь, или сиськи пятнадцатилетки не видел? – Ей пятнадцать? – вякнул кот и присоединился к разносу комнаты. Карта-схема вывалилась в комке пыли из-за шкафа, когда мы уже камня на камне не оставили. Я кинулся к свертку и сдул с него пыль. Смахнул рукавом все, что было на столе, и раскатал карту. – Прижми вот здесь. Кот придавил карту локтями с другой стороны. – Ну и? – изогнул он чернявую бровь. – Подожди, – я почувствовал, как мои мозги пробуксовывают, а голова вот вот взорвется. – Мне нужна еще свободная рука, я думаю, чем бы прижать? Оглянулся, но все предметы раскатились по углам. Тогда я прижал один край коленкой и в этой кособокой позе, начал возить пальцем по выцветшим линиям. – Вот, здесь мы находимся. Тогда бар Курогири должен быть... – я напряг, все что можно было напрячь, но когда в глазах пляшет, а в ушах танцует гопак, трудно собраться. Линии то сливались в одну, то разбегались, выпрыгивая за контур схемы. – Вот здесь, иди сюда, запомни это место. Кот аккуратно прижал края карты книгами, подхваченными с пола, и подошел. С секунды внимательно смотрел из-за моего плеча на палец, а потом сказал: – Ну и? Посмотрел и что? – Хорошо, хорошо... – я дернул карту и она со свистом скаталась обратно в трубочку. Всунул ее в опешившую руку Вальда. – Обернись котом, так быстрее будет, и на всех четырех лапах беги к Курогири. Скажи ему, что мне, Изуку, срочно нужна его помощь. Вопрос жизни и смерти. Кот поморщился и скосил глаза на Сайко. Она тяжело дышала, и лежала не шелохнувшись, как положили. – Её смерти? – Да. – То-то сегодня здесь так воняет, что хоть на стену лезь, – фыркнул кот. Я, конечно, не чувствовал никакого особо ужасного запаха в комнате, но понял, о чем он говорит. – Пожалуйста, поспеши, – я отпер дверь. Вальд еще раз взглянул на схему, потом зажал карту в зубах и выскочил кошкой. Ноги мои зашатались. Я еле доковылял до кровати, и упал на задницу рядом с ногами Сайко. Мысли, как натруженные сухожилия, тянулись и лопались. Курогири примчится, если Кот не заплутает, а дальше? Куда дальше? – Потерпи еще немного. Я дотронулся до лба Сайко. Черт, горячая, как утюг. Если не сбить температуру, такими темпами она сгорит за пару часов. Может, за сутки, если не повезет. В больницу? Домой? Куда? Тут на глаза попалось что-то блестящее. Цепочка из медяшного золота спускалась вдоль плеч Сайко. Я осторожно повернул ее набок, она даже не застонала, только едва всхлипнула, и увидел маленький рюкзачок-зайца, который раньше как-то не заметил. Я снял его с цепочки и вытряхнул внутренности. Монеты, ключи, розовая помада и, то что я искал, телефон. Я щелкнул раскладушкой. Экран зажегся, даже не востребовав пароля. Мне за сегодня уже дважды крупно везёт. Везёт ли? Я пробежался по контактам, нашел номер "Мама" и нажал клавишу "вызвать". Гудки торопливо побежали, но чудилось, что прошла вечность. Наконец на пятый писк в ухе зашуршало: – Да, Сайко, чего тебе? – прохрипел грубый голос. Почему-то воздуха в легких для ответа не нашлось. Не такого сухого голоса ждешь, когда звонишь маме, пусть и чужой. – Я... неважно кто я, – ублюдски блять парашное начало, но голос дергается, как у больного туретте, – ваша дочь, Сайко, сейчас в очень тяжелом состоянии и... – А, это, – прозвучало зевком, так, словно я сказал, что сегодня пятница. Я сжал пальцы на телефоне и пластик жалобно заскрипел. Она что, совсем не волнуется за дочь? – Что на этот раз? Опьянение? Или наркотики, а может и то и другое? – Что? Нет, вы не так поняли... – Мальчик, хватит мямлить, или ты тоже под кайфом? Ладно, говори давай, в какую больницу ее привезут, и на этом закончим. – Ее не повезут в больницу, – я силюсь говорить спокойно и четко, но выходит все ж таки грубо. – Назовите свой адрес. – Адрес? – женщина издала короткий нервный смешок. – Нет, не надо мне грязи в дом. – Она ваша дочь, а не грязь! Я вскочил с кровати и