Двадцать восемь дней

Сегодняшний день прост, как мои пять пальцев: последний на этой учебной неделе. Значит, никаких хитровыебанных аппликаций из газет в шкафчике со скрипучим замком. И «С» по литературе не заставит плакать в туалетной кабинке. Отрыдаю своё дома, раз впереди выходные. Пока же буду крепиться, затяну ремень потуже. Хэй, выше нос! Иногда представляю себя героем театральной постановки. Допустим, я — артист, но вжился в образ забитого парнишки-неудачника. Подножка! Но я не падаю, а танцую: вскидываю ноги так, чтоб зритель решил — черт, да его повалили! А на самом деле я — актер… И мне на всё класть с прибором. Я лишь играю роль… приплясываю, получая от обидчиков-статистов мнимые удары. И пою вдобавок. Хотел бы я уметь вышагивать по коридорам с достоинством, а не вразжопицу. Но увы, я — всамделишний парнишка-неудачник. Герой комедийного мюзикла «Ольджек Дунаец в мире боли, разочарования и драных носков без пары». Акт первый: школьные неурядицы нападают исподтишка. Шутки шутками, но однажды мне действительно пришлось участвовать в сраной постановке. Это было три года назад… И всё окончилось плохо, очень плохо. Луиза Стар подговорила преподавателей помочь с организацией. Музыкальный руководитель придумал с десяток песенок… Первые «артисты» с воодушевлением клепали какие-никакие костюмы. Мюзикл о нашей школе… бредовейший сценарий в мире! Луиза и Элоиза — две чокнутые подружки — приурочили его ко дню Рождения Линкольна, и двенадцатого февраля школа должна была содрогнуться от восхищения. Пригласили совет попечителей, всех учеников от мало до велика и их предков. Телевизионщики местного канала заинтересовались постановкой и навострили лыжи на чудовищное мероприятие. Мы с Лиамом тихо посмеивались, пока… «Алек, ты же знаешь: роль Книжного Червя до сих пор ждет своего лицедея. Червь — символ нашей библиотеки, одной из старейших в городе! Три Пышки-милашки олицетворяют столовую, Грозный Монокль — твердую директорскую руку… Есть и массовка — Ученики и Ученицы. Я даже для Парковочного Места и Лучшего Спортзала соло придумала. Чем хуже библиотека?! Руни в костюме Господина Пробирки споет о химическом классе, Эдди станцует… Правда, в наряде из пенопласта ему придется туго. Ну ничего, зато представь только его портфолио!» Я рассвирепел. Конечно, это громко сказано… внешне я казался невозмутимым. Только потным и побледневшим. «Ты… сошла с ума? Луиза, я не могу! Какое, едрить его в корень, пение, когда я — заика!» Стесняться незачем — нужно было отмазаться любой ценой! Но девчонка не отступалась… Лиам вдруг присоединился к ней, вопя, что школьная постановка — лучший дебют, какой только можно представить. Последней каплей стала новость: Ионеску Мария будет Третьей Пышкой, Покровительницей Хот-Догов. Мария! Мария Ионеску, поющая ангельским голосом, в костюме хот-дога! Дьявол… Я растекся по полу безвольной лужицей. Дал согласие. Каким же лохом я был… В день выступления Луиза и Элоиза представили мой костюм: раскрашенную коробку из-под двойной врезной мойки ИКЕА «Ваттудален». Спереди красовалась кривая надпись «Encyclopedia Americana». Я был траханой книгой-мойкой. Луиза натянула на мою голову кусок капронового чулка — «чтобы волосы не торчали». «Энциклопедия», выполненная в какашково-желтом цвете, ужасно сочеталась с моими голубыми патлами. Не мальчик, а попугай… Я пошутил: эй, девчата, как бы у кого припадок не случился. Как в воду глядел… Очередь до Книжного Червя дошла чересчур быстро. Я встретился глазами с Марией Ионеску — она ободряюще кивнула. На сцену, вперед! Взрыв хохота оглушил. Но я должен был петь, черт подери, ведь за кулисами стояла она! Невольная свидетельница позора Ольгерда Дунаеца… Так что я открыл рот (будь он неладен, чтоб мне онеметь…) и завыл: «Хоп-пара, пара-хоп». Гогот в зале стоял такой, что уши заложило. В глазах одноклассников я был безумным жопоголовым нердом. Неудивительно, что появление в образе гребаной книжки так их развеселило. «В библиотеке я лежу и даже больше вам скажу: меня скорей откройте и весело пропойте! Хоп-пара, пара-хоп». Щелкали вспышки. Преподаватели пытались привести учеников в чувство. Не знаю, чем кончилось бы представление, если бы не Думитру. Ионеску Думитру, старший брат Прекраснейшей Марии, спас меня. Он смеялся так сильно, что чрезмерное напряжение вызвало эпилептический приступ. Как сейчас помню: его трясущиеся руки, перепуганная Мария, суетящиеся преподы кругом… Раньше я думал, что эпилептики хрипят и давятся слюной. Оказалось, всё куда страшнее. И это я, гадкий Книжный Червь, был виновен в рецидиве болезни. Думитру возненавидел меня. Впрочем, чего греха таить: всем известно, каков он. Ионеску — больной на всю голову ублюдок, ломающий стулья и плюющий в чужую еду во время обеденного перерыва. «Эй, ты, библиотечный задрот, всё живешь в коробке из ИКЕИ? Певец недобитый, а ну иди-ка сюда!» Он не мог меня отмудохать: слишком уж шустрым я был. Но зато пугал с завидной частотой. «Говноед тощий, шпала, помнишь свой дебютик в прошлом году, а? Чтоб тебе так корчиться, Ольджик Залупович!» Если кто-нибудь просил его закрыть рот и не пузыриться, Думитру орал еще громче. Но потом он куда-то исчез, и полгода я жил, точно в раю. Вернувшись в школу прошлой осенью, он был тих и более-менее нормален. Точно! Ионеску перестал на меня смотреть. Мария? Хотелось верить, что именно Мария, мой ангел-хранитель, уговорила его не вести себя по-скотски. «Не, чувак, твою спасительницу звать Терапией», — Лиам развеял все мечты. У Думитру наступила ремиссия. Я открыл шкафчик. Как-то паршивенько стало на душе от этих воспоминаний. С чего бы? Выпала бутылка, а вслед за ней — футболка в соусных пятнах. Хм, стоит ее постирать. Да поскорее. Если ткань полежит еще, то пятна впитаются… И уже ничто не поможет. «Свинья ты польская! Или у такого задолбыша нет стиральной машины? Пишу потому что мне скучно. Слыхал о таком жопоглазый? Выстирай свое шмотье грязный подзалупец. Фу таким быть». Что?! Что? Этот ебнутый на всю голову дерзила, жалкий безграмотный трус, станет учить меня жизни?! Так он еще и антисемит! Мерзкий извращенец! Отлично, отлично… я отнесу эту паскудную бумажку директору! Подождите-ка… ручка? Записка была нацарапана синей шариковой ручкой! Он впервые не использовал газеты, но почему? «Не знаю, кто ты, курва анонимная, но лучше отвали от моего шкафа. Знаешь ли ты, что нарушаешь закон? Выслежу, матерью клянусь! И тогда тебе не поздоровится!» Кипя от ярости, я всунул бумажку между книг. Потом чуть пошевелил ее — пусть лежит на видном месте… Пару раз даже проверил — заметно ли? Стоп. Что за глупое беспокойство?! Терпение лопнуло: я остервенело хлопнул дверцей.