God Save the King

5 января 1938 года Сент-Джеймсский дворец, Лондон На ходу поправляя запонки, Георг быстрым шагом старался преодолеть расстояние до будто бы отдаляющейся комнаты. Его уже наверняка ждут, а опаздывать совсем не хотелось, поэтому его съедало неприятное чувство, что весь вечер он будет ловить на себе взгляды престарелых лордов, осуждающие его опоздание. Герцог прекрасно понимал, что они ждали отнюдь не его сегодня на ужин, и это уже было первой горькой каплей их разочарования, а ко всему прочему он ещё не удосужился явиться вовремя, задерживаясь в автомобиле, чтобы дать своим глазам привыкнуть к яркому свету после капель. Экстракт алоэ оказался поразительно эффективным с его зрением, но мужчина отметил ещё в первый раз, что не сразу может рассмотреть человека перед собой. Перед ним всего несколько минут назад стоял нелёгкий выбор: прийти на ужин с членами парламента позже, или явиться туда, но не различить ни одного лица. Король уверял, что сможет продолжить традицию и осчастливить этих немолодых мужчин присутствием настоящего монарха на первом в новом году ужине с политиками, но новый доктор был категоричен, утверждая, что переезды и клубы сигаретного дыма не улучшат его состояние. Впрочем, Георг не стал с ним спорить, в который раз перенимая на себя роль представителя суверена. Его омрачала собственная позиция на этом ужине — никто не захочет обсуждать вопросы с тем, чья подпись их не решит, но, преисполненный надежды быть хотя бы прощенным за своё позднее появление, он терпеливо ждал, пока двое мужчин перед ним спохватятся и откроют двери. С первой секунды нахождения в этом зале окутывало горькое ощущение, будто он прервал успевшее начаться веселье своим появлением, и кто-то даже отставил от себя тарелку с едой, вытирая салфеткой губы и отсаживаясь от стола. Казалось, даже тихая музыка перестала играть, а инструменты — подчиняться музыкантам, но всё лопнуло, как мыльный пузырь, когда герцог шагнул дальше и никто не желал, чтобы его недовольство попало в поле зрения принца. Несколько мужчин вскочили с мест, как только Георг приблизился к столу, отыскивая свободное место. Их многолетние спины практически хрустели от поклонов перед герцогом, поэтому мужчина решил не испытывать достопочтенных джентльменов на прочность, садясь где-нибудь, только бы они не утруждали себя формальностями. — Добрый вечер, Ваше Высочество, — кивнул ему сидящий рядом политик, — как Ваша поездка? Ничего не помешало ей? — Здравствуйте, мистер Эттли. Прошу меня извинить за опоздание, весьма неловко заставлять вас ждать. — О, что Вы, что Вы, сэр. Мы рады тому, что королевская семья не оставила нас без своего внимания в этот вечер. Чудная традиция, не находите? — Разумеется. Хотелось быстрее закончить эту светскую беседу, и, вероятно, еще десяток таких же после неё, которые не принесли бы ничего, кроме как едва ощутимых упрёков за задержку в несколько минут. Герцог не находил в себе смелости надеяться, что каждый из присутствующих здесь так же исправно посещал парламент, лишь изредка позволяя себе опоздание. Комнату оживил звон посуды, приятная мелодия, гул разговоров и горячих обсуждений дел, которые были слишком нежелательны в Палате Лордов. Все говорили вскользь несколько слов о том, что из событий прошедших дней их волнует больше всего, но пока ещё никто не давал им оценку, никто не проявил смелость заговорить о проблемах с герцогом, по той простой причине, что рядом с ними сидел не король, даже не наследник престола. Георгу подумалось, что, наверное, само наличие этой короны делало монарха в глазах этих джентльменов практически святым, всемогущим. Иначе зачем бы им ждать именно его отца для того, чтобы рассказать о том, как Европа понемногу сходит с ума. — Как здоровье Вашего отца, сэр? — Клемент едва успевал вертеть головой так, чтобы видеть и герцога, и своего товарища из Лейбористской Партии по правую руку, — позвольте мне выразить наши общие переживания по этому поводу. — Не спешите, думаю, сейчас всё только улучшается. Мы нашли нового врача, очень многообещающая личность со свежим взглядом на нашу проблему. Мы возлагаем большие надежды на скорую поправку Его Величества. — О, кажется, я понимаю, о ком идёт речь. Мистер Чемберлен упоминал его несколько дней назад, даже утверждал, что лично знаком с ним. — Вполне возможно. Доктор Томлинсон сказал о том, что у него были довольно-таки известные пациенты, но имён разглашать не стал. Хорошее качество, я полагаю. — Абсолютно с Вами согласен. В Вашем случае лучше иметь рядом надежного человека, который не станет трепать языком. Похоже, собственная фраза показалась Эттли настолько удачной, что он не сдержал смешок, прорывающийся сквозь кусок курицы у него во рту, которую Клемент ещё не успел прожевать. Георг кивнул, запивая своё недоумение вином, опуская бокал на стол как раз когда премьер-министр решил сказать несколько слов. Мистер Чемберлен поднялся со своего места, держа в руке, определенно, виски, и одним взглядом заглушил несколько разговоров в разных концах стола. — Я бы хотел поблагодарить Его королевское Высочество, герцога Йорского за то, что он нашёл время присоединиться к нам и заполнить пустоту места своего отца. Какая честь для всех нас, джентльмены, — он приветливо улыбнулся, поднимая свой напиток в руке как трофей, — так же хотелось поздравить с успешным окончанием прошедшего года. Он был непрост, временами приходилось действовать решительно и жёстко, но теперь перед нами новый день и новые задачи. Я смею надеяться, что мы не оплошаем перед лицом угрозы, которая несомненно будет поджидать нас. Но, как лидер, я хочу пожелать всем нам, и себе в том числе, силы и упорства. За эту прекрасную встречу, господа. Боже, храни короля! Все как один повторили за премьер-министром, поднимая свои бокалы высоко, и так же стремительно опрокинули алкоголь в себя. Георг молча осушил свой, морщась от неприятного ощущения спиртного в пустом желудке. Он едва находил время поесть в последние дни, загруженные и бесконечные в своей череде задач и проблем. Обстановку дома, в Букингемском дворце, в Сандрингеме, не назвать спокойной. Иронично, что стоило речи мистера Чемберлена закончиться, как их вечер скрасило присутствие ещё одного опоздавшего гостя. Запах табака послышался в зале ещё до того, как человек вошёл в него, даже его шаги в сравнительной тишине были неслышны. Этот гость был, возможно, единственным, кого роскошное убранство дворца трогало меньше, чем разговоры, обсуждения и личности присутствующих на ужине. — Первый Лорд Адмиралтейства, мистер Черчилль, — громко