оторвал раскалившийся от гнева телефон от уха. Стиснул бедную раскладушку в кулаке, и чуть ли не прикончил, но вовремя отдернулся. – Скажите адрес. От этого зависит ее жизнь. Я не знаю, какие у вас там отношения, но поверьте, если она умрет, да еще не на ваших руках, вы всю жизнь будете укорять себя. Просыпаться и сожалеть, что не умерли во сне. В динамике шипела тишина. Она определенно думала над ответом. Ебаная телепатия дохуя избирательная. Я могу прочесть мысли человека, только когда вижу его, или в радиусе полумили, не более. – Бери ручку, – прозвучало, когда я подумал, что все уже кончено. – Да, сейчас! Я скатился на пол. Круто ударился грудью. С чудовищным шумом проплыл сквозь мусор на полу, отыскал огрызок грифеля и листок. – Пожалуйста, диктуйте.***
Курогири материализовался и нашел меня, скребущего брюхом пол. Я не стал тратить время на разъяснения: – Вези туда. Я всунул ему клочок бумаги и сгреб Сайко с кровати. За ней уцепилось покрывало, я сгреб и его. – Позволь спросить только одно, – мрачно оглянулся на меня Курогири, открывая червоточину в стене, – ты её?... Мой вид сказал красноречивее любых слов. – Понял. Не подумал.***
Я дернул за край пространства, чтобы не запутаться в его складках, потому что оно на самом-то деле напоминало пыльную шторину, и в открывшуюся щель влетел такой сильный вихрь, что Сайко на моих руках покачнулась. Я с трудом вылез наружу. Улица вокруг была серая-пресерая, а ветер крутил такие смерчи, что вот вот казалось подхватит, и унесет нас, как Дороти с Татошкой, из родного Канзаса в Страну Оз. Я прижал Сайко поплотнее к груди и обернулся. Тело Курогири трепыхалось во все стороны, как воздушная змейка. – Какой сегодня день? – прокричал я, но ветер унес слова в сторону. – Пятница. – С утра солнце светило! – ору на Курогири, словно это он – причина непогоды, да и вообще всех катаклизмов и бед. – Осень, погода быстро меняется... – Проститутка, вот она кто, а не погода, блять, – прочавкал я, потому что волосы Сайко прибило ветрищем к лицу, и пошел искать четвертый дом. Далеко идти не пришлось, да я и вряд ли смог далеко-то уйти. Курогири доставил почти что не на коврик в прихожей. Я позвонил. Дверь не открыли, но я слышал, несмотря на упорные стенания ветродуя в уши, что квартира не пустая. Я приказал Курогири убраться с глаз на всякий случай и позвонил еще. И еще. Руки обдуло ветром, а терпения и так не было, Сайко чуть дышала мне в плечо. Через минуту я уже испытывал дверь плечами на прочность. – Я знаю, что вы дома! Я пришел с Сайко! Откройте! Да что же это за мамаша такая? – Откройте, или я войду тем способом, который вам точно не понравится! – я кивнул Курогири, тот обреченно вышел из-за куста барбариса, весь в листьях и шелухе. Эта фраза напугала женщину до чертиков. Послышался стук и топот тяжелых шагов. Ключ крутанулся в замке. – Если и дальше будете докучать мне, я вызову полицию, – дверь приоткрылась едва ли на пару сантиметров. – Да хоть единую службу спасения. Я вставил в раствор ногу, и красные искорки взорвались под веками от боли. Мы остервенело боролись, но мои кости и воля оказались крепче. Я пинком вышиб дверь, пристукнув и отбросив женщину на пару метров к стене. В квартиру ворвался вихрь и тут же сорвал кисейные занавески с окна. Они закружились в гостиной, как приведения. Я аккуратно внес Сайко в дом и уложил на диван с коричневым пятном на чехле. – Кто вы такой, как вы смеете, что вы!... Я посторонился, миновав удар весьма тяжелой на вид цветочной вазой. Низкая, коренастая женщина, всплеснула пухлыми руками и выронила оружие. Ваза с грохотом покатилась по полу, оставляя полосу, столько на паркете пыли. – Сайко? Что с ней? Передозировка? Она посмотрела на меня, и тут я увидел её лицо: выцветшее, пресное и обвислое, с рытвинами как у блина, с желтоватыми белками опухших глазок, и вспухшим, багряным носом. Она пила. Я