(Не) титановые

      Жана, может, и не очень любят люди, зато лошади — обожают, и это взаимно: карманы у него вечно набиты сухарями, а если повезет, то бок форменной куртки оттопыривает раздобытое яблоко. Жан сбегает на конюшню ворковать со своими любимцами каждый день, улучив минутку, и Эрен ржет, как очумелый, едва не до икоты — ему кажется знаковым, что Жана, с его, по выражению Конни, конской рожей, так любят именно лошади.       Правда, когда Эрен заканчивает падать со смеху и натыкается на недовольное лицо Жана, ему мгновенно становится стыдно, и кто бы знал, насколько Жан любит пристыженного Эрена. То, как он ластится, как лезет целоваться и как неловко цепляет за руки — все еще неловко.       Иногда Жан задумывается, почему ни разу не оказывался на его месте. Никогда не косячит? Заманчиво, но вряд ли. Жан — ничего не замечающая бесчувственная скотина? Да вроде нет. Эрен не подает вида, что что-то не так? Теплее. Хотя иногда кажется, что Эрену просто все равно — что бы Жан ни выкинул, ему нормально. Просто потому, что это Жан.       От таких мыслей его, заразу, вечно хочется подтянуть к себе поближе и не отпускать подольше — хотя куда там дольше, Жан и без того с таким трудом отдирает от него руки с утра, что они едва на построение каждый божий день не опаздывают. Эрен, впрочем, не жалуется — только улыбается солнечно, наскоро затягивая ремни и на себе, и на нем — у него это получается быстрее раза в три, так что Жан смирился.              Когда Жан замечает, как он ездит — обещает себе, что не полезет к Эрену с этим. Потом обещает, что не полезет, пока немного не выдохнет.       — Тебя кто верхом ездить учил? — шипит Жан в итоге, и Эрен хлопает глазами, тут же ощериваясь и переходя в оборону:       — Сам научился, уж справился как-нибудь!       — Хреново справился! — отрезает Жан и продолжает почти спокойно: — Ты так лошади всю спину разобьешь. Надо плотнее сидеть.       — Да там хрен усидишь, когда подбрасывает так, — бурчит Эрен, и Жан закатывает глаза:       — Понятно все с тобой. Пошли вечером на плац, я тебя научу хоть, а то смотреть больно.       — А ты не смотри, — огрызается Эрен, но Жан бережно обхватывает его за затылок, касается носа носом, и — все. Работает всегда безотказно: Эрен сразу забывает, что собирался кукситься, смотрит потерянно из-под ресниц и становится такой податливый — делай, что хочешь. Жан и делает.              — Коленями держись, коленями! Это как на УПМе, когда сворачиваешь, — командует Жан, пока Эрен, уже злющий, как сто чертей, нарезает вокруг него круги на Кабаке.       — Да нормально же я, не подпрыгиваю!       — Потому что у Кабака ход такой, что на нем как на диване, — парирует Жан. — На Ягодке опять летать будешь. Да блин, что ж такое-то… Слазь, дай седло сниму.       — Нафига? — хмурится Эрен, спешиваясь и поднимая стремена, пока Жан подныривает у него под рукой, отпуская подпругу.       — Вдвоем не влезем, — поясняет он спокойно. Эрен явно ничего не понимает, но вопросов больше не задает. — Подсади.       Эрен послушно подставляет ладони и хватается за протянутую руку, забираясь на Кабака и усаживаясь перед ним.       — Погнали, — командует Жан, и Эрен, двинув, судорожно вцепляется в гриву обеими руками, обкладывая матами и Кабака, и Жана, и весь белый свет в придачу. Жан ржет заливисто и придерживает его за пояс: — А ты что думал, он ровно идет, как качеля? Он живой вообще-то, ему шевелиться надо. Все, расслабься. Расслабься, сказал, — он мягко тянет Эрена за плечи, выпрямляя и заставляя отпустить гриву, перехватывает за пояс, слегка откидывая назад — голову приходится почти опустить ему на плечо, чтобы не въехать носом в затылок.       Эрен быстро и удивленно оборачивается, как будто проверяет, правда ли Жан сидит на одной с ним лошади.       — Ты… Как влитой сидишь вообще. Это… как? — спрашивает он обалдело, и Жан одной рукой поворачивает ему голову вперед, чтобы смотрел, куда правит, — ухо оказывается прямо у него под губами. Он усмехается, замечая, как оно розовеет, и начинает из Эрена буквально лепить:       — Для начала — выпрямись, — ладони проходятся по плечам, расправляя, скользят вдоль спины, заставляя прогнуться, и оказываются на пояснице. Эрен прерывисто выдыхает. — Сядь немного назад, — Жан тянет его на себя за пояс, — и расслабь здесь, — он слегка надавливает на поясницу, мягко разминая сведенные мышцы, как бы невзначай касаясь губами уха. Эрена медленно, но верно заливает краской, но это не главное — главное, что он отвлекается, зажатость уходит и посадка почти выправляется.       Он скользит ладонями от пояса вниз по ногам — длинное, плотное прикосновение, — чтобы прижать бедра:       — Сожми его ногами крепче и попробуй поймать ритм. Не зажимай поясницу, — рука возвращается на снова попытавшиеся напрячься, но тут же расслабившиеся от прикосновения мышцы. Подумав, Жан все-таки запускает ладонь ему под рубаху — спина уже знакомо горячая, и он добивает, придерживая свободной рукой за бедро и шепча на ухо: — Эрен, это почти как трахаться. Принцип тот же. И смотри, куда мы едем, он так сейчас в конюшню уйдет.              Когда они наконец-то расседлывают и запирают Кабака, Эрен, весь горячий и красный до ушей, решительно вдавливает Жана в стену конюшни и жарко целует, нетерпеливо задирая рубашку. Жан и не думает сопротивляться — в конце концов, это он тут бесстыдно нарывался последние полчаса.       И сидит в седле Эрен наконец-то по-человечески. За это ему все что угодно можно простить.