объявил мужчина у двери, будто бы здесь нашёлся хоть один человек, не распознавший в госте консерватора. Он прошёл медленной походкой мимо сидящих политиков, изредка кивая кому-то из них в приветствии, преимущественно товарищам по партии. Его одаривали либо благоговейным взглядом, либо полным недружелюбия, и ничего другого человек вроде него не мог быть удостоен. С его появлением, кажется, вся комната внезапно разделилась надвое, и сложно было сказать, какое мнение преобладало за столом. Стоило Клементу раскрыть рот для попытки вернуть их непринужденную беседу с герцогом, большая сигара опустилась прямо на одну из пустых тарелок перед ним, а дымовая завеса, сопровождающая консерватора, вызвала резкий приступ кашля. — Я думаю, что Вы окажетесь весьма уступчивым в вопросе рассадки гостей, мистер Эттли, — Уинстон опустил руку на спинку кресла мужчины, заглядывая ему в глаза, — понимаете, я так долго готовил список тем, которые хотел обсудить с Его Высочеством, что потерял счёт времени и самую малость припозднился. А возле мистера Чемберлена как раз пустует один стул. — Он был предназначен для герцога Йорского, но тот выразил желание — — Вот и замечательно, что герцог сам не против этого. Найдите меня часом позже и мы обсудим вашу славную Лейбористскую Партию. Не найдя в себе сил на аргументы или спор, Клемент сдает позиции, уступая место Черчиллю. Георг только качает головой, с усмешкой приветствуя мужчину, так естественно и просто нарушившего душевное спокойствие мистера Эттли. Но в этом был весь он. — Могу я надеяться на взаимность Его Высочества в желании провести вечер рядом с курильщиком и толстяком вместо компании теряющего рассудок бывшего премьер-министра? — Однозначно, мистер Черчилль, — улыбка Георга только растет на губах и он не намерен скрывать то, как потешался над нелепой ситуацией, — всё никак не бросите? Его выразительный взгляд устремился на сигару, которую мужчина тут же поместил между зубами, словно не был способен провести без нее ни минуты своей жизни. — Не нашёл весомых причин, сэр. Конечно, врачи возмутились моему отказу, но многие утверждают, что это лекарство своего рода. Особенно в нашей профессии, когда порой необходимо успокоить нервы. Иначе я стал бы бросаться на людей, как мистер Хендерсон. Приступы агрессии никак не украсят мою репутацию. Слышал, у Вас появился новый специалист. Доктор Томлинсон, не так ли? — Верно. Вы знакомы с ним? Уинстон криво усмехнулся, стряхивая пепел на дорогую посуду. — В каком-то роде. Он предоставил красноречивое резюме? — Напротив, не пожелал говорить ни об одном из своих пациентов. Уинстон, я правильно понимаю, Вы пользовались его услугами? — Ох, — мужчина обреченно вздыхает, держа стакан с виски ближе, — вот что делает старость с разумом, ты не намеревался сказать ничего, а выдал всю правду. Если Ваше Высочество пообещает сохранить это в секрете, я кивну так, чтобы никто не видел. Георга всегда забавлял этот грозный на вид мужчина. Его репутация, титулы, заслуги и острый язык идут впереди его персоны, но герцог был удостоен чести знать этого джентльмена еще с детства, когда отец представил семье некого Уинстона Черчилля, и с тех пор испытывал к нему какое-то необъяснимое чувство благосклонности. Какой бы критике тот не поддавался, он всегда мог рассчитывать на поддержку королевской семьи, а Георг был одним из своих братьев, кто детское восхищение превратил в частые неформальные беседы за стаканом хорошего крепкого напитка. Если сейчас и есть неизменное чувство, которое он испытывает, прибывая подле Черчилля, это честь быть знакомым с ним и понимать, видеть в нём куда больше остальных. — Если Вы позволите, — негромко говорит он, — мы могли бы обсудить некоторые вещи в соседней комнате. Герцог вытирает губы салфеткой и кивает, будучи отчасти счастливым, что вечер приобретает хоть какой-то смысл для него. Как бы не была приятна компания премьер-министра, Чемберлен никогда не скажет ему о проблемах в лицо. Отчасти потому, что всё ещё видел в нем мальчишку, отчасти из-за своего характера и суждений о титулах и привилегиях. По-настоящему он мог говорить только с королем. Уинстон проводит его в смежную комнату и Георг узнает в ней любимый в детстве проигрыватель. Конечно, сейчас это куда более современный аппарат, но воспоминания играют бликами на большом проекторе, где они смотрели отснятые журналистами отрывки сюжетов об их семье. Замечая тень ностальгии на лице герцога, мужчина улыбается краешком губ, садясь на мягкий диван посреди комнаты. Было темно и мало что удавалось рассмотреть, но Георг увидел несколько пластинок на столике перед диваном и это его не на шутку заинтриговало. — Странная вещь — память, не так ли? — сказал Черчилль, — что-то сохраняется, а что-то она решает стереть, и, как бы не старался, всё равно не способен вспомнить отрывок важной информации. То ли дело сейчас, в эпоху технического прогресса. Присаживайся, Гарри, есть вещи, о которых дражайший премьер-министр боится даже подумать, а мы с тобой рискнем взглянуть на них. Откровенность и прямолинейность Черчилля подкупает каждого, кто способен оценить что-то настоящее в этом мире. Он не спеша настраивает проигрыватель, перебирая пластинки, наверняка зная, как заинтересован в этой информации герцог, но Уинстон словно себе боялся признаться в том, что собирается показать Георгу. Его не часто удается увидеть таким, он кажется уязвимым, неуверенным, тушуется перед тем, как сесть снова рядом и включить запись. На экране играет серая рябь, а затем появляется изображение, на котором сотни, казалось тысячи людей маршируют в идеально отточенном ритме, никто не смеет даже на секунду выбиться из него, а все, кто окружает эту колону, восторженно кричат. Георг хмуриться, увидев повязки на руках солдат, и морщина на его лбу проседает только глубже, когда он видит, для кого устроен весь этот парад. На трибуну к стойке поднимается мужчина невысокого роста с ужасающе смешной прической и нелепой полоской усов, которая грозится продолжиться прямо у него в носу. Его лицо искажается на плёнке, но гордость и величие идут словно впереди него, их сложно не заметить. Ему не дают начать речь, которая обречена войти в историю: толпа из миллионов крохотных точек на проекторе визжит и ликует, приветствуя своего лидера, пока тот впитывает в себя эту энергетику, становясь перед ними на целую голову выше. Когда он подходит к микрофону, все звуки прекращаются, заставляя думать, что звук выключили, иначе как можно заставить огромную толпу людей, ещё секунду назад гудящих словно улей, замолчать