огляделся. Так и есть. Полное запустение. По горке грязной посуды в мойке, кажись, уже ползали слизняки. Поняв, что от меня она ответа не дождется, женщина, нет, баба, доковыляла до Сайко и схватила ее за руку. – Сайко, слышишь, Сайко? Чего с тобой, слышишь? Где набралась, а? А ну отвечай давай матери, девка неблагодарная! Я смотрел, как баба треплет черные хвостики и шлепает вздутыми пальцами по щекам Сайко. Я чувствовал, как эта баба с каждым ударом все больше дрожит от панического страха, слышал, какие мысли бегали по ее отмершим нейронам. Она не знает, как ей поступить, поэтому и бесится. Она так привыкла... срываться на дочке. Но даже здесь, в доме удушающем спиртом и перегаром, скукой и отчаянием, застоем и разрухой, бок о бок с пьяницей, даже здесь лучше. Даже здесь – это все равно её дом. – Все хватит, она без сознания. Я оттащил бабу за клок волос. Она вскрикнула и упала на пол. Я не стал поднимать грузного тела, оставил сидеть. – Прекрати ныть и слушай меня, – сказал я достаточно холодно, чтобы заморозить весь воздух в комнате. – Ты хочешь спасти дочь? Хочешь же? Баба часто-часто закивала, и новая волна хрипов и соплей вышла из ее глотки. – Тихо я сказал! – она подавилась и умолкла. – Вот хорошо, вот так. Слушай внимательно, что нужно сделать. Ты сейчас вызовешь скорую, скажешь, что у нее высокая температура, поняла? Умница, хорошо. Они приедут, поезжай с ними. В независимости, какой они поставят диагноз, добейся, чтобы ей сделали чистку крови. Чист-ку кро-ви. Все поняла? Давай, повторим-ка вместе. – Я звоню в скорую... и... – ее голос все еще скакал и дребезжал, – и поеду... добьюсь, чтобы Сайко почистили кровь... – Хорошо, все так. Я кинул ей телефон Сайко, который достал из кармана. Она поймала его и стала набирать дрожащими пальцами. – Ало, ало, ой, скорая!... Ветер ударил по двери и захлопнул её за мной. – Все успешно? – полюбопытствовал, скорее из вежливости, Куро. Я не ответил. Что мне сказать? – Домой? – Я пешком. – В такой ураган? – Да, пусть меня сдует с лица земли нахуй.***
Кажется, дождь пошел. Вообще, плохо помню. Что-то ледяное и тягучее, как ртуть, тупо лупило за шиворот. А в прочем, я добился успеха: в ногах дрожало и гудело так, что глушило отбойный молоток в башке. Я иду по коридору. Или не я? Короче, что-то мокрое идет по коридору, может болото, и роняет шмотки грязи тут и сям. – А я рассчитывал хотя бы на хороший ужин, ну, в знак благодарности. Сухое полотенце сдирает кожу с плеч, рук, груди, спины. Не знаю как, но я по пояс уже голый. Вижу свою бледную лягушачью кожу. Кот пляшет вокруг, как полоумный, со своим зеленым полотенцем. А в комнате вроде чисто. Прибрался? Молодец. Перед глазами все танцует, не только кот, и на мгновение я забываю как дышать. Сильно пугаюсь, до ломоты в челюстях, но после отпускает. Вспоминаю. Вдох. Черт, что я как пьяный? Совсем расклеился, тряпка... – Кот, отстань. Скажи, куда спрятал стекло? – Что, стекло? – Не тупи, я плохо переношу тупость... Где мет, который высыпался из шкафчиков? – На кой черт он тебе сейчас? Его тупая косматая башка крутится очень близко. Я шлепаю на нее ладонь, как на баскетбольный мяч. Мяч испуганно дергается, таращит желтые глазища. – Кот, я хочу обдалбаться. Неси сюда мет. – Да ты чуть жив! – Вальд скидывает мою тяжелую руку. – Хочешь помереть? Все что тебе нужно – горячая ванна и теплая постель. – Не твоё собачье, ой, прости, кошачье, дело, че мне надо! Где? Вальд смотрит. Смотрит неправильно, укоряющее-презрительно. Он обижен. Конечно, обижен. Мне жаль... Но какое мне дело до его обид? Какое мне, блять, дело до всего этого человечества? С чего я возомнил себя героем? Кого я спас? Катсуки, Урараку, а может Сайко? О! Легче назвать, кого я грохнул! – Где блять! Кот исчезает с глаз и больше не появляется. Пакетик стекла сам ложится в ладонь. «Сдохни» Улыбаюсь. Вдыхаю носом глубоко.