в одно мгновение. — Мы собрались сегодня в Нюрнберге более глубоко взволнованные, чем когда-либо до сих пор. Уже много лет, как имперские партийные съезды являются не только праздниками нашей национальной радости и гордости, но и таинством внутреннего озарения. Приложив пальцы к губам, Георг принялся внимательно слушать невнятную из-за помех во время съемки речь, припоминая все, что раньше слышал на немецком. — Какие воспоминания пробуждает в каждом из нас сегодняшний день! Как раз в эти месяцы, двадцать лет тому назад, началось внутреннее разложение нашей родины. Не внешний враг прорвал наш фронт, но коварный яд внутреннего разложения. Слабость и половинчатость нашего государственного управления во время войны сделались причиной неслыханной в истории катастрофы народа и государства. И в ближайшие месяцы после этого казалось, что Германия уже не встанет. — Может, он и выглядит, как клоун, но убеждать людей слушать он умеет, — подмечает Черчилль промелькнувшую в голове герцога мысль, — если бы не эти его усы. — Но что произошло с тех пор с Германией! Не кажется ли вам теперь, что судьбе было угодно провести германский народ и наше отечество чрез все эти испытания для того, чтобы наше сознание прояснилось бы и мы созрели бы для того великого всегерманского единства, которое одно является предпосылкой для бытия нашего народа в будущем! …Так начал я собирать мою старую гвардию, которая — за незначительными исключениями — меня не покинула. И, когда я пятнадцать лет тому назад в Мюнхене делал этой гвардии смотр, она не отличалась большой численностью, но зато, по своим моральным качествам, отражала все наши национальные добродетели. Это было первое политическое движение, которое было отрешено от интересов каких-либо классов, профессий, промышленных кругов или же иных группировок и которое не боролось за определенную политическую систему или же форму правления. У этого движения был только один лозунг, и этим лозунгом была — Германия. — Германия без евреев, — Уинстон фыркает, едва сдерживая своё возмущение, — одному Богу известно, что этот садист творит у себя дома. — Мы имеем право вмешиваться? — Боюсь, скоро у нас не останется выбора, не то, что какого-либо законного права. Грядут нелёгкие времена, Гарри, для кого-то они наступили уже. И кто знает, во что для нас всех выльется Герр Гитлер. У него нет пощады к своему народу, откуда же ей взяться по отношению к другим. Это пугает, и такой факт невозможно отрицать. Георг отчасти напуган теми перспективами, что рисует им будущее, но ещё больше он зол на премьер-министра за его высокомерие и вольнодумство, которые не позволили ему обрисовать проблему прямо и без колебаний. Мужчина смотрит и смотрит на экран, подавляя порывы злости и недоумения, ведь всё сказанное фюрером, кажется таким диким бредом полоумного, но миллионы людей восхищенно внимают его речам и поднимают руки вверх в знак уважения своему лидеру. Уинстон всегда умел поставить его в затруднительное положение, но никогда прежде он не переворачивал его сознание такими записями публичных выступлений, которые не уживаются ни в одном здравомыслящем человеке. Более того, становилось до невозможного страшно, что эти идеи высшей расы и прямой призыв к войне поддерживаются и принимаются. — Военный флаг, который тогда наши войска несли в новые области в тяжелой борьбе, сделался для наших братьев знамением веры в победу. Так на этот раз впервые идея завоевала и объединила целый народ! Для нас же, как и для наших последующих поколений, империя германцев будет отныне и вовеки Великогерманией! Запись обрывается и экран гаснет, а Георг не способен поднять голову, которую атакуют панические мысли. — Невилл ничего не предпринимает? — только спрашивает он, устроив локти на коленях и подпирая подбородок руками. — Чемберлен беспечен и недальновиден. По правде, никто не считает нужным вмешиваться, чтобы не накликать беду. По-моему, беда уже сама стучится к нам. Покажи ему подобное кто-то другой, герцог принял бы увиденное куда проще, но не Уинстон, от которого правда звучит такой, какая она есть, без малейших упущений и завуалированных формулировок. — Гарри, не вешай на себя ещё одну проблему. Мой долг поставить тебя в известность, но никак не заставлять что-то предпринимать по этому поводу. У тебя всё ещё есть отец, за которым требуется уход, и брат, который, кажется, и без чьей-либо помощи погубит своё имя. Думай прежде всего о семье. А с Гитлером постараемся разобраться мы. — У тебя достаточно влияния в партии, чтобы поднимать этот вопрос снова и снова, пока до них наконец не дойдет суть проблемы? — Уверен, что смогу повлиять на это. Не беспокойся. Мы знаем о том, что где-то в Европе есть сумасшедший фюрер, жаждущий завоевать мир и построить нацию сверх людей. Этого достаточно, чтобы, по крайне мере, быть готовыми столкнуться с ним лицом к лицу. — Я очень надеюсь на тебя, Уинстон. Мужчина кладет руку на плечо младшему, протягивая стакан с янтарной жидкостью и опустошая свой одним глотком. Георг был озадачен как никогда, в то же время и благодарен Черчиллю в который раз за правду, которую мало кто принимает. 9 января Сандрингемский дворец, Норфолк Изнемогая от сильнейшей головной боли, Георг закрывает глаза и массирует пальцами виски, надеясь, что это поможет прийти в себя и вернуть рассудок хотя бы на некоторое время. Погода катастрофически испортилась, небо, казалось, вот-вот рухнет на землю под тяжестью свинцовых туч. Кабинет никак не располагал его к тому, чтобы расслабиться и отпустить эти мучения, пока они не затянули его в жгуты, но сама мысль о том, чтобы заставить себя подняться и переместиться в спальню сдавливала виски еще сильнее. Казалось, даже дыхание причиняло нестерпимую боль. Верхняя одежда, которая даже свои официозом давила на него, была сброшена на спинку кресла, но и это не принесло желаемого облегчения. Ему не хотелось беспокоить кого-либо своим самочувствием, особенно когда в доме хватало больных, но силы терпеть эту пытку ускользали от него с каждой минутой. Бумаги, присланные Черчиллем, остались недочитанными на столе, но вскоре с предосторожностью были отложены в ящик стола, чтобы их содержание не попалось кому-то любопытному на глаза. Так много вопросов требовало его внимания и так мало мог он понимать в это время. Совет Уинстона присмотреться и позаботиться о своей семье приобретал всё больше смысла, когда хорошо оплачиваемые журналисты начали следить за его братом в Америке и время от времени радовать публику интересными фото. Не столько их содержание, сколько способность преподнести всё в выгодном свете подрывала доверие британцев к своей монархии. Из болезни короля перестали делать тайну, когда он отсутствовал на мероприятиях, которые монарх не имел никаких причин и прав пропускать. Люди говорили много о его здоровье ещё в прошлом году, но сейчас его состояние даже не нуждалось в подтверждении. Это послужило причиной усилившегося давления на его старшего брата, Дэвида, наследника престола, от которого многое ждут ещё с самого его рождения. Только сам он навряд ли мог справиться и с половиной задач, возложенных на него долгом. Король не способен выполнять свои функции как суверена, а его старший сын, будущий приемник, глава англиканской церкви ведет себя так, словно за каждым его шагом не ведется круглосуточная слежка. Он легкомысленный и беззаботный мальчишка тридцати семи лет, который заявляет, что познал любовь и не собирается от неё отказываться. Георг уверен, что никто из членов семьи не выступил бы против его высоких чувств, не будь избранница скандально разведена, ко всему прочему ещё и в отношениях с Принцем Уэльским, пока её второй брак не расторгнут. Уоллис Симпсон уже звучало в их семье как «наша главная проблема», женщина, которую никто не примет во дворце, в парламенте и в народе. И Георг всё никак не мог взять в толк, чем же она подцепила его брата, или Дэвид оказался настолько наивным мальчиком, что побежал за первой женщиной, которая располагает куда большим опытом, чем он сам. Впрочем, будь Дэвид хотя бы вторым в очереди на трон, его, вероятно, оставили бы в покое. Но он имел талант и удачу выбрать для таких слухов время совсем не пригодное для религиозных разногласий. — Сэр, — Чарльз проскальзывает в комнату словно через замочную скважину, появляясь бесшумно и из ниоткуда, — Вы хотели понаблюдать за процессом лечения доктора Томлинсона. Он как раз собирался пояснить применение некоторых лекарств. — Да, конечно, — хрипит он, застегивая рубашку, — я сейчас приду. Весьма вовремя, думает Георг, какое удачное время для своих экспериментов нашел их новый доктор. Герцог едва держится на ногах, а сейчас он обязан будет понимать тонкости лечения своего отца, который наверняка будет долго ворчать о том, что к нему снова пустили чужого человека. Если мистер Томлинсон был настолько оптимистично настроен по поводу понимания процесса лечения герцогом, то он окажется неприятно удивлен упрямством Его Величества, когда дело коснется приема препаратов. Он пересекает коридор и преодолевает препятствие в виде слишком большого количества ступенек, прежде чем оказывается перед молодым доктором и королем. — Добрый день, Ваше Высочество. — Доктор, — Георг едва находит в себе силы для кивка и проходит вглубь комнаты, ставя перед собой стул. Присев на него, герцог выжидающе посмотрел на Луи, который пристально наблюдал за поведением мужчины, хотя его первоначальной задачей был король. Георг поймал этот взгляд на себе и надеялся увидеть, как доктор, подобно большинству людей, встретившихся с ним глазами, отвернется, но тот смотрел на него так же выразительно, словно изучая каждое движение мускулов лица. Этот зрительный контакт ничего не приносил, кроме усилившейся боли в висках, и мужчина уже собирался попросить доктора приступить к работе, когда тот сам обернулся и пошел в противоположный кровати угол комнаты. Он открыл небольшой саквояж и склонился над ним, шурша вещами, а найдя то, что искал, отложил на стол и вернулся к королю. Никто из них не комментировал это странное поведение, разве что исходя из того, что Георгу мотивы были неизвестны, а Луи отдавал себе отчет в собственных действиях и озвучивать их не любил. — Что же, — он прочистил горло, прежде чем указать на разложенные у кровати лекарства, — я позволил себе попросить у Его Величества остатки лекарств, прописанных ему предыдущими специалистами. Не могу сказать, что способен похвастаться дипломом химика, но я долгое время изучал эту науку в Индии и могу кое-что сказать о составе этих микстур. В частности то, что все они бесполезны. Выгнув бровь, герцог сложил руки на груди, решая принимать ли это за оскорбление врачей, служащих в Королевской Армии, или неосторожную игру слов. — Вы так считаете? — спрашивает он, — то есть, все те, кто задолго до Вас пытался справиться с недугом моего отца, просто тратили его время и пичкали пустышками? — Боюсь, ситуация немного сложнее. Я уверен, что некоторые из них принесли больше вреда, чем пользы. Взгляните, — он взял в руки пузырек с темно-синей жидкостью, предоставляя герцогу возможность внимательно его осмотреть, — это использовали для лечения чумы рогатого скота десятки лет назад. Возможно, в целом состав не вызвал подозрений у Ваших докторов, но, если обратить внимание на процесс приготовления этой микстуры, можно увидеть, что практически идентичный рецепт задействовали в лечении животных. В начале Георг испытывал непонимание слов доктора, но по мере того, как его речь становилась увереннее, и он вдавался в подробности того, как пришел к такому заключению, всё, что бушевало внутри мужчины — было яростью. Он помнил каждого врача, когда-либо переступавшего порог покоев отца, практически все из них, кто хоть как-то помог королю, были щедро вознаграждены деньгами и титулами, но сейчас молодой доктор, на словах обозначивший свою причастность к лечению известных людей и способность работать, используя нечто новое в медицине, заверяет его в противоположном. — Моего отца лечили, как скот от чумы? Угроза и злоба, сочившиеся в его голосе, насторожили короля, но Луи даже не вздрогнул, откладывая лекарства. — Это всё ещё можно исправить. — Нет, — он подскакивает со своего места, не в состоянии контролировать прилив оправданного возмущения, — я спрашиваю действительно ли каждый идиот, когда-либо допущенный до короля, накачивал его тем, что могло только усугубить его состояние? — Я думаю, сейчас стоит больше нацелиться на то, чтобы улучшить ситуацию, а не нагнетать её больше. Георг не мог взять себя в руки и усмирить чувства, даже несмотря на отца, осуждающе глядящего на него из кровати. Король вел себя так, словно его не заботил этот маленький факт, который может стоить жизни всем, кто лечил его. — Я не вижу ни единой возможности дать этому сойти им с рук. Луи вздохнул, сцепив руки перед собой в замок. Он не предполагал, что его исследования вызовут такой эффект, но также понимал герцога, ведь, случись подобное с его отцом, он собственноручно придушил бы людей, которые посмели так травить его. Ему нужен был здравомыслящий герцог, с которым можно было и дальше вести беседу, но, по видимому, он вряд ли мог добиться этого от мужчины. Спокойно глядя ему в глаза, пытаясь внушить собственную уверенность, он взял в руки блюдце с белым порошком. — Если Вы не против, сэр, мы обсудим детали прошлого лечения немного позже. Сейчас я хочу попросить Вас сконцентрироваться на моём предложении. Отрывисто выдыхая воздух, Георг использовал остатки самообладания, чтобы не устраивать ещё больший скандал, и заставил себя снова присесть, внимательно слушая доктора. — Так как таблетки дают результат спустя длительное время после их применения, я склоняюсь к употреблению измельченных лекарств. Они совершенно безвкусные, не горчат и действует такой порошок куда быстрее. Мы уже прибегали к его использованию и Его Величеству этот способ понравился куда больше предыдущего, верно? — Да, обезболивающее помогло менее, чем за десять минут. — Поэтому мы заменим все таблетки на порошки. К тому же, их легче пить, они не раздражают горло Его Величества. Сначала герцог не хотел показаться идиотом, ничего не смыслящим в медицине, но когда доктор принялся терпеливо объяснять то, что он хочет изменить в лечении его отца, разум стал проясняться. Возможно, мистер Томлинсон был прав и ему не стоит сейчас фокусироваться на ошибках медиков, а исключительно на здоровье короля в данный момент. Взглянув на него, Георг признал, что выглядит его папá в разы лучше, чем в день его прошлого визита. На сколько мужчина не хотел оставлять его одного во время болезни, настолько же он был связан по рукам и ногам отсутствием своего брата и долгом представителя, долгом говорить и слушать от имени короля. Он возлагал огромные надежды на Луи, даже если никогда этого не признает ни ему, ни себе. — Я вижу вполне заметные улучшения здоровья моего отца, но также вижу и огромное количество работы, которую предстоит проделать для его полного выздоровления. — Я готов это сделать и быть подле Его Величества день и ночь, чтобы не пропустить изменений, будь они хорошими или плохими. — Вы достаточно серьезно отнеслись к своему долгу, как британца, спасти своего короля, — усмехается Георг, доставая из кармана одну из сигар, оставленным для него Уинстоном. — Как и к любому другому своему пациенту. Мужчина останавливает свои движения, прекращая вертеть сигарой в руках, и поднимает взгляд на доктора, едва изгибая бровь. — Ваш подход к лечению короля ничем не отличается от лечения какой-либо другой особы, низшей по рангу и статусу? — Мой подход к пациентам не меняется, будь передо мной король или мясник с рынка. — Сомневаюсь, что у мясника была бы возможность оплатить Ваши услуги. — Все с чего-то начинали, сэр. Балкон, — неожиданно говорит он, вскидывая руку вверх и указывая на стеклянную дверь. — Прошу прощения? Луи подходит к двери, на которую указывал, раздвигает занавески и открывает её, настойчиво глядя герцогу в глаза. Он выходит на балкон и сам, опираясь локтями на поручни, пока его прическа приходит в форменный беспорядок от порывов ветра. — Балкон, Ваше Высочество. Король слишком слаб для того, чтобы смотреть и чувствовать, как Вы травите себя дымом. Искреннее изумление отразилось на лице герцога, он был настолько поражен практически приказом в свою сторону, что застыл на своем месте, а затем последовал за доктором, оказываясь на небольшом балконе в не самую приятную погоду. Время года располагало к холодному ветру, редкому снегу и унылому пейзажу двора за дворцом. — Полагаю, Вы совершенно не знакомы с протоколом, — цедит герцог, от холода позабыв своё первоначальное желание закурить сигарету. — Больше всего я ознакомлен со своими обязанностями, и позволять Вам сводить себя в могилу, вредя при этом ещё и больному королю, это строгое нарушение любой из них. Предполагалось, что Георг почувствует себя оскорбленным от упрека в свою сторону, по крайне мере так думал он сам, когда делал замечание по поводу своевольности, но больше всего в тот момент он прибывал разве что в изумлении, чем в негодовании. Повертев сигару в пальцах несколько раз, он попробовал возразить: — Врачи говорят, это расслабляет. — Что же, тогда Вам стоит лишить их дипломов. — У них есть документы, которые ценятся намного выше любого диплома. — Тогда лицензии. Табак убьет Вас медленно и беспощадно, заставив мучиться подобно Его Величеству. Он ведь тоже курил? — Бывало, — неохотно признается герцог. — Неудивительно, это сразу заметно. Поэтому я настоятельно рекомендую Вам отказаться от своей привычки. Вы сбережете много здоровья и денег, если прислушаетесь к моему совету сейчас. — Почему Вы считаете нужным давать советы мне, когда Вы здесь ради короля? — Я думаю, я здесь ради королевской семьи в целом. Это звучало так просто и самонадеянно, что Георгу вдруг захотелось возразить, но он закрыл рот, понимая, что в каком-то роде это правда. Прогрессирующая болезнь короля могла стать проблемой не только его, но и всех, кто как-то контактировал с ним, особенно для незащищенного детского иммунитета, за который очень переживал любящий отец. — Позвольте спросить, Ваша жена, она ведь скончалась от коронарного тромбоза, не так ли? — Верно. — И осмелюсь предположить, что она так же курила? Выдержав долгий взгляд и не отведя глаза в смущении, Луи терпеливо ждал ответа от холодного и мрачного герцога. — Это тщательно скрываемый секрет нашей семьи. — О, приму это за утвердительный ответ. Так вот, к чему этот расспрос, пока Вас не постигла та же участь — бросьте. Я советую Вам как врач и верный британский поданный, считающий своим долгом оберегать королевскую семью. Девочки от этого здоровее не станут. Воздух тяжелым вздохом вырвался наружу, словно Георг не способен был его удержать. Доктор играл на струнах его переживаний так ловко, а они стояли на балконе всего несколько минут, за которые ему удалось задеть герцога за все его утаенные страхи. Возможно, он вовсе не специалист по заболеваниям легких, возможно он выучился на психолога и сейчас терроризирует его душу этими вопросами в целях своих странных экспериментов. — Тогда Вы должны знать ответ на вопрос, который так меня волнует, — Георг снова упирается взглядом в бескрайнюю гладь сугробов перед ним, возвращая своему виду собранность, — девочки не переносят длительную разлуку со своим дедушкой, но я не могу позволить им находиться так близко к нему по известным причинам. Есть ли какая-то вероятность того, что они могут видеть его хотя бы изредка? — Я работаю над этим, — доктор посерьезнел, твердо уверенный в своих словах, — думаю, мы сможем ограничиться масками и мазями, которые необходимо будет наносить вокруг носа, чтобы они не вдыхали инфекцию. Боюсь, Её Величеству королеве всё же придется ограничить свои встречи с мужем, так как она, простите, сэр, дама постарше и на неё болезнь может повлиять куда сильнее. — Я понимаю, — съежившись, мужчина попытался укутаться в воротник своего пиджака, чувствуя при этом некое облегчение, когда на холоде головные боли перестали мучить его так изощренно. Внимание Луи привлекла не зажженная сигара в руках герцога, и он с улыбкой прочитал название марки, позволяя ностальгии и доброму блеску окутать его взгляд. Георг не мог не заметить, как потеплело выражение лица доктора, и, вспоминая свой недавний разговор с Уинстоном, сумел сложить кусочки простого пазла. — Разбираетесь в сигарах? — издалека подходит он, и видит тень понимания, бегущую от острых скул к вздернутым уголкам губ. — Не совсем, скорее в эффекте, который они оказывают на моих пациентов. — Но эта Вам кажется знакомой, не так ли? Он рад позабавиться в этой незатейливой игре, устраивая такую шалость, как попытка заставить доктора говорить хотя бы об одном из своих пациентов. К тому же, когда Георг сам прекрасно осведомлен о нем. Мистер Томлинсон бросает нарочно беглый взгляд на название марки и весело пожимает плечами, не скрывая своей улыбки. — Выглядит дорого, это всё, что я могу сказать. Кроме того, что уже рекомендовал Вам избавиться от неё. — Все Ваши пациенты бросили курить после того, как лечились у Вас? — Кроме одного, — Луи слишком выразительно смотрит на мужчину, играя серебристыми бликами в своих глазах, пока несдержанный смешок не вырывается из него. — К чему это фарс, — герцог так же усмехается ему, когда доктор отворачивает голову в попытке сдерживать себя, — мы оба знаем о ком речь, но не называем его имени. — Разве в этом не вся суть веселья? Если мы оба знаем этого человека, то мы прекрасно осведомлены о том, насколько упрямым он может быть. Он может бросить пить, ругаться, привычку мучить своих секретарш расстановкой интервалов в его документах, но сигару из рук этот джентльмен не выпустит никогда. — Это придает ему определенный шарм. — Вы ведь не нуждаетесь в дополнительном. Приказать герцогу Йорскому удалиться на балкон чтобы удовлетворить свою потребность в табаке, а затем запретить ему и это было грубым нарушением протокола, но брошенная вскользь фраза оставляла куда больше вопросов чем любая вольность, позволенная до этого. Доктор вернул себе уверенный вид, рассматривая зимний сад, а Георг боялся взглянуть на него после того, как буравил спину взглядом. — Что же, — откашлявшись, бормочет Луи, — я должен написать одному ученому, который помогает мне с изготовлением мази, поэтому прошу меня извинить. — Разумеется, — быстро соглашается герцог, — этот Ваш ученый не знает ведь, для кого предназначено лекарство? — Конечно нет, сэр. Все в строжайшем секрете. Отделавшись кивком, Георг первым покидает балкон и на ходу прощается с отцом, попутно выкидывая сигару в мусорное ведро. Он возвращается в свой кабинет, где под действием спертого воздуха и духоты головная боль возвращается к нему, и возможность ознакомиться с бумагами Черчилля снова ускользает. Чарльз принес ему уже три таблетки сильнейшего действия, и ни одна из них не дала результат. Вероятно потому, что с этими таблетками секретарь принес новость о возвращении его брата Александра в Лондон и его желании навестить отца и племянниц в Сандрингеме. — Бога ради, Чарльз, пусть приезжает, но только не сегодня. Я едва понимаю смысл твоих слов. — Но Его Высочество герцог Кентский уже взял автомобиль и направляется к нам. Застонав от бессилия, Георг взмахнул рукой, желая остаться наедине с этими проблемами, без непосредственного участия секретаря в них. Он искренне не понимал какой смысл ставить его в известность, когда всё уже решено и его экстравагантный брат уже решил быть гостем в доме сегодня, и не днем позже. Больше всего герцога отягощало то, что его самочувствие не давало ни единой возможности даже просто поговорить с братом, не то, что посвятить его в суть их образовавшихся семейных проблем. Словно в наказание в дверь снова стучат, и мужчина сдерживает несколько крепких слов внутри себя, прежде чем разрешает войти. На пороге оказывается не слуга или Чарльз, а доктор Томлинсон с весьма озадаченным видом и серебренным подносом в руках. Ему не нужно дополнительное разрешение, чтобы пройти вглубь кабинета и расположить свою ношу на столе перед герцогом. — Чарльз сказал мне, что Вам нездоровится сегодня и таблетки едва помогают расслабиться, — поясняет он, перекатывая в руках пузырек с прозрачной жидкостью, — если Ваше Высочество не против, я сделаю Вам укол, который подействует быстрее. — Я смотрю, Вы любите удивлять своих пациентов быстротой и эффективностью своих методов. — Вы не мой пациент, Вам всего лишь требуется помощь, чтобы быть в состоянии поговорить со своим братом и написать ответ мистеру Черчиллю. Был ли он любопытным, образованным, осведомленным или всевидящим, Георг сказать не решался, но смиренно закатал рукав своей рубашки, позволяя доктору прижать иглу к венке у сгиба локтя. Кожу неприятно пронзил холодный метал, а следом и жгучее лекарство, заставляя мужчину коротко зашипеть, но вовремя взять себя в руки чтобы не показаться неженкой. Луи сделал всё предельно быстро, и вот уже он прижал кусочек ваты к коже герцога, позволяя тому зажать её, согнув руку. Он снял свои перчатки и выбросил шприц в ведро у письменного стола Георга, где валялись несколько скомканных бумажек. — Благодарю, — тихо сказал мужчина, ослабив свой воротник. — Разумеется, Ваше Высочество. Впредь не терпите боли, если они такие продолжительные, Вы всегда знаете, где меня найти. Герцог благодарно кивнул, надеясь получить такое желаемое облегчение, и откинулся на спинку большого кресла, когда за доктором закрылась дверь. Возможно, они все сделали лучший выбор, оказав этому мужчине свое доверие, впустив его в собственный дом, потому что он умел оказываться там, где нужен, без предварительного приглашения, на которое большинство членов их семьи были неспособны. Как и ожидалось, Александр успел к окончанию ужина, но он был так возбужден собственным приездом, что ни капли не жалел об упущенной трапезе. Мамá поприветствовала его двумя поцелуями в щеки, после чего удалилась к себе, сославшись на усталость и головокружение от вина. На самом деле, во всей семье найдется мало людей, которые обрадуются его возвращению. Алекс знал, что может рассчитывать на теплый прием только от любимого брата, поэтому Георг не хотел огорчать его и пригласил выпить в гостиной, когда все разбежались по комнатам, как будто встретились с чумой лицом к лицу. — О, дорогой брат, я скучал по тебе, пока был в отъезде, — признался парень, закидывая ногу на ногу. Он чувствовал себя как дома куда бы не пошел, и Георг не мог не завидовать этой его черте. Весьма полезное качество, особенно в их случае. Старший кивает ему, выпивая немного вина, тогда как сам Александр осушил половину своего бокала. — Как твоя поездка? — Потрясающе, — восхищенно прошептал он в ответ, словно делясь секретом, — ты же знаешь, Англия меня не особо привлекает. Здесь мрачно и скучно, всё старое и унылое для меня. Но Бельгия, о, Гарри, ты обязан побывать там не в сопровождении папá. Походить по улицам в одиночку, подумать о многом. Отличное место, чтобы забыться. Брюссель ничем не уступает Парижу. — Боюсь, папá вряд ли будет в состоянии выдержать далекую поездку. Александр вернул себе серьезность и осознанность, стирая с лица свой детский восторг и безмятежность. Он взглянул на брата, неуверенно стуча пальцами по бокалу, прежде чем решился спросить: — Ты справляешься здесь один? Я знаю, это несправедливо, что мы все сбросили эту ответственность на тебя, но меня люди не захотели бы видеть как сына, говорящего от лица короля. — Всё в порядке, Алекс. Настолько, насколько это возможно. Члены Палаты Лордов и меня не особо жалуют вместо папá, но Дэвид, ты знаешь. У него другие заботы. — Это эгоистично, — изрекает младший, качая головой, — я знаю, что моё поведение тоже далеко не пример для наследования, но я не должен становиться королем, понимаешь? Это Дэвид, его с детства обучали всем тонкостям роли суверена, он должен сейчас переживать о статусе семьи, а не подрывать его. Дэвид был нежеланной темой только потому, что сам по себе он не принимал никакого участия в жизни своей семьи, а значит не мог быть удостоен чести стать центром каждого их разговора. Георг весело улыбнулся своему брату, сталкиваясь с ним бокалами и подливая вина. — А что насчет твоих шалостей? — Я стараюсь, — искренне заговорил юноша, приложив руку к груди, — честно слово, братишка, я стараюсь изо всех сил не попадаться на глаза полиции после того случая. Взрываясь несдержанным смехом, они съезжают вниз по гладкой спинке дорогого дивана, едва не оседая на пол от приступа истерики. Георг был единственным в семье, кто воспринял тот конфуз с переодетым в женщину братом и служащим полиции с юмором, ведь, глядя на фото, где Александр был разукрашен не хуже проститутки, а вокруг его шеи обернут пышный шарф, невозможно сдержаться. Это был огромный скандал, который стоил целого состояния им всем, лишь бы информация не попала в прессу, но Алекса это, казалось, мало волновало, поскольку люди не узнали о его выходке, разве что мамá не разговаривала с ним две недели. — Что еще ты видел в Бельгии, о чём хотел бы мне рассказать? Смущаясь, Алекс принимает более закрытую позу, подгибая ноги под себя и ерзая на месте. Он кусает губу, прикрыв глаза, не зная, чем стоит делиться с братом, но это же его Гарри, который застукал его с первым мальчиком еще в колледже, когда они самозабвенно целовались в его комнате. — Там потрясающие люди, — отдаленно говорит он, замечая, как губы брата дергаются в улыбке. — Неужели? — Ох, ладно, Гарольд, меня ждет кое-кто там. — В самом деле? — Да, — уже более уверенно отвечает младший, — я думаю, мы ищем с ним одно и то же. — И его не смущает твое положение? — Ничуть. Он прекрасный человек, возможно я как-то хотел бы познакомить вас. — Ты же знаешь, я буду очень рад этому. Я счастлив за тебя, Алекс, — честно признается мужчина, устраивая руку на плече брата, — счастлив, что, не смотря ни на что, тебе удалось сохранить себя и быть таким свободным. Отчасти, я завидую этому. — Ты не счастлив, Гарри? — парень опечалено смотрит на герцога. Герцог молчит, отведя взгляд в сторону камина, чувствуя неловкость от нужды признавать своё не совсем выгодное положение. — На меня многое свалилось с того времени, как Дэвид уехал. — И с тех пор, как ты овдовел, — Александр с трудом озвучивает их общую мысль, — я знаю. Но ты прекрасно справляешься. Думаю, это я должен завидовать тебе, ведь ты с такой стойкостью принимаешь удары в свою сторону. Ты был бы прекрасным королем. — Что ты, — фыркает мужчина, ероша уложенные волосы на затылке, — эта участь изначально была уготовлена Дэвиду, я не стремлюсь занять его место. Просто пытаюсь держать ситуацию под контролем, пока это моя забота. Я уверен, он вернется, он не может бросить нас. Младший неопределенно покачал головой, отставляя бокал с недопитым вином на столик. Георгу нравилось наблюдать за тем, как вся бесшабашность брата пропадала с его лица, являя ту сторону, которую не часто удавалось увидеть. Ответственный, разумный, понимающий юноша, который любил свою свободу только лишь немного больше своего долга перед семьей. — Боюсь, ты можешь ошибаться на его счет, — уклончиво продолжил он, — у меня было время ознакомиться с некоторыми новостями по дороге сюда. — Правда? И что интересного происходит? — Он хочет жениться на ней. Георг едва не выпускает бокал из рук, вовремя решая избавиться от него, пока вино не украсило белый ковер под ногами. Он ошарашено смотрит на своего брата, будто не веря в то, что он сказал, и чувствует дрожь в каждой частичке своего тела, медленно зарождающуюся панику, противно окутывающую сознание. — Это ведь не так, — упрямо говорит он, — это не так, Алекс. Дэвиду известно о состоянии отца, он должен быть здесь и учить слова клятвы для коронации. Даже если папá поправиться, он не сможет снова быть королем. Что за чертовщина? — Скорее всего, завтра это попадет в газеты. Мне очень жаль, Гарри, похоже, уже поздно как-то влиять на него. Он взрослый мальчик и осознает, что творит. — Это невозможно, — повторяет Георг, — он будущий глава англиканской церкви, ни о каких браках с разведенной женщиной, пока оба её супруга живы и здоровы не может быть и речи. — Он выбрал любовь. По крайней мере, он сам так сказал. Ох, не знаю, Гарри, кажется, его уже не переубедить. — Я вышлю ему приглашение. Пусть явится сюда, посмотрит отцу в глаза и сам скажет ему всё. Если у него хватит духу сделать это, конечно. Если он… — Отречется от короны? Качая головой, мужчина сжимает обивку дивана до побелевших пальцев, всем нутром отрицая возможность этого. Ведь он просто не может взвалить на Георга ещё и корону. Это неправильно, люди не примут такого решения, а сам герцог никогда не был готов к такой ответственности и публичности. Его вполне устраивало собственное положение, даже сейчас, когда было слишком много дел, но он не мог поступить так со своими девочками, которым обещал, что их непременно оставят в покое, пока их дядя будет на престоле. — Я вижу, что ты слишком сильно переживаешь, но, Гарри, разве это не всегда было очевидным? Ты больше подходишь на роль короля. Идеальная репутация, манеры, твои выступления на публике изумительны. — Дело не в том, подхожу ли я, а в том, что это место уготовано ему с рождения, и он не имеет права отрекаться от него. — Напиши ему, пусть приезжает и мы всё разрешим. Только не переживай так, ты мой самый любимый брат, я не могу позволить тебе обрамлять лицо морщинами так быстро от того, как ты хмуришься. — Сэр. Их прерывает звонкий голос третьего присутствующего, которого никто не ожидал и не заметил за своими спинами, поэтому его появление заставило и без того напряженного герцога вздрогнуть. Георг обернулся и увидел доктора Томлинсона, стоящего в дверях и явно слышавшего всё, о чем они говорили. — Извини меня, Александр, я отойду на пару минут. Его слова едва ли были услышаны, пока младший смотрел на незнакомца и десяток шестеренок в его голове начали свою работу, пытаясь понять, кто стоял перед ним и почему его брат так не хотел беседовать с мужчиной в его присутствии. Но Георгу было не до объяснений, когда он открыл дверь перед Луи и молча ждал, пока тот выйдет. Плотно прижав к стене выкованную ручку, Георг требовательно уставился на доктора, который так и не потрудился начать свой увлекательный рассказ о том, что послужило причиной его появления. — Полагаю, случилось что-то срочное, иначе я подробно расспрошу Вас зачем понадобилось врываться сюда без причины. — Нет, сэр, я не врывался, Конечно, это весьма важно, то, о чем я хотел Вам рассказать. — Потрудитесь? Челюсть мужчины заметно напряглась и Луи сглотнул в напряжении, будучи не рад такому приему. Он попытался смотреть на что угодно, кроме герцога, и решив, что, чем быстрее он изложит суть, тем быстрее это напряжение лопнет, заговорил: — Его Величеству полегчало под вечер. — Судя по Вашему безрадостному виду, это не всё. — Ему так же стало хуже несколько минут назад. Кашель практически не прерывается, раздирая его горло, и я пришел чтобы спросить Вашего разрешения вколоть ему дополнительную дозу морфия. — Так приступайте же, Вы доктор, или Вы во всех вопросах консультируетесь с родственниками пациента. — Нет, сэр. На укол такой дозы необходимо разрешение. В данном случае Ваше. Я не могу самостоятельно ввести такое количество ему в кровь. Георг окинул мрачным взглядом фигуру доктора, с трудом понимая, насколько ухудшилось состояние его отца, что доктор, не следующий протоколу, решил попросить его личного одобрения. Его голова готова была взорваться от переизбытка новостей за такое короткое время, но он постарался оценить ситуацию со всей мудростью и холодом, которые были только присущие ему. — Хорошо, — хрипло отвечает он, расправляя плечи, — делайте, что считаете правильным. — Да, сэр, — мистер Томлинсон двинулся по коридору, но, не пройдя и нескольких метров, замер, оглядываясь на герцога, — Вы тоже. У озадаченного мужчины заняло не так много времени, чтобы понять, к чему эта фраза была брошенной. — Вам не следует подслушивать каждый разговор в этом доме, если желаете задержаться здесь. — Простите, но я не подслушивал. Ваша речь была просто немного… Эмоциональной. Боюсь, Вы не оставили мне шансов выйти из этого не посвященным в детали Ваших обсуждений. — Неужели? Так Вы стали нашим пленником не по доброй воле? Вам насильно вложили в уши то, о чем не следует знать пока никому в этом доме? Георг совсем не хотел повышать голос на человека, отчаянно борющегося с болезнью его отца. И оправданий этому не было, ни обстоятельства, связавшие его по рукам и ногам, ни давление, ничего не могло очистить его от собственного гнева и резкости, выплеснутых на невольного слушателя. — Я думал, Вы поняли, что я держу рот на замке по поводу всего, что здесь происходит. — А о многом ли Вы знаете? — Я знаю достаточно. То, чего мне не хотелось бы знать, но, поскольку я пребываю здесь непрерывно, у меня нет другого выхода. То, насколько правдивым и искренним были его слова, обескураживало Георга. Он стоял там, пристыженный за свою несдержанность, и чувствовал жгучую вину перед доктором за такую перепалку. Сложно было подобрать что-то для ответа, но Луи прервал его мучения, сделав это самостоятельно. — Мне всего лишь хотелось Вас подбодрить. Король не станет здоровее от этой ужасающей морщины на Вашем лбу. Несмотря на то, как много Вы успели сделать для своей семьи, оставьте это и примите, что не всё Вам под силу. Надеюсь, оставив Вас с этими словами, я смогу уснуть спокойно сегодня. Чего желаю и Вам. — Доброй ночи, доктор. Луи подарил ему крошечную улыбку напоследок, прежде чем скрылся в темноте длинного коридора, растворяясь во мраке. Вероятно, он пошел к Его Величеству, чтобы отвлечь его разговорами о зимней рыбалке, пока будет вводить морфий. Возвращаться к посиделкам с братом не было никакого желания после лавины ошеломляющий новостей, с которыми теперь ему приходится разбираться, уже было слишком поздно, чтобы попытаться вернуть их разговору былую веселость, к тому же мужчина обещал своим дочерям провести какое-то время вместе следующим утром. Он принес Александру очередные извинения за то, что не сможет развлечь его этим вечером, но брат оказался куда более заинтригован мыслями о докторе, чем радостно поделился с Георгом. Чем бы он не думал занять себя, любой вариант устраивал герцога, так как он не вынужден был оказаться частью этого. Ему хотелось ещё раз навестить папá, но строгий и категоричный Чарльз дословно передал распоряжение доктора не пускать к Его Величеству никого, пока он с трудом будет познавать суть происходящего вокруг него. Георга мучили только мысли о том, связано ли это внезапное ухудшение самочувствия его отца с новостями о Дэвиде, или же его ещё не поставили в известность. Он нашел в себе силы ещё только на одно дело сегодня, взяв с верхнего ящика своего стола лист бумаги и ручку. «Дорогой Дэвид, Полагаю, причина, по которой ты получишь это письмо, ясна нам обоим. В последнее время происходит слишком много всего, чтобы ты так и оставался в стороне от этого. Поэтому я, как твой брат, прошу тебя вспомнить о своём долге и благоразумно вернуться в Лондон, чтобы мы могли обсудить твоё положение и состояние папá. Так же рекомендую сделать твой перелет скромным и тихим, так как пресса уже достаточно часто говорит о нас. Жду тебя в Букингемском дворце, очень надеюсь на твоё благоразумие и оперативность. Искренне твой, Гарри.»